Читая поток зрительских дифирамбов в Интернете, я чувствовала себя чужой на этом празднике жизни. Мне, признаться, едва удалось высидеть сакраментальные два с половиной часа. Думать после фильма я еще долго ни о чем не могла, испытывая лишь тупое недоумение: как такое вообще может быть? Что же до нравственности: ощущение, что тебя невзначай “опустили”, было не менее стойким. Лишь спустя какое-то время, постепенно придя в себя, я оценила масштаб картины. Нет, это надо изучать в школе! Как наглядное пособие по теме: устройство идеологического лохотрона в современной России. По кадрам можно проследить, когда шарик прячут под большим пальцем, как он попадает в наперсток…

Первые известия о том, что Михалков приступает к съемкам “12”, появились осенью 2005 года. С чего вдруг вздумалось нашему мэтру делать римейк американской ленты полувековой давности? Ну, во-первых, материал был знаком: Михалков уже ставил когда-то в юности пьесу Реджинальда Роуза “Двенадцать разгневанных мужчин”, легшую в основу люметовской картины. Во-вторых, у Никиты Сергеевича образовался перерыв в съемках эпопеи “Утомленные солнцем-2”, и он решил, как во времена “Обломова”, заполнить паузу производством компактного шедевра по театральной пьесе. В 1978 году он снял таким образом “Пять вечеров” и теперь задумал повторить подвиг.

Однако съемки были закончены только к лету 2006 года, еще год ушел на озвучание и монтаж, и картину впервые показали в Венеции-2007, где Михалков получил “Золотого льва” сверх комплекта основных фестивальных наград: то ли за вклад в киноискусство, то ли за гуманизм, то ли за вклад всей съемочной группы в создание фильма — так я и не поняла. Ну а уже после, осенью, “12” были выпущены в российский прокат, поспев аккурат к выборам, как яичко к Христову дню.

Итак, Россия, Москва, наше время. Двенадцать присяжных, запертые в спортзале обычной школы (здание суда ремонтируют), решают судьбу семнадцатилетнего чеченского парня, обвиняемого в убийстве приемного отца — русского офицера. Исходная коллизия — та же, что в фильме Люмета, только там дело происходило в комнате для присяжных, мальчик был пуэрториканцем, а убитый отец — родным. Заимствован и основной драматургический ход: в начале заседания одиннадцать присяжных выступают за то, что мальчик виновен, и только один — против; он втягивает всех прочих в дискуссию, и в итоге все двенадцать голосуют за оправдательный приговор. В российском законодательстве, надо заметить, принцип обязательно единогласного решения присяжных не прописан столь жестко. По закону, если в течение трех часов жюри не придет к единому мнению, решение принимается простым большинством голосов. Если 6 — “за”, 6 — “против”, — подсудимый оправдан. Но для Михалкова все это — не имеющие значения мелочи. “Не ищите тут правду быта, ищите истину бытия”, — предупреждает он нас в начале картины. И то, что вранье на уровне УПК подрывает жанровые основы судебной драмы, где правила игры должны все же соответствовать действующему законодательству, — режиссеру без разницы.

И если бы только это! Поверить в существование предъявленного нам в фильме чеченского мальчика мое воображение тоже отказывается. У Люмета мы видим подсудимого один раз меньше минуты: полудетское лицо, пухлые губы, торчащие уши, обреченный взгляд… Известно о нем не много: мальчик вырос в трущобах, отец бил его смертным боем; пару раз подсудимый уже привлекался за угон машины и поножовщину. В день убийства он купил в соседней лавочке нож, поссорился с отцом, ушел из дома, нож вроде как потерял; говорит, был в кино, но ни названия фильма, ни актеров не помнит; когда вернулся, попал в руки полиции, вызванной соседкой из дома напротив, — та видела убийство через окно. Всё. Убивал мальчик или не убивал — ни мы, ни присяжные так и не узнаем. Однако все доказательства его вины при ближайшем рассмотрении вызывают у жюри обоснованные сомнения. Доказательств явно недостаточно, чтобы отправить парня на электрический стул. Сомнения толкуются в пользу обвиняемого, и присяжные в конце голосуют за “не виновен”.

У Михалкова в фильме мальчика много. Нам то и дело демонстрируют, как он томится в камере, мерзнет, согревается танцами, вспоминает прошлое, видит сны… И какие сны! Поэтический черно-белый пейзаж, юноша весело катит на велосипеде по горной дороге, проносясь сначала мимо Горбачева, а потом мимо Ельцина, которые с дубовых, украшенных гербами трибун несут какую-то хрень про тысячелетнюю дружбу народов России… Семнадцатилетний чеченский паренек спит в зале суда и видит во сне Горбачева? М-да… Это точно не из области “правды быта”…

С прошлым мальчика тоже все интересно. В серии флешбэков мы видим, как лет до семи он живет с мамой и папой в красивом доме на фоне гор. Потом туда приходят боевики, показывают мальчику нож — приметный, крутой, армейский, с инициалами владельца на ручке, и с этим ножом парнишка исполняет зажигательный боевой танец, за что и получает подзатыльник от пацифиста-отца. Потом папу тем же ножом убивают: то ли за пацифизм, то ли за дружбу с российским офицером дядей Володей. Маму тоже пристреливают. И несчастный сирота, прихватив нож и прижав к груди беленького щенка, отправляется зачем-то в дотла разрушенный город, где идут боевые действия; пули вжик-вжик, снаряды ух-ух, все горит, щенка убивают — ужас! Какое-то время ребенок ютится в подвале, заваленном трупами (среди них, понятное дело, и владелец ножа; мальчик для верности долго сличает наколку на руке и инициалы на ручке). А дальше в подвал врывается героический дядя Володя, спасает мальчика и забирает с собой в Москву.

По уровню достоверности вся эта история напоминает знаменитый пропагандистский ролик, который в фильме “Хвост виляет собакой” ваяют циничные политтехнологи. Там они вот так же запускали среди руин албанскую девочку с белым котенком (кадр со щеночком в “12” смотрится как прямая цитата).

На таком вот языке и общается Никита Михалков с публикой. Назначение “чеченских” сцен в его фильме: а) потрясти сердобольного (иностранного?) зрителя; б) заткнуть логические дыры по ходу основного повествования. Все эти ужасы войны — лопающиеся струны горящего пианино, нескончаемый дождь на площади с догоревшим автобусом и покореженной каруселью, черная собака с человеческой кистью в зубах (на пальце оторванной руки посверкивает брильянт — дзинь, дзинь...) — душераздирающие визуальные и шумовые эффекты, призванные отвлечь нас от манипуляций с наперстками.

Состав присяжных.

У Люмета двенадцать разгневанных мужчин — люди разные: по возрасту, профессии, социальному статусу, уровню образования, интеллекта и проч. Но главное, что отличает их друг от друга, — отношение к делу, которое они призваны рассудить. В этом смысле по ходу фильма они четко делятся на четыре группы. На одном конце — те, кто не жалея сил бьется за оправдание мальчика или по крайней мере за тщательное, под лупой, рассмотрение доказательств его вины: присяжные № 8 — интеллигентный архитектор (Генри Фонда), затеявший обсуждение, и № 9 — старик (Джозеф Суини), вставший на его сторону из солидарности: трудно одному воевать против всех. Дальше идут люди не геройские, но честные и порядочные: № 11 — спокойный часовщик-резонер (Джордж Восковец), который в разгар битвы объясняет собравшимся, что они собрались тут судьбу человека решать, а не кулаками размахивать; недалекий, но надежный, как танк, рабочий (Эд Бинс) — № 6; выходец из трущоб, которому непросто признаться в собрании благополучных обывателей, что он в детстве, как и мальчик-подсудимый, играл на помойках и баловался с ножом, — № 5 (Джек Клагман) и № 2 — маленький, робкий банковский клерк с лучезарной улыбкой (Робер Веббер), самый трогательный персонаж фильма. Поняв, что показания свидетелей противоречат друг другу, что в версии обвинения полно нестыковок и дыр, эти четверо без колебаний переходят на сторону защиты.

6 — “за”. 6 — “против”. Чаши весов колеблются. На одной — обоснованные сомнения, на другой — принципиальное упрямство и пофигизм. Пофигисты сдаются довольно быстро. Шумный, хамоватый коммивояжер (Джек Уорден Комм) — № 7, красавчик рекламщик — № 12 (Роберт Веббер) и № 1 — председатель жюри (Мартин Балсам) — закомплексованный младший помощник старшего тренера, — ощутив, куда склоняется чаша весов, просто присоединяются к большинству. А до конца стоят за смертный приговор трое. № 4 (И. Г. Маршалл) — биржевой брокер, человек-арифмометр, который всю дорогу сидит в пиджаке и даже не потеет — до такой степени ему чужды эмоции. Он меняет свое мнение только тогда, когда рассыпается в прах последний логический довод в пользу того, что мальчик — убийца. Остальные двое — напротив, истинные “горлопаны”. Для них засадить мальчишку на электрический стул — дело принципа. № 10 (Эд. Бегли) — владелец гаража, убежденный расист — сдается тогда, когда после пламенного монолога “Они все — убийцы, преступники, пьяницы” и т. д. его подвергают молчаливой обструкции. У последнего, № 3 (Ли Дж. Кобб), личный мотив: он подсознательно мстит подсудимому за непочтительность собственного сына, порвавшего с садистом папашей. Ему признать мальчика невиновным труднее всего; это значит переступить через боль, обиду, авторитарную убежденность в своей правоте и глубоко запрятанное чувство вины. После этого присяжные отправляются оглашать оправдательный вердикт, герой Фонды сочувственно помогает надеть пиджак сокрушенному герою Ли Дж. Кобба, — крайности сходятся…