А газовая плита – вот она, и баллон к ней в углу. Газ кончится – приедут дядьки на машине и заменят баллон. И никаких дров не надо и дровяников, и керосином не воняет. Цивилизация.

Куба – любовь моя! Революционеры заняли Гавану, Фидель Кастро – премьер-министр народного правительства. 1959 год – начало новой большой дружбы.

В Перми всюду рвы и котлованы, на радость мальчишкам. Всюду толстые трубы, в которые жутко хочется залезть. Всюду стройки. Ломают старые частные дома, тянут водопровод, центральное отопление, газ. Возводят дешевые пятиэтажные дома из неоштукатуренного кирпича – долгожданное счастье «барачников». О бараки! Английское слово «barrack» (казарма) стало родным, советским, и вот – предел мечтаний – ордер в благоустроенную квартиру, конечно – с соседями, но – какие-то одна-две семьи, всего-навсего! Зато с балконом, как у графьев. Восторг. Позже неблагодарное население их прозовет «хрущобами»: и некрасивые-то они снаружи, и тесные-то они внутри, и санузел совмещенный, и неудобна планировка… А когда заселяли – ох как праздновали! Вино тогда сургучом запечатывали поверх обычной железной пробки, и на дне каждой рюмки лежала крошка сургуча.

А балконы скоро и навсегда превратились в кладовки. С улицы до сих пор можно видеть изнанку частной жизни пермяков. Парадные хрустали у них в комнате выставлены, у всех одинаковые и оттого неинтересные. Зато на балконе! Бочки с соленьями, пыльные пивные бутылки, лыжи, немытый велосипед и ломаные санки за бортом, старинный буфет, синие трусы на просушке… Для писателя – панорама подлинной частной жизни, для райисполкома – головная боль. «Балконы не захламлять!» – требуют власти, блюдя красоту улиц. «Будем штрафовать!» – грозят пожарные, в тревоге за безопасность. Бесполезняк. Барачное сознание только могила исправит.

Как мы, мальчишки, были одеты. Плюшевое пальто, байковые шаровары поверх валенок, шапка с дерматиновым (обязательно! – такая мода) верхом, шарф завязан почему-то на спине. Бабушкины варежки на резинке с обсосанным в ледышку большим пальцем. И везде дырки, штопки и заплатки. Против новых вещей мы протестовали до слез: во дворе засмеют.

В четыре года первый раз пошел в кино, смотрел фильм про шпионов. Потом гонялся за шпионами со щепкой наизготовку, шпионы были за каждым кустом – но и у меня патроны не кончались. Однажды при мне поймали настоящего шпиона. Какой-то мужчина бежал по нашему двору, за ним трое резвых людей в штатском, они сбили его с ног, скрутили в клумбе, переломав наши цветы, и увели за угол – всё молча. Больше в эту игру мы не играли.

Год Луны. Все разговоры о ней, о нашей соседке. Мы запросто летаем к Луне, огибаем ее, фотографируем ее спереди и сзади, осыпаем вымпелами. Ее так и рисуют в «Огоньке»: Луна в платочке улыбается от уха до уха, как возлюбленная соседка Дуня, а вокруг нее хороводом наши спутники.

Популярны лекции о космосе. Мама с папой ходят и потом всем знакомым рассказывают с большим волнением.

Всё новое в стране называют «Спутником»: велосипед, электробритву, радиоприемник, лыжи, подстаканник – все «Спутник», и расческа – «Спутник». В каждом городе есть кафе «Спутник», одноименный кинотеатр и пионерский лагерь. Обилие «спутников» никого не смущало: вокруг Земли их летало уже больше десятка (не считая американских). Запускали на орбиту грибки, бактерии, собак – Белку и Стрелку (наша стиральная машина называлась – «Белка») и еще дюжину геройских дворняг – поговаривали о «человеке в космосе»…

И никто этого человека еще не знал, только мы с вами уже все знаем про него. Как приятно!

1960 год. Все дети в чулках. Мальчики и девочки пристегивали чулки резинками к лифчику, и никто не считал лифчик принадлежностью пола. «Вова, ты надел лифчик?». У мальчиков на коленках вечно были дырки от ползания по полу с машинками, в целях экономии нам в садике разрешали скатывать чулки бубликом, девочкам – нет. Такая дискриминация.

Домашний интерьер тех лет: лакированная мебель светлого тона, портьеры на дверях, скатерти с бахромой, оттоманки (диваны с турецкими валиками по бокам). Белые шторки на ниточках закрывали только нижнюю половину окна. Фарфоровые статуэтки на этажерках: балерины, кудрявые мальчики, голуби. Сувенир «Спутник» – шарик с четырьмя длинными усиками – был у всех.

Картины на стены вешали повыше и под углом к стене. Так же под углом вешали портреты партийного руководства – это в общественных местах, и зеркала. Симптом сталинского комплекса: зритель смотрел на партию снизу вверх, а свое отражение в зеркале видел прижатым к полу. При Хрущеве в моду вошли эстампы вплотную к стене – вровень со зрителем.

Шарики на спинке железной кровати, отвинтить – и в рот. Если между прутьями спинки засунуть голову – назад ее не достать никогда, хоть заревись.

По радио в тот год разучивали песни. Эфирное время тогда ничего не стоило, поэтому затейница не спешила: «Березы… Березы… Родные березы не спят. Записали? А теперь поем вместе с Владимиром Трошиным»:

Той зимой мой язык впервые примерз к санкам. На железном полозе был такой красивый иней – я лизнул… Вообще, я в детстве примерзал языком трижды: к санкам, к конькам и к дверной ручке. Трижды! Я уже тогда отличался недюжинным умом.

Ручьи, солнце и ожидание сухого асфальта. У меня был деревянный мотороллер с педалями, копия «Тулы», и мне не терпелось его оседлать.

Лето. Белая панамка – три лепестка застегивались сзади на одну пуговицу, расстегнул – и она плоская, очень удобно стирать и гладить (маме). Песок в сандалях. «Секретики» – фантик под стеклом, закопанный в укромном месте, – девочки прятали, мальчишки их разоряли.

Мальчишек стригли наголо, но оставляли зачем-то челочку (чубчик). Стричь неслухов следовало ручной машинкой с тупыми зубьями, осыпая хлюпающий калганчик проклятиями и подзатыльниками.

Помню старый деревянный трамвай с рекламой «3%-го займа» на крыше: веревка вдоль окон, тормозное колесо рядом с местом кондуктора, звонки, грохот и колыханье, визг стали на поворотах. Кондукторша тогда с места не сходила, сидела барыней: «На передней площадке, передаем на билеты!». Передавали. Двери не закрывались, большие парни на ходу соскакивали, где хотели. Их ругали.

Почетные грамоты работникам несли уважение, ими гордились, хранили. Хранят до сих пор, смеются да хранят. Портрет на Доске почета у проходной возносил трудягу до небес. Недавно пожилая доярка показывала мне платок – подарок от райкома партии за рекордные надои, сорок лет хранит, ни разу не надевала. Она счастлива тем годом, она уверена, что пожила, и только калека с примерзшими к компьютеру мозгами решится ее разубеждать.

Весна 1961-го. Планетарная весна, планетарная любовь: люди, страна, планета – всё моё, мы все едины, мы счастливы. Где-то там, на другой стороне Земли, копошится вредоносный старикашка «дядя Сэм» в звездно-полосатом цилиндре – но что он может против нас, против нашей весны!

И тут – как подарок – Юра Гагарин. Ясным апрельским утром голос Левитана по радио: «Передаем важное правительственное сообщение…».

Мурашки по коже от голоса Левитана. Вот уж кто умел говорить о веках без фальши. Нараспев: