Ничтожно малая часть трудящихся тратила рабочее время на изучение полезных книжек и сочинение стихов или прозы.

И все пили. Отмечали на работе все общенародные праздники, все дни рождения, повышения, отцовства, уходы в отпуск и на пенсию, обмывали покупки. Увернуться было невозможно. Пили по пятницам, по понедельникам. Пили во вторник-среду-четверг. Пили по выходным – у себя дома, на «дураковом поле» или в гараже. О, гараж! Типично советская, типично «застойная» форма досуга, мужской клуб – в гараже!

Рыбалка, грибы, сельхозработы, командировка, встреча, прощание, футбол, баня – всё с выпивкой. Бабы пили не меньше мужиков, называлось – «девишники». Городской фольклор: «Природа шепчет: «Займи и выпей». Выезжали «на природу», орали: «Из полей доносится: «Налей!».

Селяне гоняли за водкой на комбайнах. Горожане по ночам в недопитии ловили такси и принимались раскалывать «шефа» на «водяру». Таксист кочевряжился, набивал цену, кружил по городу, выскакивал у стоянок, шептался с коллегами-таксерами, потом тащил теплую бутылку «Русской», замотанную в газету, – компания ликовала, совала ему красный «чирик» с Лениным (10 руб. – двойная цена). Купить выпивку вечером до указа было целым приключением. После указа стало проблемой купить спиртное даже днем.

Во исполнение грозного повеления спиртные напитки убрали из поездов, столовых и гостиниц, стали продавать только в «особых местах» и строго с 14 до 19 часов. Толпы людей томились в очередях к винному отделу, перед его закрытием вскипали нешуточные страсти – без наряда милиции закрыть магазин было невозможно. Цену на водку удвоили. Очереди от этого не уменьшились – пропал сахар: люди погнали самогон. За появление на работе под хмельком могли уволить не только тебя, но и твоего начальника – начальники вызверились, аки псы: «Никаких дней рождения! 7-е ноября отметить чаем!». Черта с два, 7-е ноября 1985 года в нашем учреждении в самоваре подавали «грог» – спиртягу с нагретым соком. О соках, кстати, дальновидно позаботилась Партия: все лето-85 на прилавках было полно всяких соков, минералки и кваса в самой неожиданной (уж какую раздобыли напуганные циркулярами производители) посуде – здоровая альтернатива пагубному зелью.

– пошучивал народ. А сам напал на «Тройной» одеколон и голубенький «Нитхинол». Уж как только его не просвещали, этот народ. Сильнее всех действовали машинописные воззвания профессора Углова, по его частным исследованиям выходило, что мы все – дегенераты, что само существование русской нации под угрозой. Шок. В те времена ничего подобного «великий советский народ» и не слыхивал, то был первый шок от первой правды. И отзывчивый Евтушенко подхватил:

Пропагандой здорового образа жизни занялось поспешно созданное Партией Всесоюзное общество трезвости, журнал «Трезвость и культура». Да все газеты, журналы, радио, ТВ свихнулись на одну тему. Из старых кинокартин вырезали сцены с тостами, любимую «Иронию судьбы» объявили врагом народа номер один. Все оставшиеся силы вложила советская власть в тот последний решительный бой. И что?

Напоследок совсем незаметная новость: первым секретарем Московского горкома КПСС назначен какой-то Ельцин из Свердловска.

К слову – анекдот. В ЦК КПСС приходит телеграмма из Свердловского обкома: «Срочно пришлите эшелон водки. Народ протрезвел, спрашивает, куда царя-батюшку дели».

Зловещий юмор. Привет Борису Николаевичу.

«Перестройка» где-то там, а в Перми все «по-брежневу». Люди покорно терпят пытку очередями: пообедать, постричься, зарплату получить – «Кто крайний?» – и стоят, тупо читая наглядную агитацию, и час, и два… Терпят пытку «дефицитом»: то лампочек нет, то тетрадей, то обоев, как обычно. Потолок приходится белить зубным порошком, краску «приносят с работы». Терпят хамство продавцов. Бегают за автобусом с рулонами туалетной бумаги на шее. Стоят за колбасой. Всё как всегда.

Анекдот из тех времен. Ученый залег в анабиоз до 2000 года. Проснулся в назначенный срок, идет по улице, заходит в продуктовый магазин, а там – семь сортов колбасы лежат! И все незнакомые. Он смотрел, смотрел, и к продавцу:

– А ливерная у вас есть?

– Нет, милый человек. У нас этой дрянью бывших бюрократов в лагерях кормят!

Такая была мечта у народа в 1986 году: пересажать к концу века всех начальников и забить им ливерную колбасу в глотку.

Начальники кушали хорошо. У меня приятель работал инструктором райкома партии. Хороший парень, решил меня подкормить и повел в ихнюю столовку на ул.Швецова. Мне так понравилось. Клюква в сахаре, харчо, гуляш с картофельным пюре, какао с плюшкой – и все это копеек на сорок, да так любезно – как родному. Свезло, что называется. Я все боялся, что меня расшифруют и побьют. Приятель предлагал: ты звони, будем вместе ходить сюда обедать. А я молодой был, глупый, – не воспользовался.

А однажды мне перепал праздничный «обкомовский набор» (через газету «Звезду», она тогда органом обкома КПСС была). На всю жизнь запомнил: подвывая от голода, семеню это я по улице основоположника научного коммунизма Карла Маркса, зажав в кулаке особый талончик, подхожу к Центральному гастроному, к хитрой дверке со двора, и там, в заднем проходе, получаю картонную коробку, а в ней… Погоди, дух переведу… Шампанское «Советское», шоколадные конфеты «Ассорти», икра красная, шпроты, кета, вырезка, колбаса копченая, мандарины, яблоки… Половины из этого я не видел никогда в жизни. А «им» – к каждому празднику. Вот в такое мы вляпались «равенство» и «братство» в конце концов.

А в Москве уже новые лозунги готовы: «демократизация» и «гласность». Конечно, народ в ответ даже не почесался: новая лапша на уши. Милиция тоже плевала на новый курс, напротив – перестала прятать дубинки. Раньше прятала, теперь по улицам пошла с дубинками. Народ немедленно прозвал их «демократизаторами».

Однако в толстых журналах появились невозможные прежде публикации Набокова, Булгакова, Ходасевича, Ахматовой. «Котлован» и «Чевенгур» Платонова.

Интересно стало читать газеты. Там Василий Белов рубился с аэробикой и рок-музыкой, как тот рыцарь с ветряками, – чудак, лучше бы прозу писал, проза у него превосходная, а публицистика – дрянь. Там пластались защитники «индивидуальной трудовой деятельности» с одной стороны и противники «нетрудовых доходов» с другой. Драматизм ситуации потрясающий. Я был против «рынка», озабочен его пагубным влиянием на личность (Фромма начитался), но в споре не участвовал (прозу писал).

В «Литературке» появилась статья провокационного содержания «Так ли плохо быть богатым?», творческие интеллигенты один за другим объявляли себя «обывателями» и гордо при этом смотрели по сторонам. Формировался новый стиль журналистики: всех начальников только по именам, как артистов, без отчеств. Горбачев разрешил – его же и развеличили первым. «Михаил Горбачев» поначалу звучало дико по сравнению со слащавым брежневизмом: «Дорогой Леонид Ильич».

По экранам кинотеатров пошли «полочные» фильмы: «Комиссар», «Одинокий голос человека», «Долгие проводы», «Интервенция», «История Аси Клячиной» – честные работы, но лучше сказать – правдивые. В них было очарование искренности и веры в правду – целомудренной веры без истерики и спецэффектов, дававшей силу жить.

Телевизор радовал свежестью встреч в Останкино, запомнился академик Лихачев и еще – молодой Юра Поляков, автор «Апофегея». Массового зрителя радовал итальянский сериал «Спрут» про смертельную схватку с мафией комиссара Катани (Микеле Плачидо) и советский – «Возвращение Будулая» с Михаем Волонтиром в главной роли и Кларой Лучко. Честность и свежесть, ненависть и любовь – восхитительная была атмосфера в эфире, жаль, не в жизни. Но и то вперед.