— Конечно же не были. Ведь они несущественны. Как, скажем, морщины на лице оригинала.

— Я заказала более молодое лицо, — твёрдо ответила Карен.

— Ваша честь, вещественное доказательство ответчика номер двенадцать — фото Карен Бесарян, сделанное в прошлом году.

На телестене появилось лицо Карен. Я уже и забыл, какой невероятно древней она выглядела раньше: белые волосы, изрезанное морщинами лицо, полупрозрачная кожа, глаза, казалось, слишком маленькие для своих орбит, кривая улыбка жертвы инсульта. Я непроизвольно отвёл глаза.

— Это вы, не так ли? — спросила Лопес. — Ваш оригинал?

Карен кивнула.

— Да.

— Настоящая вы, вы, которая…

— Возражение! — воскликнул Дешон. — Ответ дан.

— Принимается, — сказал Херрингтон.

Лопес склонила голову.

— Хорошо. Простите меня за прямоту, миз Бесарян, но вы, очевидно, решили не пользоваться услугами пластической хирургии.

— Я не сликом тщеславна.

— Достойно восхищения. И всё же, вы явно считаете, что лишь некоторые части вас являются вами-настоящей, правда? Итак, какая же, по-вашему, часть имеется у вас, но отсутствует у плода, чьё развитие было прервано?

— Разум, — сказала Карен. — Если бы перед вами сидела копия нейронных связей плода, вы вряд ли наделили бы её каким-то особым статусом.

— То есть личность создаёт интеллект, так по-вашему? — спросила Лопес, приподнимая брови.

— Гмм… да.

— И поэтому плод не является личностью?

— Да. — Вот это моя Карен: семь бед — один ответ. Я услышал, как некоторые из присутствующих в зале резко вдохнули. — Я имею в виду, — продолжала Карен, — что он является сейчас, с точки зрения сегодняшнего закона, но…

— Но вы с этим законом не согласны, верно?

— Женщины долго и упорно сражались за право на контроль над собственным телом, миз Лопес. Я признаю, что вещи несколько изменились с тех пор, как я была молода, но…

— Нет-нет-нет, миз Бесарян. Вы не можете обвинять сегодняшнее общество в узости мышления; мы расширили понятие того, что является человеком, по сравнению со временами вашей молодости. Мы раздвинули рамки так, что теперь они включают и плод.

— Да, но…

— О да, мы их расширили в направлении, которое вам, видимо, не по душе. Мы защищаем новорожденных младенцев; вы бы это отменили и взамен позволили бы людям цепляться за некую разновидность псевдожизни на другом её конце, не так ли? Первые девять месяцев — это слишком много, а вот девять дополнительных десятилетий, и даже столетий, в синтетической форме, прилепленные с другой стороны — это разумно. Такова ваша позиция, миз Бесарян?

— Моя позиция, раз вы спрашиваете, состоит в том, что если закон признал за кем-то права личности, то эти права являются неотчуждаемыми.

Лопес, по-видимому, ждала именно этих слов Карен. Она практически прыгнула к своему столу и схватила планшет.

— Вещественное доказательство ответчика номер тринадцать, ваша честь, — провозгласила она, показывая его судье. Потом она перешла через «колодец» и положила планшет перед Карен. — Миз Бесарян, будьте любезны коснуться иконки «Информация о книге» и сказать суду, какая книга в данный момент открыта?

Карен подчинилась.

— «Словарь английского языка американского наследия», девятое полное издание.

— Очень хорошо, — сказала Лопес. — Теперь, пожалуйста, закройте это примечание и прочитайте текст в окне, что находится под ним.

Карен коснулась экрана, потом сказала:

— Это определение слова «неотчуждаемый».

— Именно так. Пожалуйста, зачитайте его.

— «То, что не может быть передано другому либо другим: неотчуждаемые права».

— То, что не может быть передано, — повторила Лопес. — Вы согласны с этим определением?

— Гмм… я уверена, что для большинства людей «неотчуждаемый» означает «то, что нельзя отнять».

— Правда? Не хотите проконсультироваться с другими словарями? Скажем, «Мерриам-Уэбстер»? «Энкарта»? Оксфордский? Все они загружены в этот планшет. Миз Бесарян, уверяю вас — они все дают одно и то же определение: нечто, что не может быть передано. И тем не менее вы сами только что сказали, что, по вашему мнению, права личности являются неотчуждаемыми.

Дешон развёл руками.

— Ваша честь, возражение — отношение к делу. Вы велели мне в первый день избегать мелочных семантических придирок, но…

— Простите, мистер Дрэйпер, — сказал Херрингтон. — Отклоняется. Аргумент миз Лопес бьёт прямо в цель.

Лопес кивнула в сторону судьи.

— Спасибо, ваша честь. — Она снова повернулась к Карен. — Ну так что же? Или мы в Стране чудес, где слово означает все, что мы хотим, чтобы оно означало?

— Не перегибайте, — предупредил Херрингтон.

— Простите, ваша честь, — ответила Лопес. — Ну так как, миз Бесарян? Должны права личности допускать передачу, или они, как вы сами сказали, являются неотчуждаемыми?

Карен открыла рот, но потом снова его закрыла.

— Всё в порядке, миз Бесарян, — сказала Лопес. — Ничего страшного. Я готова оставить этот вопрос риторическим. Я уверена, что достойные мужчины и женщины нашего жюри знают, как на него ответить. — Она повернулась к судейскому столу. — Ваша честь, сторона ответчика закончила опрос свидететей.

Внутри лунобуса, понятное дело, были камеры. Предполагалось, что сейчас они выключены.

Ага. Как же.

Я взял тюбик пасты для заделывания пробоин в скафандре и залепил объективы всех камер, проследив, как паста твердеет, и её поверхность становится матовой и гладкой. Незалепленной я оставил лишь камеру видеофона рядом со шлюзом — и он скоро загудел, сообщая о входящем звонке. Я нажал кнопку ответа, и на экране появилось лицо Габриэля Смайта.

— Да, Гейб, — сказал я. — Вы связались с искусственным мной?

— Да, Джейк, связались. Он, конечно, в Торонто, но согласился с вами поговорить.

— Давайте его сюда.

И вот он — я — передо мной. Я видел это искусственное тело перед сканированием, но ни разу с тех пор, как его оживили. Это была слегка упрощённая версия меня, с несколько более молодым лицом, казавшимся слегка пластмассовым.

— Привет, — сказал я.

Он какое-то время не отвечал, и я уже хотел было возмутиться, но тут он сказал:

— Привет, брат.

Ну конечно. Задержка сигнала: одна секунда с третью, чтобы мои слова достигли Земли; ещё одна секунда с третью, чтобы ответ добрался до меня. И всё-таки подозрения не покидали меня.

— Откуда я знаю, что это действительно ты? — спросил я.

Один Миссисипи. Два Мисс…

— Это я, — ответил андроид.

— Нет, — ответил я. — В лучшем случае один из нас. Но я должен быть уверен.

Пауза.

— Так задай мне вопрос.

Никто другой не мог этого знать — по крайней мере, не от меня, хотя я полагаю, что она могла рассказать кому-нибудь. Но если учесть, что она тогда встречалась с моим лучшим другом, то я бы скорее предположил, что на губах её была печать — после означенного события, разумеется.

— Как звали девушку, которая впервые сделала нам минет.

— Кэрри, — ответил другой я. — У бассейна за школой. После вечеринки по случаю завершения той постановки «Юлия Цезаря».

Я улыбнулся.

— Хорошо. Ладно. Ещё один вопрос, чтобы не ошибиться. До того, как пройти через мнемоскан, мы решили утаить от персонала «Иммортекс» один незначительный факт. Нечто, связанное с… э-э… со светофорами.

— Светофорами? О — что мы дальтоники. Не различаем красный и зелёный. Или, по крайней мере, раньше не различали — я-то теперь их вижу.

— И?

— Это… гмм…

— Ну же, дай и мне это увидеть.

— Это… это… ну, в общем, красный — он тёплый, понимаешь? Особенно насыщенные оттенки, ближе к коричневому. А зелёный — это непохоже ни на что, что я могу описать. Он не холодный, не такой, как, к примеру, синий. Резкий, возможно. Он выглядит резким. И… я не знаю. Но он мне нравится — мой новый любимый цвет.