Если бы я был в своём старом биологическом теле, то наверняка бы в этот момент поражённо осел бы в кресле. Лопес элегантно обошла всю нашу стратегию — и при этом сообщила суду, что если он станет оспаривать её позицию, то ему придётся оспорить всё действующее законодательство об абортах. Одного взгляда на судью Херрингтона мне хватило, чтобы понять — это последнее, чего бы ему хотелось.

— Сделаем перерыв, — сказал судья; вид у него был не менее ошарашенный, чем у меня.

Как бы мне хотелось видеть Землю; тогда у меня бы было, на чём сосредоточить свои мысли, когда я думаю о Ребекке. Но Земля была прямо под нами, а созерцание пола не могло удовлетворить мою психологическую потребность. Конечно, и ничто другое не могло, кроме возможности увидеть её по-настоящему.

Ребекка думает, что вселенная шлёт ей послания — по её словам, сначала тактично, но потом, если она их не воспринимает, вселенная начинает дубасить её палкой.

Я не верил в такие вещи. Я знал, что вселенной я безразличен. И всё же, вероятно, из уважения к Ребекке, я иногда обнарудивал, что и правда присматриваюсь, прислушивають, примечаю: если есть способ отсюда выбраться, то, может, вселенная мне намекнёт?

Тем временем я последовал ещё одному совету Брайана Гадеса — тому, которого, как я надеялся, потом не буду стыдиться. Я решил попробовать заняться лунным скалолазанием. На Земле я никогда ничем подобным не увлекался — восток Канады не больно-то богат горами. Но звучало это привлекательно, так что я поинтересовался в бюро развлечений.

Оказалось, что альпинистские экспедиции водил мой старый знакомый Квентин Эшберн, инженер по обслуживанию лунобусов. Никому не позволялось выходить на поверхность Луны в одиночку; те же самые правила здравого смысла, что применяются в дайвинге, действовали и здесь. Так что Квентин, узнав, что я интересуюсь скалолазанием, пришёл в полный восторг.

В прошлом, как мне сказали, скафандры изготовлялись для каждого индивидуально, но новые адаптивные материалы сделали это ненужным: в Верхнем Эдеме имелись скафандры трёх размеров для мужчин размеров и трёх для женщин, и практически сразу стало очевидно, что мне нужен мужской средний размер.

Квентин помог мне облачиться, проверил все соединения. Потом отобрал альпинистское снаряжение, хранившееся тут же на открытых полках. Кое-что из него я узнал: к примеру, мотки нейлоновой верёвки. Другое я видел впервые в жизни. Последнее орудие имело вид настоящего оружия: пистолета с толстым коротким дулом.

— Что это? — спросил я.

— Это горный пистолет, — сказал он. — Для забивания питонов.

— Что ж, надеюсь, нам они не попадутся, — сказал я.

Квентин замеялся.

— Питоны — это такие металлические штыри. — Он открыл толстый магазин пистолета и показал. Штыри были десяти сантиметров в длину. Передний конец был заострён, на заднем имелась проушина, в которую продевалась верёвка. — Мы вбиваем их в скалу и используем как упор для руки или ноги, или закрепляем на них канаты. На Земле питоны обычно забивают руками, но здесь скалы довольно твёрдые, к тому же слишком велик риск повредить рукавицу и выпустить из скафандра весь воздух. Так что мы пользуемся горными пистолетами.

Я никогда не держал в руках никакого оружия — и, как канадец, был горд этим фактом. Однако я взял устройство и последовал примеру Квентина, который опустил другое такое же в объёмистый карман на правом бедре.

Наконец, мы напялили круглые шлемы. Они были начинены, как пояснил Квентин, чем-то вроде электронных чернил: любая часть шлема могла стать матовой и блокировать солнечные лучи. Затем мы прошли через шлюз, который оказался рядом с площадкой, где садились лунобусы.

— Ваша радость и гордость улетела, — сказал я ему по радио, указывая на пустую площадку.

— Уже давно, — ответил Квентин. — Он на обычном маршруте к ЛС-1. Но завтра он возвращается, повезёт несколько человек в обсеравторию SETI.

Обсерватория SETI. Там слушают приходящие из вселенной сообщения. Я тоже пытался их слушать.

Мы двинулись дальше, шагая уже по лунной поверхности. Хотя скафандр весил больше двадцати килограмм, я по-прежнему ощущал себя гораздо легче, чем на Земле. Воздух в скафандре был немного странный — совершенно лишёный каких-либо запахов — но я быстро к нему привык, хотя…

Нет, показалось. На секунду я подумал, что начинается новый приступ головной боли, но ощущение прошло практически сразу же.

Перед нами была стена кратера. Пока мы шли, солнце исчезло за ней, и стали видны звёзды. Я продолжал вглядываться в чёрное-пречёрное небо в поисках Земли, но, конечно же, её отсюда не было видно. А вот…

— Это Марс? — спросил я, указывая на яркую точку света, немного отличавшуюся оттенком от остальных — она могла быть красной либо зелёной, но я никогда не слышал о «зелёной планете».

— Точно, — ответил Квентин.

Нам понадобилось минут десять, чтобы то шагом, то прыжками добраться до кратерной стены, которая теперь уходила ввысь над нашими головами, крутая и неровная. Посколько мы были в тени, Квентин включил фонарь, встроенный в скафандр в центр груди, а потом протянул руку и переключил что-то на моём скафандре, включая такой же фонарь.

— Ух ты, — сказал я, глядя на чернильную стену. — Она выглядит… трудной.

— Ещё бы, — дружелюбно отозвался Квентин. — Когда легко — никакого интереса. — Он не стал ждать ответа, что было хорошо, потому что я не знал, что ответить. Вместо этого он отстегнул клапан на кармане и вытащил из него горный пистолет. — Видите? — сказал он, указывая свободной рукой. — Целитесь в трещину в скале.

Я кивнул.

Он прицелился, потом выстрелил. Звука не было никакого, но пистолет явно разрядился с немалой отдачей, судя по тому, как рука Квентина дёрнулась назад. Металлический штырь беззвучно воткнулся в скалу. Квентин проверил его, чтобы убедиться, что он сидит прочно, и продел сквозь него верёвку.

— Всё очень просто, — сказал он.

— Сколько крюков у него в обойме?

— Восемь. Но в карманах уйма запасных, так что не беспокойтесь.

— Э-э… похоже, у него приличная отдача, — сказал я, указывая на пистолет.

— Зависит от установки мощности, — объяснил Квентин. — Но на максимуме, когда мы работаем с гранитом… — Он подрегулировал что-то на пистолете и выстрелил в сторону от кратерной стены. Штырь метнулся через лунный вакуум и взметнул пыль там, где упал.

Я кивнул.

— Порядок? — спросил Квентин. — Ну, тронулись!

Мы начали взбираться по каменной стене, поднимаясь всё выше и выше, к солнечному свету.

Это возбуждало. Я был под открытым небом, и в отсутствие окружающих меня стен я, похоже, по крайней мере на время перестал чувствовать себя пленником. Мы выбрались на гребень кратерной стены, и…

…и яростный свет солнца ударил мне в глаза, вызвав новый приступ головной боли, прежде чем шлем потемнел. Боже, как бы мне хотелось, чтобы мой мозг перестал болеть…

Мы немного прошлись по серой поверхности, загибавшейся к слишком близкому горизонту. «Величественное запустение» — так сказал об этом Чандрагупта, цитируя кого-то ещё. Так оно и было. Я упивался этой суровой красотой, пытаясь игнорировать боль между ушами.

Вскоре в динамиках шлема послышалось пикание, контрапунктом к пульсирующей боли: нас предупреждали об ограниченности запаса воздуха.

— Ну что же, — сказал Квентин. — Пора домой.

«Домой», подумал я. Чёртов ремонтник лунобусов прав. Пора вернуться домой, раз и навсегда.

Дешон и Малкольм весь перерыв провели, разыскивая информацию и совещаясь, и когда мы вернулись в зал суда, я услышал, как Дешон говорит Карен, что он «готов, и готовее уже не станет». Как только вошёл судья Херрингтон и все мы снова сели, Дешон начал свой перекрёстный опрос Алисы Неруды, биоэтика из Йеля.

— Доктор Неруда, — сказал он, — я уверен, что присяжных очень заинтересовал ваш рассказ о джерримендеринге границ между личностью и её отсутствием.