И в моей жизни был особый человек, женщина, к которой я испытывал очень глубокие чувства, и которая, я думаю, испытывала то же самое ко мне. Ребекке Чонг был сорок один год — лишь немного младше меня. Она была большой шишкой в канадском филиале IBM, и денег ей хватало. Мы были знакомы около пяти лет и часто встречались, хотя по большей части в компании друзей. Но между нами двоими всегда было что-то особенное.

Я помню ту новогоднюю вечеринку. Как и многие из наших дружеских сборищ, она проходила в квартире Ребекки, роскошном пентхаусе на пересечении Эглинтон и Янг. Ребекка обожала принимать гостей, и жизнь нашей группы вращалась вокруг её квартиры — а из её дома был прямой выход в метро.

Я всегда приносил Ребекке цветы, когда приходил к ней. Она любила цветы, и я любил дарить их ей. На Новый год я принёс дюжину красных роз — попросил парня в цветочном магазине проследить, чтобы цвет был идеальным, потому что сам я этого не мог сделать. Когда я приехал, то вручил Ребекке букет и мы, как всегда, поцеловались. Это не был долгий страстный поцелуй — мы были, по крайней мере, на людях, просто хорошими друзьями — но он всё же размягчал чуточку больше, чем нужно, когда наши губы смыкались на эти долгие несколько секунд.

В моей жизни было много секса, но эти поцелуи правда возбуждали меня больше всего. И всё же…

И всё же мы с Ребеккой никогда не заходили дальше этого. О, её рука иногда случайно оказывалась на моём бедре — мягкое, нежное касание в ответ на шутку или комментарий или — и так было приятнее всего — без какой-либо причины вообще.

Я так её хотел, и, я думаю — да нет, я знал это, ни на секунду не сомневался — что она тоже меня хотела.

Но потом…

Потом я снова отправлялся с матерью повидать отца.

И это разрывало мне сердце. Не только из-за того, что жизнь моей матери оказалась разрушена тем, что с ним случилось. Но также потому что то же самое, вероятно, ожидало в будущем и меня — и я не мог позволить, чтобы наши с Ребеккой отношения закончились для неё так же, как для моей матери, чтобы на ней повис бременем некто с разрушенным мозгом, чтобы ей пришлось жертвовать своей жизнью, единственной и неповторимой, ради забот о пустой оболочке, которая некогда была мной.

Разве не в этом состоит истинная любовь — в том, чтобы ставить нужды другого впереди своих?

И всё же на последней новогодней вечеринке, где трава была в изобилии, а вино лилось рекой, Ребекка и я обнимались на диване дольше, чем обычно. Конечно, новогодняя ночь всегда имела для меня особое значение — в конце концов, в новогоднюю ночь я родился — но эта была просто сказочной. Наши губы сомкнулись с двенадцатым ударом часов, и мы продолжали обниматься и целоваться ещё долго после этого, а когда другие гости Ребекки разошлись, мы удалились в её спальню и наконец, после долгих лет фантазий и флирта занялись любовью.

Это было захватывающе — так, как себе и воображал — целовать её, касаться её, гладить, входить в неё. В Торонто теперь даже в январе не бывает холодно, так что мы лежали друг у друга в объятиях, распахнув окна спальни настежь, прислушиваясь к голосам празднующих на улице далеко внизу, и в первый и единственный раз в своей жизни я начал немного понимать, каково это — оказаться в раю.

Первый день Нового года выпал тогда на воскресенье. На следующий день я поехал с мамой к отцу, и этот визит прошёл практически так же, как и вчерашний.

И хотя с тех пор я всё время думал о Ребекке и хотел её ещё больше, чем мне казалось возможным, я позволил нашим чувствам остыть.

Потому что именно этого от вас и ждут, да ведь? Что больше всего вас будет заботить счастье любимого человека.

Именно этого от вас и ждут.

Я в последний раз оглядел гостиную своего дома.

Конечно, одна версия меня сюда вернётся. Но для другой — для биологического оригинала — это была последняя возможность её увидеть.

Я сейчас жил один, если не считать Ракушки — моей собаки, ирландского сеттера. В разное время несколько — хотя кого я обманываю, их было всего две — женщин входили в мою жизнь и покидали её и мои различные жилища, но никто никогда не делил со мной дом, в котором я жил сейчас. Даже гостевая спальня ни разу не использовалась по назначению.

Но это был мой дом, и он напоминал меня самого. Моя мать, изредка появляясь здесь, всегда качала головой, удивляясь отсутствию книжных полок. Я люблю читать, но предпочитаю электронные книги. Тем не менее, отсутствие книжных полок означает отсутствие на них свободного места перед книгами для размещения всяких безделушек, что тоже было хорошо, поскольку мне было бы лень стирать с них пыль, хотя — да, да, вот такая я задница — когда приходили убираться из «Горничных Молли», я всегда злился на то, что они переставляют всякие мелочи, когда их протирают.

Отсутствие книжных полок означало также, что у меня было много пустых стен, которые в гостиной были заняты моей коллекцией бейсбольных маек под стеклом. Я был демоном интернет-аукционов и коллекционером всяких околобейсбольных реликвий. У меня были все разновидности формы «Блю Джейз», включая тот жалкий дизайн 2000-х, когда они убрали с маек слово «Блю»; синий относился к тем немногим цветам, которые я различал, и мне нравился тот факт, что я, по-видимому, схожусь с остальным миром во взглядах на значение названия команды.

Однако моей радостью и гордостью была оригинальная майка «Бирмингемских баронов», которую носил сам Майкл Джордан во время его короткой вылазки в бейсбол; он пришёл в «Уайт Сокс», но они выперли его в свою команду низшей лиги под номером 45.

Джордан расписался на правом рукаве майки, между двумя полосками.

На диване лежал чемодан с кое-какой одеждой. Предполагалось, что я заполню его вещами, которые захочу взять с собой на Луну, но я чувствовал, что разрываюсь на части. Да, биологический я собирается завтра отправиться на Луну и никогда не возвращаться. Но другой я — моя мнемосканированная версия — вернётся через несколько дней; этот дом будет его — моим — домом. Того, что прежний я заберёт с собой на Луну, новому мне будет не хватать — а новому мне эти вещи могли бы служить десятилетиями (мне до сих пор было трудно думать о «столетиях» и «тысячелетиях»), в то время как прежнему…

Так что в конце концов я упаковал лишь одну вещь. Это было не идеальное решение, поскольку если меня парализует или я впаду в вегетативное состояние, то не смогу им воспользоваться. Однако маленький пузырёк с таблетками в маленькой коробочке без надписей мог в случае надобности помочь мне прикончить себя.

Люди иногда удивлялись, почему я не покинул Канаду и не уехал в Штаты, где налоги на богатых гораздо ниже. А ответ прост: эвтаназия под контролем врача здесь легальна, а моё завещание описывало условия, при наступлении которых я хочу прекратить жить. В Штатах со времён администрации Бьюкенена — Пэта, а не Джеймса[3], — закон обязывает докторов поддерживать мою жизнь даже в случае серьёзного повреждения мозга или потери способности двигаться; они будут сохранять мне жизнь даже вопреки моему желанию.

Но, разумеется, на Луне не нужно будет беспокоиться о национальном законодательстве; там существует лишь несколько исследовательских станций и немногочисленные частные производства. «Иммортекс» сделает всё, чего я пожелаю. От каждого клиента они требуют заранее составить завещание о жизни, описывающее, что делать в случае потери дееспособности или впадения в необратимое вегетативное состояние. Если я смогу сделать это сам, я сделаю, и набор, который я упаковал, набор, который годами хранился у меня в прикроватной тумбочке, поможет мне в этом.

Это была единственная вещь, о которой, я был уверен, искусственный я не станет жалеть.

Я настроил робокухню, чтобы она кормила собаку пока… я сказал бы, «пока меня не будет», но это было не совсем верно. Но она будет её кормить, пока меняется караул…