— Ну же, мы не собираемся делать из вас преступницу, миз Бесарян. — сказала Лопес. — Мы не хотим, чтобы у жюри сложилось впечатление, будто вы подвергались этой операции в недавнее время, не так ли? Не скажете ли вы суду, когда именно вы прервали жизнь плода?

— Э-э… это был 1988-й.

— Тысяча девятьсот восемьдесят восьмой. То есть это было сколько? — пятьдесят семь лет назад, правильно?

— Да.

— То есть если бы вы не избавились от того плода, у вас был бы ещё один ребёнок — сын или дочь — в возрасте примерно пятидесяти шести лет.

— Я… вероятно.

— Вероятно? — повторила Лопес. — Я думала, ответ будет «да».

Карен смотрела в пол.

— Да, полагаю, что так.

— Пятьдесят шесть лет. Зрелый мужчина или женщина, весьма вероятно, что с собственными детьми.

— Возражение, ваша честь, — сказал Дешон. — Отношение к делу!

— Поторопитесь, миз Лопес.

Она кивнула.

— Весь смысл в том, что аборт был произведён в 1988 году. — Она сделала особое ударение на слове «произведён». — И это было… дайте подумать… за сорок лет до того, как «Роу против Уэйда» было отменено «Литтлером против Карви».

— Вам виднее.

— А «Роу против Уэйда» временно легализовал право женщины прерывать зреющую внутри неё жизнь, не так ли?

— Изначально эта мера не планировалась как временная, — возразила Карен.

— Простите, — сказала Лопес. — Я лишь хотела заверить суд, что вы прервали развитие плода, когда в Соединённых Штатах это было законно, — не так ли?

— Да. Это была законная процедура. Которую делали в государственных больницах.

— О, конечно. Конечно. Мы не хотил рисовать в головах присяжных картины мрачных коновалов в глухих переулках.

— Вы только что это сделали, — решительно сказала Карен. — Это была законная, моральная и общепринятая процедура.

— Общепринятая! — сказала Лопес с облегчением. — Общепринятая, да. То самое слово.

— Возражение! — сказал Дешон, разводя руками. — Если у миз Лопес нет вопросов к моей клиентке…

— О, у меня есть вопросы. Есть. Миз Бесарян, почему вы сделали тот аборт?

Дешон начинал злиться; его лицо оставалось спокойным, а вот голос — нет.

— Возражение! Отношение к делу!

— Миз Лопес, пожалуйста, переходите к делу, — сказал Херрингтон, подпирая рукой подбородок.

— Всего пара минут, ваша честь. Миз Бесарян, почему вы сделали тот аборт?

— В то время я не хотела иметь ребёнка.

— То есть аборт действительно был сделан из соображений личного удобства?

— Из соображений экономической необходимости. Мы с мужем лишь начинали работать.

— То есть вы это сделали для блага ребёнка.

Дешон снова развёл руками.

— Возражение! Ваша честь, пожалуйста!

— Снимается, — сказала Лопес. — Миз Бесарян, когда вы делали этот аборт, то не думали, что совершаете убийство, не так ли?

— Разумеется, нет. Тогда это была совершенно законная процедура.

— Действительно. Этот период иногда называют Тёмными веками.

— Только не я.

— Да, не сомневаюсь. Скажите, пожалуйста, почему прерывание беременности — это не убийство?

— Потому что… потому что это не убийство. Потому что Верховный Суд Соединённых Штатов постановил, что это законная процедура.

— Да, да, да, я понимаю, что таковы тогда были законы. Но мне сейчас интересна ваша собственная моральная точка зрения. Почему прерывание той беременности не было убийством?

— Потому что плод ещё не был человеком — ни в моих глазах, ни в глазах закона.

— Сегодня, разумеется, закон с этим бы не согласился.

— Но не я.

Меня внутренне передёрнуло. Карен слишком рассердилась и стала неосторожна. Лопес тут же ухватилась за эту реплику.

— Вы хотите сказать, что ваши стандарты выше стандартов закона?

— Мои стандарты не зависят от давления лоббистов и прихотей политиков, если вы об этом.

— То есть вы по-прежнему считаете, что плод — это не личность?

Карен молчала.

— Ответьте пожалуйста, миз Бесарян.

— Да.

Снова шум в зале; снова стук молотка.

— Вы говорите, что да, плод не является личностью?

— Да.

— Плод, созданный физическим проявлением любви между вами и вашим покойным супругом, упокой Господь его душу. Плод с сорока четырьмя хромосомами, содержащими уникальную комбинацию ваших черт и черт вашего мужа.

Карен молчала.

— Этот плод не является личностью, верно?

Карен помолчала ещё несного, потом произнесла:

— Верно.

— На каком этапе беременности вы её тогда прервали?

— На девятой… нет, десятой неделе.

— Вы не уверены?

— Это было ужасно давно, — сказала Карен.

— Верно. Почему вы ждали так долго? До того момента вы не знали, что беременны?

— Я узнала про беременность через четыре недели после зачатия.

— Тогда почему такая задержка?

— Мне нужно было время, чтобы подумать. — Карен не смогла удержаться от того, чтобы влезть на любимого конька, чёрт, чёрт, чёрт. — Как раз то, чего пятнадцатидневное ограничение «Литтлера против Карви» женщин лишило. Вам никогда не приходило в голову, миз Лопес, что установление такого ограничения на срок законного аборта заставило женщин второпях принимать решения, которых они, будь у них время разобраться со своими чувствами, принимать бы не стали?

— Я задаю вопросы, миз Бесарян, если не возражаете. И, в самом деле, предположим, вы снова забеременели в неподходящее время, и эта беременность случилась уже после «Литтлера против Карви». Вы позволили бы закону заставить вас принять решение к предписанной в законе дате?

— Это закон.

— Да. Но вы состоятельная женщина, миз Бесарян. Вы смогли бы найти способ сделать безопасный — по крайней мере, для вас — аборт после истечения пятнадцатидневного срока, не правда ли?

— Полагаю, да.

— И вы бы спокойно приняли это решение? Вас не беспокоило бы, что вы занимаетесь джерримандерингом границы между личностью и её отсутствием?

Карен ничего не ответила.

— Ответьте, пожалуйста, на вопрос. Вы бы передвинули границу между личностью и отсутствием личности так, чтобы было удобно лично вам?

Карен молчала.

— Ваша честь, не могли бы вы дать указание свидетелю ответить на вопрос?

— Миз Бесарян? — сказал судья Херрингтон. Карен кивнула, потом склонила голову набок. Она посмотрела на Дешона, затем на присяжных, затем снова на Лопес.

— Да, — сказала она, наконец. — Полагаю, я бы это сделала.

— Понимаю, — сказала Лопес, глядя на присяжных. — Мы понимаем. — Какой бы дискомфорт Лопес ни испытывала ранее, он уже прошёл. — Итак, миз Бесарян, ещё раз: что у этого несчастного зародыша, зачатого мужчиной и женщиной, отсутствует, не давая ему стать личностью, из того, что у вас, искусственного создания, есть, в силу чего вы личностью являетесь?

— Я… э-э…

— Ну же, миз Бесарян! Вам не хватает слов? Вам, профессиональному писателю?

— Это… гмм…

— Это очень простой вопрос: должно быть что-то, чего у вашего ликвидированного плода не было, но есть у вас. Иначе вы оба были бы личностью — в соответствии с вашим собственным моральным кодексом.

— У меня есть жизненный опыт.

— Однако он не ваш. То есть, это не опыт, накопленный непосредственно тем… той конструкцией, что находится сейчас перед нами. Этот опыт был скопирован в вас из настоящей Карен Бесарян, ныне покойной, верно?

— Он был перенесён из той прежней версии меня с её согласия и по её явно выраженному желанию.

— Нам приходится верить вам на слово, верно? Ведь — простите меня, но ведь настоящая Карен Бесарян мертва, не так ли?

— Я знала, что моё тело приходит в негодность; именно поэтому я организовала перенос в это долговечное тело.

— Но было перенесено не всё, не так ли?

— О чём вы?

— Я о том, что воспоминания миз Бесарян были перенесены, однако тривиальные мелочи, скажем, содержимое её желудка на момент переноса, не были воспроизведены в копии.

— Ну… нет, не были.