Тем временем набирал обороты механизм розыска, целью которого на этот раз были не разбойники с большой дороги и не очередные заговорщики, решившие по глупости, обусловленной молодостью, свергнуть правящую династию, а принцесса Перворожденных, которая с неизвестным пока количеством свиты в настоящее время находилась где-то в пределах Дьорвика, не поставив власти королевства в известность о своем визите. Собственно, уже одно это было достаточно весомым повод для ее поимки, а об истинных причинах облавы знали всего лишь пять человек во всем Дьорвике. Однако простые обыватели понятия не имели о происходящем и продолжали жить обычной жизнью, не обращая особого внимания на появившиеся на дорогах лишние разъезды пограничной стражи и временные заставы, возведенные ближе к южной границе.

А на следующий день после тайного совещания в королевском дворце патруль городской стражи Нивена обнаружил в сточной канаве в одном из кварталов Внешнего города, пользовавшемся дурной славой, труп человека, опознанного несколько позже обитателями городского дна как Айри Проныра, мелкий мошенник, промышлявший также составлением писем и документов за плату для людей, не владевших грамотой. Он был убит, точнее, заколот, двумя ударами в грудь, причем, по словам лекаря, приписанного к страже и осуществлявшего осмотр тела, убийца отличался небольшим ростом и значительной силой, ибо клинок, скорее всего, стилет, вошел в грудь убитого очень глубоко, достав до сердца, но раны шли снизу вверх под сильным наклоном.

В столице каждый день совершалось немало преступлений, но все же убийства не были настолько частыми, чтобы закрывать на них глаза. Разумеется, если бы жизни лишился какой-нибудь дворянин или хотя бы состоятельный торговец, дознаватели столичной стражи, коим в обязанности вменялось проведение расследования совершенных преступлений и розыск злодеев, проявили бы большее рвение, но и смерть мошенника не могла быть просто забыта. Однако в этот раз следствие ни к чему не привело. Люди, знавшие покойного Айри достаточно близко не смогли поведать сыщикам ничего стоящего. Они не были посвящены во все тайны, хотя кое-кто вспомнил, что Проныра говорил о «куче золота, которое само прыгает ему в руки», да еще о «туповатых ублюдках, благодаря глупости которых он скоро несказанно разбогатеет». Разумеется, для дознавателей эти слова ничего не значили и ни на дюйм не позволили приблизиться к преступнику, но далее они исходили из того, что мошенник действительно разбогател, после чего его прикончили собратья по ремеслу, позарившиеся на чужие деньги. Таким образом, смерть Айри по прозвищу Проныра была определена как убийство с целью ограбления, о чем и было записано в соответствующих бумагах, которые по действующим порядкам оформлялись на каждое преступление.

Правда, младший дознаватель управы городской стражи Арвис обнаружил в тайнике, который покойный устроил в голенище собственного сапога, две золотые марки, и еще одна монета такого же достоинства нашлась в подкладке его кафтана. По мнению чиновника, совсем недавно получившего свою должность, а потому расследование каждого преступления считавшего делом чести, это было странно, поскольку на такие деньги можно было жить без забот в течение пары недель, и трудно представить, чтобы разбойники обыскивали тело настолько небрежно, что не заметили спрятанные монеты, а тем более они не могли бы не взять найденные деньги умышленно. Обо всем этом Арвис доложил своему начальнику, старшему дознавателю Дерге, но тот оставил сомнения молодого сотрудника стражи без внимания:

— Чепуха все это, — отмахнулся от неугомонного подчиненного старший дознаватель. — Ерунда несусветная, так я тебе скажу. Делать нам нечего, как искать, кто же убил этого проходимца. — Дерге помотал головой, наставительно вымолвив: — Думай лучше, Арвис, как тех ухарцев, что гардских купцов прямо на постоялом дворе обчистили, прижать.

Таким образом, Айри Проныра вскоре после своей смерти был похоронен в общей могиле вместе с тремя нищими, скончавшимися от холода в одну из осенних ночей. Его смерть не имела последствий для Арвиса или его начальства, ибо мало кого интересует судьба бродяги и мошенника, но с ней оказались связаны некоторые события, происшедшие несколько позже вдалеке от столицы, о которых чиновники из городской стражи Нивена, впрочем, так и не узнали.

Незадолго до полудня в город Рансбург, что находится на юге Дьорвика, вошла женщина. Она была одета так же, как и любая крестьянка, живущая в этих краях, хотя внимательный наблюдатель мог бы сразу отметить то, что одежда на ней была изрядно поношенная, к тому же явно не ее размера. Еще этот наблюдатель, буде такому случиться близ городских ворот, сразу понял бы, что эта женщина, отчего то прятавшая лицо, явно опасается стражников, досматривающих всех людей, входящих в славный город Рансбург.

Остановившись в нескольких шагах перед гостеприимно распахнутыми воротами, одетая в крестьянские лохмотья путница в нерешительности замерла, став посреди дороги, словно размышляла в этот миг, идти ли вперед, или же повернуть назад.

— Эй, посторонись! Чего встала, как вкопанная? — От раздраженного окрика женщина вздрогнула, подскочив на месте. Мимо нее проехала запряженная парой кобыл подвода, и сидевший на облучке бородатый мужик в дорогом кафтане, покосившись на путницу, недовольно буркнул: — Бродят тут всякие оборванки! Ни пройти, не проехать!

Женщина, бросив на возницу затравленный взгляд, проворно отпрыгнула на обочину, пропуская воз, а затем вдруг бросилась к воротам, точно за ней гналась целая армии демонов. Обогнав телегу, путница поспешно сунула старшему из полудюжины воинов положенную пошлину — медную монету — все так же не поднимая лица, и чуть не бегом двинулась по начинавшейся от самых ворот узкой улочке.

— Вот же полоумная! — Немолодой уже воин с бронзовой нагрудной пластиной, обозначавшей чин десятника, взглянул вослед путнице, качая головой. Но не одна она в это утро желала попасть в вольный Рансубрг, и стражник в следующий миг уже спешил навстречу остановленной его товарищами телеге, хозяин которой без лишних слов покорно развязывал пухлый кошелек.

Никто так и не подумал о причинах столь странного беспокойства безвестной крестьянки, вдруг вздумавшей посетить город. Стражники, которых много больше привлекал приехавший на ярмарку торговец, вернее, мзда, что можно было истребовать с него, не обратили на путницу ровным счетом никакого внимания, поскольку взять с селянки им было нечего. А если бы воинов вдруг попросили описать внешность гостьи, едва ли они смогли бы сказать хоть что-то. Собственно, им казалось, что в город вошла пожилая женщина, а может и не столько пожилая, сколько изможденная тяжелым трудом, которым только и кормятся крестьяне, вынужденные день и ночь работать, дабы не только заготовить на зиму продукты, но еще и уплатить налоги, которые королевские чиновники взимают, не делая различия, может человек заплатить или едва сводит концы с концами, живя впроголодь. Правда, рука, протянувшая медяк, была слишком ухоженной, чересчур изящной, чтобы принадлежать старухе-крестьянке, но отчего то доблестные стражи порядка этого будто и не замечали, как не поняли, что путница, быть может, явившаяся из ближнего поселка к осевшей в городе родне, боялась их до смерти.

Конечно, охранявшие покой жителей городка солдаты выглядели вполне грозно, но ничего особо ужасного, настолько ужасного, чтобы заставить честных подданных дьорвикского владыки бегать от них без оглядки, в воинах не было. Обычные мужики, в большинстве своем уже немолодые, но еще достаточно крепкие, чтобы им можно было доверить покой и благополучие горожан.

Несмотря на то, что время было спокойное и не предвиделось войны, все стражники были в кирасах и шлемах, как и полагалось по уставу. Люди были вооружены алебардами и короткими мечами, к тому же в караулке хранились арбалеты с солидным запасом стрел, на случай нападения. На мундирах их был вышит герб Рансбурга, представлявший собой четырехчастный щит, окрашенный в золотой, красный и серебряный цвета. На красно-золотом поле был помещен лев, являвшийся символом Дьорвика, а на серебряном поле — две рыбы, герб города. Наличие у Рансбурга собственного герба значило, что он является вольным городом и признает над собой только сюзеренитет правителя державы, воле которого он подчиняется во всем, что не касается внутренних порядков, устанавливаемых выборным магистратом.