Итак, в Ленинграде я узнал, что вышла статья "За ширмой фирмы". Из Ленинграда я поехал обратно в Москву, оттуда — в Новосибирск.

В Новосибирске 11 декабря 1987 г. меня взяли. Совершенно дико: зима, мороз, я в шубе захожу в кабак, стою, вдруг налетают двое, хватают меня и надевают наручники. Прямо американский боевик какой-то.

Дальше меня везут в Симферополь, где кладут в судебную экспертизу. Выясняют, нуждаюсь ли я в психлечении. Мне удалось снять диагноз: у меня ведь диагноз 4б. Если бы не удалось снять — все, положили бы на вечную койку. Мама же не знала ничего, что со мной происходит. Письма, которые я ей писал, не доходили.

Так вот, в Симферополе меня помещают в судебную экспертизу. 20 декабря — этот день я запомнил: 20 декабря у меня дедушка умер в 1967 году. Судебная экспертиза в Симферополе — это улица Розы Люксембург — дом, к сожалению, не помню… Самое интересное — что там происходило.

Там в отделении был один Фельдшер — Данилыч его звали. Мне лично он подсунул галаперидол в чай. Садист был, издевался надо всеми, кто попал… Наконец, одному человечку он решил сделать укол, а человечек отказался — сказал, что ему от этих уколов делается плохо. Тогда Данилыч позвал милицию, человечка связали и сделали-таки ему укол. Человечек кричал — страшно кричал, разбудил все отделение. Все возмутились, вышли в коридор. Никакого бунта там не было, как потом все согласились. Кто-то Данилычу просто дал по физиономии. Стали требовать заведующую отделением — Нелю Павловну. Она пришла, но не зашла в отделение — просто прошла в окружении милиции. И сказала, чтобы все разошлись по палатам. Ее попросили зайти в отделение. Она отказалась. А весь медперсонал, который в это время имелся, закрылся в отделении. Тогда мы сказали, что не разойдемся, пока не придет прокурор.

То, что произошло через час, до сих пор просто не укладывается у меня в голове. Сначала просто крик по коридору: "С собаками!" А мы уже в это время все спокойно находились в одной палате — когда в коридоре раздался лай собак, а потом в палату ворвались люди с лицами, лишенными всякой печати интеллекта. В сапогах и с дубинами. Резиновыми. Только не черными, а зеленоватыми. Не испытывал на себе? Дай Бог.

Главный врывается майор с пистолем и начинает им махать — кукушки вылетели у всех сразу. Хотели, как потом выяснилось, войти с «черемухой», но отказались — только потому, что внутри был персонал.

Майор всех пофамильно вызывал в коридор — выходящих били дубинами. А кто-то из них зачем-то снимал все это на видео.

Собака без намордника одному человеку прокусила пах. Крик стоял чудовищный.

А на коридоре уже не били. Я только назвал свою Фамилию — больше ничего не помню. В коридор меня вытащили уже без сознания.

…Что это, Queen? Успокаивает.

Потом зашли зав. отделением и прокурор по надзору. Нас всех заставили лежать в коридоре лицом вниз — кто поднимал голову, били дубиной. Еще с ними пришел профессор. Всех опять зачитывали по фамилиям и спрашивали: нужен тут такой или нет. Если Неля Павловна говорила, что не нужен, отправляли прямо обратно в тюрьму — в крови, с изодранными руками — и еще раз прогоняли через строй дубин.

Нас осталось всего 5 человек: меня бы тюрьма все равно не приняла: не было санкции на арест, а остальные четверо были уже признаны невменяемыми.

Так прошла у нас судебная экспертиза.

Потом, позднее, приезжал «Взгляд» — был разговор обо всех этих событиях с Политковским. Он сначала очень заинтересовался, хотел делать сюжет, но потом вдруг резко сказал, что дело мутное и обрубил концы.

Но это еще цветочки.

…Били совершенно страшно. Потом опять зачем-то приезжали эмведешники, изучали следы побоев — фотографировали.

После этого мне моментально делают комиссию — я узнаю, что с меня сняли диагноз, за мной приходит мой следователь — Сухов Игорь Иванович — переводит меня в вольное отделение дурдома. Два дня я лежу там, затем Сухов увозит меня в Киевскую республиканскую судебную экспертизу /в симферопольской я находился месяц/.

В Киеве, значит, я нахожусь полтора месяца. Мне там все делают комиссию. Пожилая женщина-врач говорит мне — что прикольно: "Что вы все говорите: Питер, Питер… Ленинград, а не Питер!" Я спрашиваю: откуда знаете? — в деле написано. Представляешь? В деле написано, что я преступно называю Ленинград Питером.

Наконец, и там меня признают здравым, вполне нормальным человеком. После этого за мной приезжает милиция и отвозит обратно в Симферополь — где меня выпускают под подписку о невыезде. Это уже конец марта — аккурат перед Пасхой.

Когда с меня взяли подписку, я для себя назвал все происходящее "Дело № 666 — угон космического корабля".

Далее — через каждые три дня — допросы. Всевозможные провокации: избили на улице какие-то рослые ребятишки, внешне похожие на ментов. Обозвали фашистом, хотя вроде это на мне не написано, свастиками не изрисован.

Очные ставки со свидетелями — отдельная статья. Следователь Сухов был нормальный человек — ему это дело навязали. Может, еще чтобы отвлечь: он занимался госхищениями.

В качестве свидетелей у меня была половина ВТОРОГО ЭШЕЛОНА, ну и остальные тусовщики. Почти все оказались способны про меня сказать почти все, что угодно. Происходит это примерно так:

СЛЕДОВАТЕЛЬ /свидетелю/: Знаете ли вы этого человека?

СВИДЕТЕЛЬ /с готовностью/: Знаю! /и дает полностью имя, отчество и фамилию/.

СЛЕДОВАТЕЛЬ /мне/: А вы знаете этого человека?

Я: Первый раз вижу.

СЛЕДОВАТЕЛЬ /свидетелю/: Срывал ли обвиняемый знамена у завода "1-е мая"? И где вы находились в это время?

СВИДЕТЕЛЬ: Конечно же, срывал, а я в это время находился рядом.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Какие были ваши действия?

Выясняется, что свидетель шел где-то впереди.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Вы же только что говорили, что были рядом!

СВИДЕТЕЛЬ: Не помню.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: А как было сорвано знамя?

СВИДЕТЕЛЬ: Он потянул его за полотно.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Я был у завода "1-е мая". Для того, чтобы потянуть за полотно, нужно подпрыгнуть на 4 метра. И кроме того, от дирекции завода не поступало никаких заявлений, что были сорваны знамена. Так срывал знамена обвиняемый?

СВИДЕТЕЛЬ: Не срывал.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Или срывал?

СВИДЕТЕЛЬ: Срывал.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Иными словами, вы оговариваете обвиняемого?

СВИДЕТЕЛЬ: Оговариваю.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Или не оговариваете?

СВИДЕТЕЛЬ /в истерике/: Уведите меня отсюда!!! Я отказываюсь отвечать на вопросы!!!

В таком духе — все очные ставки. Далее мне пытаются сделать провокацию на изнасилование. Я сидел и пил пиво в районе улицы Крылова. В переулке, на бревне. Вдруг откуда ни возьмись появляется девица-красавица и говорит: "Здравствуй, Рок-н-ролльчик! Как давно я тебя не видела!"

Я /мрачно/: Я вас не знаю.

Девица начинает раздеваться. Ну, я убежал. Вот такой стеб. Голливуд, а не Симферополь.

Потом ко мне подошел один человечек из уголовного мира и сказал, что лучше б я вообще уехал из этого города. Дело было так: обычно у него собирается всякая наркота. А тут приходят к нему менты с санкцией на обыск — и с моей фотографией. И говорят — про меня: "Чего он все ходит, ходит? Лучше бы его убил кто-нибудь. А то одни неприятности от начальства".

Тут я впервые по-настоящему испугался. Я жил у отчима, он утром уходил на работу и я оставался дома один. А я один не мог сидеть: было страшно. Провокация за провокацией. Ходил по городу только с ребятами.

Эта шизня происходила с 16 марта до 29 апреля. Через трое суток допросы, и это наваждение постоянно. Мрак полный, страшно вспоминать.

На Пасху я хотел пойти в храм, но один человек разубедил меня идти. Сказал, что у некоторых кругов сложилось представление, что я связан с Сатаной — и что за хождение в храм они могут меня убить. А потом сказать, что это меня Бог покарал.