Роман: Тоже типа ленинградской? Какая-то карма есть, коли ПРИСУТСТВИЕ, то обязательно хард.

Селиванов: Нет. Это другое. Потом надыбал я Ревякина. Он меня пригласил, все чинно. Поиграли мы, потом чинно же распались, потом я — полгодика пинал х… ну совершенно ничего не делал. Потом опять собрались с Ревякиным. Правда он уже не РАВНОВЕСИЕ назывался, как до этого, а уже КАЛИНОВ МОСТ. Потом лето было, все разъехались. Это был 1986 год.

Роман: Скажи, а вот звучание МОСТА, оно с самого начала такое было? Я впервые услышал КАЛИНОВ МОСТ в 87 в Свердловске. Селиванов: Ну я в Свердловске не был, х… его знает. Но в принципе звук у МОСТА не менялся, как таковой. Это не музыка, будем так говорить, а это жесткий аккомпанемент. Т. е. Ревякин, как правило пишет свою вещь, играет её, на нее аранжировки минимум, очень скупые аранжировки.

Ну вот, на лето все разошлись. Потом все собрались, я не собрался, ну и за саботаж был изгнан. Потом, ну что еще было… ну с ПУТТИ — это эпизод у нас был. Потом к ГО подрубился. С ПУТТИ мы делали "Красный марш", это было в декабре 87. Как раз в начале декабря пришел Мэднес, и я попытался там диктат свой внести, что «Дибелум» хватит уже играть, дешевка это. Но не получилось это. У нас было времени мало, всего два месяца. За два месяца слепили мы программу, отыграли здесь в жиркомбинате, потом в Уфу съездили, здесь последний раз концерт дали и все, потом мне Чиркин позвонил, сказал, что, мол, устали от твоего железного руководства. Мы хотим свое. Ну свое, так свое.

Роман: А у тебя какая идея была, что ты хотел сделать?

Селиванов: Идея была знаешь какая. То есть взять мысль какую-то, обычное, ортодоксальное мышление среднего советского человека, все идеи эти заплесневелые, и довести это до некой степени абсурда. То есть играть совершенно страшную музыку, такую монотонную /я тогда был двинут на ДЕД КЕНЕДИЗ/, т. е. такой трэш-металл.

Ну я пошел на некий компромисс, мы не пели ничего такого дебильного, но нечто среднее, скажем так, типа: "Хочешь быть настоящим комсомольцем, убей эту любовь", где-то так. Просто брали некую мысль красноармейскую и вперед, но не получилось.

До этого было сотрудничество с Радкевичем, году в 85–86. Да, когда мы с Егором познакомились, мы съездили в Омск, просто посессионировать, это было весной 87 года, в марте.

У Радкевича несколько песни книжные, не имеющие с реальной действительностью никакого соприкосновения. Сейчас он совершенно закономерно сдох, поскольку книжная культура она не жизнеспособна. Но, по-своему, вещи у него были интересные, хотя я интеллектуалов очень не люблю. Но вот когда я зато познакомился с ГО, которую я раньше слышал, но у меня были очень плохие записи.

Потом был еще один интересный эксперимент с группой ШИФЕР. Вот Димка Воронков тут сидит лохматый такой в костюмчике. ШИФЕР — это была такая группа в Академгородке, он просто собирал людей и там была свободная спонтанная музыка. Если 3/4 той х. ни, которая там игралась, выбросить, то останутся очень хорошие куски. Просто это игралось в свободной импровизационной манере и тексты тоже свободные были.

Роман: Скажи, а записи какие-нибудь сохранились из того, в чем ты участвовал?

Селиванов: Единственное, что могу сказать, за все время игры записал я одну вещь со случайными музыкантами. Одно время я работал с Катковым Николаем Павловичем /?/. С ним один альбомчик мы записали. Половину мы там на фонограмму текст наложили и половину играли сами. С КАЛИНОВЫМ МОСТОМ есть два или три зальника, студийных нет. С ШИФЕРОМ есть записи, но по качеству они очень средние, потому что писали мы на бытовой магнитофон, без пульта.

Роман: А что, в Новосибирске с записью очень большие проблемы?

Селиванов: Да проблем-то нет, просто никто как-то не соберется взять и выпустить нормальный студийник. Все предпочитают там поиграть на концерте, так поиграть. В студии мало кто работает. Лень просто. Найти недолго. Для записи нужно ведь не так много: пульт, два магнитофона и микрофоны хорошие.

Валера: Вот я хочу спросить. Ты когда играешь, ты что-нибудь слушаешь? То есть твои импровизации, они на чем-нибудь основаны? Я имею ввиду, ты чью-то манеру перенимаешь?

Селиванов: Ну манера… Видишь ли, я сегодня двинут на одной группе, завтра на другой. Я манеры меняю, как перчатки. Я не отметаю те прошлые безоговорочно, просто, когда свежее впечатление ударяет, хочется сыграть как они. Все равно, из всех кусочков, что-то свое получается. Я очень люблю импровизировать. По канонам я редко играю. Одна из причин, за что я был изгнан из МОСТА — это то, что я два раза одинаково одну вещь не играю.

Роман: Скажи, а как ты воспринимаешь панкуху? По тебе нельзя сказать, что ты со вниманием относишься к имеджу, к внешним атрибутам.

Селиванов: Вот ты ох. нно правильный вопрос задал, по поводу имеджа, образу мыслей, образу жизни. Я уже неоднократно говорил, и Егору в том числе, что я считаю, ну не то что дешевкой все это, но достаточно близким к тому, т. е. гребни, браслеты, всю внешнюю атрибутику. Потому что это продажа, это ох…ная продажа. Это очень просто, повесь на себя цепь и ты уже в движении, а образ мыслей может быть с этим никак не связан. И поэтому я очень уважаю ДЕД КЕНЕДИЗ за то, что они на тебе галстуки, на тебе прически короткие, а играют такое при этом, что не снилось никому. Правда, это может быть своеобразный имедж и продажа, если они замыкаются на этом. Я считаю, что на определенном этапе это носило какой-то революционный характер, а сейчас это уже своего рода стереотип, что панк обязательно с гребнем, это уже разрушать надо. Очень много проституции в этом сейчас. А если этим заниматься, то заниматься этим по-настоящему, иначе это безжизненно будет. Панк — это единственное, чем сейчас стоит заниматься.

Роман: А в чем для тебя состоит суть этого дела?

Селиванов: Я считаю, что панк должен нести в себе очень сильный деструктивный заряд для разрушения в идейном смысле стереотипов, которые сложились у человека, у советского, в частности, человека, который запрограммирован советской моралью с детского сада, а вот когда он в это во все влетает, его стереотипы начинают разрушаться, и он что-то начинает понимать. А если это голый эпатаж, то это уже не панк. То есть петь про какашки это, конечно, бьет, идет в разрез с моралью, но я считаю, что это должно быть социально все и доходить до предела до полного. Не за счет нарушения полудетских мелких норм, а именно в таких вещах, как политика, устройство общества.

Роман: Получается, что ты в принципе, оптимист. Ведь если ведется борьба, то логично предполагается впереди светлое будущее.

Селиванов: Я не знаю. Я хочу бороться за молодых, за тех, кому сейчас по 10 лет. Потому что на старых пердунов мне, фактически, плевать. Меня, действительно, это волнует, потому что половина из них — мажоры, половина — металлисты, просто-напросто, а общего языка с ними я не могу найти, ну никак.

Роман: То есть ты веришь в то, что еще что-то можно изменить?

Селиванов: Ну надо пытаться, а иначе… ничего другого просто не остается. Если не верить, тогда остается только брать и существовать, как овощ на грядке.

Сейчас много масок появилось. Есть террористы, экстремисты там, ультралевые. Но эти маски — одна х. ня: для кого игра, для кого самообман. Но факт остается фактом, надо разрушать, разрушать и разрушать…

Роман: А как ты смотришь на то обстоятельство, что разрушая старые, мы создаем новые стереотипы?

Селиванов: В этом на самом деле есть огромная сила. За что я уважаю Джона Уинстона Леннона, так именно за то, что он создал себе имедж, создав какие-то стереотипы, завладев умами огромного количества людей, интеллектуалов, в том числе, совершенно спокойно все это херил и переходил к другому, подтягивая их за собой.

Большинство групп, добиваясь популярности, останавливается. Все привыкают к ним, все уже знают, чего от них ждать, и они успокаиваются, лишь бы статус не потерять.

Роман: А как ты к Гребенщикову в этом плане относишься?