– Вряд ли, – произнес Филострат, – но то, что ты устроишь ему, побудит его обратить против других свое собственное острое оружие. Каракалла – мужчина, и относительно его мои предположения до сих пор обыкновенно оправдывались. Как твердо я верю в них, ты можешь видеть из того, что я уже раньше воспользовался письмом матери императора, привезенным ее посланными, чтобы распроститься с ним. Я сказал самому себе, что если Мелисса исполнит желание императора, то ей не нужно никакого другого союзника, кроме малютки Эроса; если же она обратится в бегство, то беда тогда тем, которые будут находиться вблизи разгневанного повелителя, а вдесятеро хуже будет мне, который привел к нему беглянку. Завтра утром, прежде чем Каракалла поднимется со своего ложа, я уеду назад к Юлии вместе с ее посланцами; место на корабле…

– О господин, – сконфуженно прервала его Мелисса, – если и ты, мой добрый покровитель, покидаешь меня, то от кого могу я ожидать помощи?

– А разве ты нуждаешься в ней, если думаешь осуществить свое намерение? – спросил философ. – После, то есть в течение сегодняшнего дня, я, может быть, еще буду нужен тебе, и я еще раз повторяю, держи себя относительно Каракаллы так, чтобы даже и его недоверчивая душа не могла догадаться, что у тебя на уме. Сегодня ты найдешь меня готовым оказать тебе помощь. Но слышишь?.. Цезарь снова бушует. Так именно он отпускает посланников, которым хочет внушить, что их условия для него неудобны. И еще вот что: когда у нас появляется седина, то сердцу бывает вдвое радостнее видеть, что прекрасная девушка откровенно сожалеет о нашем расставании. Я всегда был другом твоего прекрасного пола, и даже до сих пор Эрос иногда оказывает мне свою милость. Что же касается тебя, то чем ты прелестнее, тем сильнее приходится сожалеть, что я не могу быть для тебя ничем иным, как только старым, дружески расположенным руководителем. Но сперва сострадание не допускало любовь до выражения чувства словами, а затем давнишний опыт, учащий, что можно покорить каждое женское сердце, за исключением того, которое уже принадлежит другому.

Престарелый друг красивых женщин проговорил эти слова таким любезным, полным сожаления тоном, что Мелисса с теплым участием подняла на него свои ясные большие глаза и, шутя, ответила:

– Если бы Эрос указал дорогу к Мелиссе Филострату раньше, чем Диодору, то, может быть, Филострат и занял бы в ее сердце то место, которое теперь принадлежит сыну Полибия и будет принадлежать всегда, вопреки самому цезарю.

Дверь таблиниума распахнулась, и из нее вышло парфянское посольство – семь видных мужчин в своем великолепном национальном наряде в сопровождении переводчика и нескольких писцов.

Мелисса заметила, что один из них, молодой воин с белокурою бородой, которая обрамляла великолепные черты лица героя, и с тиарой на голове, из-под которой рассыпались пышные курчавые волосы, охватил эфес меча судорожным движением руки, и его сосед, задумчивый старик, успокаивал его.

Едва только успели они выйти из приемной, как старый Адвент позвал ожидавших к цезарю.

Каракалла сидел на возвышенном троне из золота и слоновой кости с пурпурными подушками. Как и вчера, он был великолепно одет и его голову украшал лавровый венок. Лев, лежавший на цепи около трона, пошевельнулся, увидев входящих, а Каракалла воскликнул, обращаясь к Мелиссе:

– Ты так долго не приходила ко мне, что мой «Персидский меч» уже не узнает тебя. Если бы мне не доставляло такого наслаждения показать тебе, как ты мне дорога, то я мог бы рассердиться на тебя, застенчивая беглянка!

Когда Мелисса почтительно приветствовала его, он с восторгом поглядел на ее вспыхнувшее лицо и проговорил, обращаясь наполовину к ней, наполовину к Филострату:

– Как она краснеет! Ей стыдно, что в эту ночь, когда я не мог добиться сна и меня мучило невообразимое беспокойство, она не последовала моему призыву, хотя очень хорошо знает, что единственное лекарство для ее мучимого бессонницей друга – ее прекрасная маленькая ручка. Молчи, молчи! Главный жрец сказал мне, что ты не спала под одной крышею со мной. Но именно это и дало моим желаниям настоящее направление. Дитя, дитя!.. Посмотри-ка, Филострат, красная роза превратилась в белую. А эта боязливая застенчивость! Она не оскорбляет меня, нет, она радует меня… Подай-ка вон те цветы, Филострат! Возьми их, Мелисса. Они настолько украсят тебя, насколько ты послужишь для них украшением.

С этими словами он взял дивные розы, которые спозаранку заказал для нее, и самую лучшую из них собственноручно заткнул ей за пояс. Она подчинилась этому, проговорив слова благодарности.

Как пылали его щеки!

С радостным восторгом впивались его взгляды в избранницу сердца. В эту ночь, когда он призывал ее и с лихорадочным томлением напрасно ожидал ее появления, он убедился в том, что это скромное дитя возбудило в нем новую, великую страсть. Он любил ее, и он, до сих пор находивший только мимолетное удовольствие в красивых женщинах, был этому рад. Мучимый невыносимою тоскою, он дал себе клятву сделать ее своею и разделять с нею все, даже саму власть.

Медлительность не была в его характере, и уже ранним утром он приказал позвать к себе послов матери и сообщил им свое решение.

Никто не осмелился противоречить ему, а от той, которую он собирался возвести на такую высоту, он еще меньше ожидал этого. Но она чувствовала себя совершенно ему чуждою, и как охотно она высказала бы ему в лицо свои чувства!

Однако приходилось вооружиться мужеством и сносить самые невыносимые вещи и даже принуждать себя к разговору. Но язык Мелиссы был точно парализован, и она должна была собрать всю силу воли, чтобы как следует высказать в ясных словах удивление по поводу быстрого облегчения страданий императора.

– Ведь это настоящее чудо, – сказала Мелисса в заключение, и он подтвердил это, говоря, что иногда подобные боли продолжаются обыкновенно по четыре дня и больше. Но удивительнее всего то, что несмотря на общее хорошее состояние здоровья он, однако, одержим самою тяжелою из всех болезней.

– Это горячка любви, мой Филострат, которая охватила меня! – воскликнул Каракалла, бросив нежный взгляд на Мелиссу.

– Но, цезарь, – прервал его философ, – не любовь болезнь, а отсутствие любви.

– Докажи этот новый тезис! – со смехом проговорил император.

А его собеседник продолжал, глядя выразительным взглядом на девушку:

– Если любовь проистекает из зрения, то те, которые не любят, слепы.

– Однако, – весело возразил Каракалла, – ведь говорят, что любовь возбуждается не только тем, что привлекает взгляд, но и тем, что говорит душе и уму.

– Как будто разум и душа также не обладают зрением, – возразил философ, и император с живостью согласился с этим.

Затем он с легким оттенком упрека спросил Мелиссу, почему она, вчера доказавшая ему, что ее ум не страдает недостатком находчивости, сегодня выказывает такую сдержанность. В ответ на это она объяснила свою молчаливость теми сильными потрясениями, которые ей пришлось испытать с самого раннего утра.

Ее голос оборвался при конце этого объяснения, и Каракалла, заключивший из внезапного перерыва ее речи, что ее смущает и покрывает ее щеки нежными оттенками величие той перемены, которая предстоит ей в силу его благоволения, взял ее руку и, увлеченный лучшим чувством, проговорил:

– Я понимаю тебя, дитя. Тут тебе встречаются такие вещи, которые могли бы напугать и более сильную личность. Тебе посредством полуслов говорят о том, что должно иметь решительное влияние на твою будущность. Ты знаешь мое расположение к тебе. Уже вчера я признался тебе в том, что было тебе понятно и без слов. Мы оба ощущаем ту силу, которая влечет нас одного к другому. Мы принадлежим друг другу. В будущем ни время, ни пространство или что бы там ни было не должны разлучить нас. Где нахожусь я, там обязана быть и ты. Ты во всех отношениях будешь равна мне. Всякую почесть, оказываемую мне, будут оказывать и тебе. Нерасположенным к этому я уже показал, что их ожидает такая участь, которая заставит и других быть осторожными.