Теперь она, запыхавшись, остановилась, и между тем как она проверяла приметы, которые были ей описаны, чтобы она могла найти надлежащий вход, внезапно, точно по мановению волшебного жезла, отворилась дверь в стене храма напротив нее. Чей-то дружеский голос назвал ее по имени, воскликнув: «Наконец!» – и немного времени спустя рука Эвриалы была в ее руке и повела ее в храм.

Все ужасы и смертельный страх оставили девушку, точно по слову заклинателя, и, хотя она еще тяжело дышала, ей все-таки захотелось тотчас же объяснить своей милой покровительнице, что побудило ее к безумному бегу. Но Эвриала прервала ее восклицанием:

– Скорее! Никто не должен видеть, что вон та порфировая плита движется. Она закрывает незаметное снаружи отверстие, через которое мисты и адепты после своего посещения выходят из комнат, где совершаются мистерии. С того, кому оно показано, берется клятва хранить это в тайне.

С этими словами матрона провела девушку в преддверие храма, и несколько мгновений спустя большая каменная плита, пропустившая их, снова была на прежнем месте. Кто затем шел мимо нее, тот даже при самом ярком солнечном свете не мог бы признать, что она представляет собою что-нибудь другое, чем обыкновенный тесаный камень, принадлежащий к плитам огромного нижнего корпуса здания.

Между тем как Эвриала со светильником в руке всходила по темной лестнице впереди своей протеже, Александр дожидался в переднем зале призыва императора. Верховный жрец Сераписа с несколькими астрологами храма, новым начальником полиции Аристидом и многими «друзьями» повелителя были так же, как и он, допущены только сюда. Всем им был запрещен вход во внутренние покои, потому что Каракалла велел магу Серапиону вызвать духов и в присутствии префекта преторианцев и нескольких других доверенных лиц возвестить ему будущее.

Городской депутации, явившейся просить у цезаря извинения по случаю беспорядков, происшедших в цирке, тоже было приказано дожидаться окончания заклинаний.

Александру было бы всего приятнее держаться в стороне от других, но здесь, по-видимому, никто не ставил ему в упрек его легкомысленный образ действий. Напротив, придворные льнули с оживленной предупредительностью к брату будущей супруги императора; верховный жрец осведомился о здоровье его брата Филиппа, а купец Селевк, явившийся с депутацией от граждан города, сказал ему несколько льстивых слов о красоте его сестры.

Некоторые римские сенаторы, подходы которых он сначала довольно резко отклонял от себя, в конце концов вполне завладели им и рассказывали о произведениях искусства и картинах в новых термах Каракаллы, советовали ему хлопотать, чтобы ему было поручено украшение некоторых еще не готовых зал настенными картинами, и обещали ему свое ходатайство.

Несмотря на свои седые волосы, они вели себя относительно его так, как будто юноше предстоит повелевать ими; но Александр насквозь видел их цель.

Однако же эти многоречивые господа внезапно умолкли, потому что в покое императора послышался шум, и они, вытянув шеи вперед и сдерживая дыхание, начали вслушиваться, чтобы уловить какое-нибудь слово.

Александр пожалел, что с ним нет ни угля, ни доски, чтобы изобразить их напряженные физиономии; но наконец встал и он, потому что дверь отворилась, и император с магом вышли из таблиниума, где Серапион показывал цезарю души некоторых умерших. Среди представления он, по желанию Каракаллы, показал ему также казненного Папиниана. Невидимые руки приставили к его туловищу отрубленную голову, которая затем приветствовала императора, обещая ему счастье.

Наконец, появился великий Александр и в стихах с цветистыми оборотами уверял императора, что душа Роксаны избрала тело Мелиссы для своего жилища. Каракалла посредством ее будет обладать величайшим счастьем, пока она не допустит, чтобы ее отвратила от него любовь к какому-нибудь другому мужчине. Если это случится, то Роксана погибнет, а с нею и весь ее род. Но слава и величие его, цезаря, достигнут крайней высоты. Пусть повелитель смело доводит жизнь Александра до конца. Гений его божественного отца Севера бодрствует над ним и дал ему, в лице Макрина, советника, в смертном теле которого пробудилась к новой жизни душа Сципиона Африканского.

С этими словами призрак, который, подобно прежним, двигался на темной стене таблиниума в виде раскрашенной картины, исчез. Голос великого македонца был глух и невнятен, однако же то, что он сообщил императору, приковало внимание последнего и подняло его настроение.

Но его желание увидеть еще некоторых духов осталось неисполненным.

Маг, который при появлении призраков с поднятыми руками становился на колени, объявил, что принуждение, которое его магическая сила оказывала на духов, истощило его. И в самом деле, его лицо было покрыто смертельною бледностью и высокую фигуру сотрясала сильная дрожь.

Его помощники безмолвно исчезли. Они с большими связками книг скрывались за занавесом, и Серапион объяснил, что они его ученики и их задачею было поддержать его заклинания магическими формулами.

Каракалла милостиво отпустил его и, выйдя теперь к ожидавшим, рассказал им, довольный и возбужденный, какие чудеса он видел и слышал.

– Редкий человек этот Серапион! – вскричал он, обращаясь к верховному жрецу Феофилу. – Мастер в своем искусстве! То, что он, прежде чем началось заклинание, сказал во вступительной речи, убедительно и объясняет мне многое. Магия, по его мнению, относится к религии, как сила к любви, как приказание к молитве. Сила! И в жизни она производит магическое действие. Мы видели ее влияние на духов, и кто из людей может противиться ей? Я обязан ей самым лучшим и думаю, что буду потом обязан ей еще более. Даже сопротивляющаяся любовь должна покориться ей.

Здесь он самодовольно засмеялся и затем продолжал:

– Подобно тому, как благочестивый почитатель богов – объявил нам этот удивительный человек – умилостивляет небожителей посредством молитвы и жертвоприношений, маг посредством своего знания принуждает их к повиновению. Относительно бесплотного, а небожители тоже бесплотны, имя значит то же, что сущность, которой оно есть, так сказать, зеркальное отражение. Поэтому человеку, который знает настоящее имя богов и духов и пользуется им, чтобы призвать их, они должны повиноваться, как рабы господину.

Узнать это имя, которое присоединяется к душе бессмертных при их рождении, удалось мудрецам, служившим в древнее время фараонам, и звание их, переходя по наследству из рода в род, дошло до него. Но уметь пробормотать про себя и написать это имя недостаточно. В нем каждый звук имеет свое собственное значение, подобно каждому члену в человеческом теле. Важно также знать, как его произнести и какой тон придать ему, и настоящие имена бессмертных, совмещающие в себе их существо и, так сказать, воплощающие их, суть иные, чем те, которыми призывают их люди.

Подозреваю ли я, спросил меня Серапион, обращаясь ко мне, какого бога он принуждает к послушанию словами: «Abar Barbarie Eloce Sabaoth Pachnuphis» и так далее, – я только запомнил первые слоги.

Но, – продолжал он, – произнесение этих слов еще не составляет всего. Небесные духи подчиняются только таким смертным, которые во время принудительного призыва их имени разделяют главнейшие их свойства. Прежде чем маг может дерзнуть звать их, он должен освободить свою душу от бремени чувственного и освежить свое тело продолжительным и строгим постом. Только тогда, когда заклинателю удастся, как ему в эти последние дни, внутренне умереть для всех прелестей, доставляемых физическими чувствами, и сделать, насколько это доступно для человеческой природы, душу бесплотною, он приобретает то богоподобие, которое делает его способным обращаться с небожителями и со всеми духами как с равными себе, и порабощать их своей воле посредством призывания их имени.

Он употребил свое могущество в дело, и мы видели телесными глазами, как духи повиновались его призыву. Мы узнали также, что это делается не одними словами. Какою благородною наружностью обладает этот человек! И бичевания, которым он себя подвергал, это тоже подвиги! Пустомели музея могут взять с него пример. То, что показал нам Серапион, была работа, и тяжелая. А то, на что они тратят свои дни, не что иное, как слова, жалкие слова. Ими они убедительно доказывают, что лев вон там – кролик. А маг только мигнул, и царь зверей, визжа, скорчился перед ним. Подобно мудрецам музея, в этом городе и каждый человек – рот на двух ногах… Даже христиане – я знаю их вероучение, придумали здесь – где в другом месте было бы возможно что-нибудь подобное? – придумали определение для своего высокого Учителя: «Слово, сделавшееся плотью».