Если бы не было уже темно, то Мелисса испугалась бы угрожающей серьезности, с какой Андреас выслушивал раба; но и ее встревожило случившееся. Она знала своего брата, и ей было известно, что он не боится никакой опасности, когда что-нибудь воспламенит его артистическую душу. Он, которого она считала находящимся в безопасности, добровольно шел навстречу своим преследователям, и куда деваются его рассудительность и осторожность, когда им овладеет страсть!

Андреас имел основание сердиться на юношу и молчал, пока они не дошли до цели своего путешествия, прекрасного загородного дома внушительных размеров.

Ни один отец не мог принять свою будущую невестку с большею сердечностью, чем Полибий. В десяти пальцах его ног гнездился демон подагры, который щипал, колол и жег его. Каждое, даже легкое движение причиняло ему боль; однако же он с нежностью протянул к Мелиссе руки, причем был принужден закрыть глаза, застонать и заохать, привлек ее хорошенькую головку к себе и поцеловал в щеки и в темя.

Он был очень малоподвижный человек, тучный почти до безобразия, но в молодости он должен был походить на своего красивого сына.

Его прекрасной формы голову обрамляли волосы белые, как серебро, но чрезмерное употребление вина, без которого он не мог обойтись, несмотря на свою подагру, вздуло его благородное лицо и покрыло его таким резким медно-красным цветом, что оно как-то странно выделялось на фоне его снежно-белых волос на голове и в бороде. Но каждая его черта выдавала сердечную доброту, ласку и любовь к наслаждениям жизни.

Движения его тяжелых членов сделались медленными, и если когда-нибудь чересчур толстые губы заслуживали названия чувственных, то таковы были губы этого человека, принадлежавшего к числу жрецов двух божеств.

Как все в доме Полибия умели сообразоваться с его любовью к утехам жизни, это доказывал обед, который был подан вскоре по приходу Мелиссы и во время которого она должна была сидеть на подушке возле старика.

Андреас тоже принял участие в этом обеде, и точно так же, как кучка прислуживавших рабов, ему выказывала особенное почтение и Праксилла, сестра хозяина, управлявшая домашним хозяйством брата, как своим собственным. Она была бездетная вдова и с одинаковым усердием заботилась о кухне и погребе Полибия. Обо всем остальном, происходившем в доме, ей было мало заботы, так как все это остальное было в надежных руках ее брата и Андреаса.

Она радовалась выбору Диодора, потому что любила Мелиссу и знала, что никто не осмелится коснуться вверенных ей ключей.

Обед шел своим чередом. Полибий позволил себе вдоволь наслаждаться кушаньями и напитками, несмотря на подагру и на предостережения сестры, причем слушал Андреаса и девушку, которые попеременно рассказывали ему о положении Диодора и о том, на что решилась ради него Мелисса.

Такою он желал видеть свою будущую невестку, что и высказал ей со своею веселою и теплою манерой.

Затем разговор перешел на другие предметы и наконец принял деловой характер. Но когда Праксилла завела речь о свадьбе и относящихся к ней приготовлениях, старый хозяин бросил лукавый взгляд на избранницу своего сына. Ее вид испугал его.

Как бледна была девушка, какое сонное и утомленное было у нее лицо с его обыкновенно столь ясными и выразительными глазами.

Даже помимо тонкой отзывчивости своего доброго сердца он мог понять, что она измучена до крайности, и потому велел сестре отвести ее спать, но девушка уже крепко заснула, и Праксилла не хотела будить ее. Она осторожно пододвинула подушку под ее голову, вытянула ноги на подушке и прикрыла ее платком.

Полибий любовался спящею, да и невозможно было вообразить себе ничего нежнее и чище ее лица, погруженного в глубокий сон без грез.

Дальнейший разговор из внимания к Мелиссе был веден вполголоса, и Андреас дополнил прежний рассказ сообщением, что Мелисса по ошибке вместо великого Галена просила для Диодора помощи у другого, незначительного врача. Поэтому нужно остаться при мысли перенести раненого в Серапеум, что и будет сделано завтра, в самое раннее утро, прежде чем народ снова хлынет к храму. Он сейчас уходит, чтобы распорядиться этим перемещением.

С этими словами Андреас простился с Полибием, и теперь Праксилле пришлось руководить рабами, которые понесли ее брата в спальню.

Бывшая ключница получила приказание уложить Мелиссу в постель. Это была кормилица Диодора, и известие, что его женою будет дочь Герона, ее искренно обрадовало. Она так любила ее мать, а ее питомец не мог бы найти более красивой и лучшей девушки во всей Александрии.

Во время обеда она внимательно прислушивалась к разговору. Теперь, светя Мелиссе, она вдруг остановилась и спросила девушку, не замолвит ли она о ней доброго слова Праксилле. У христиан, конечно, не может быть за Диодором такого ухода, к какому он привык, и ей не было бы ничего приятнее, как оказать ему свою помощь, когда его понесут в Серапеум к великому врачу, которого она смешала с другим.

Мелисса встревожилась и тотчас узнала от ключницы о том, что та слышала из уст Андреаса.

Теперь девушка внезапно поняла, почему отпущенник не разделял ее радости, и тотчас же решила для себя, что помочь при перенесении ее возлюбленного в храм – это составляет, прежде всех других, ее обязанность.

Андреас уже ушел, и когда Мелисса спросила ключницу, готова ли она проводить ее к Диодору несмотря на поздний час, глаза старухи прослезились от радости и благодарности.

Как только Праксилла вернулась от брата, Мелисса сказала ей о том, что они решили между собою. Вдова сначала хотела запретить им это путешествие, но скоро уступила, так как вид Мелиссы показывал, что она настоит на своем несмотря на запрещение. Притом не годилось ссориться с невестой при первом же ее вступлении в дом своего будущего мужа, и в сущности Мелисса была права. Ведь и она, Праксилла, не решилась бы оставить в подобной опасности без своей помощи брата, в котором воплощалось для нее все, что она любила.

Нубийский сторож гавани со своими помощниками быстро переправил двух женщин через озеро. Мелисса и ключница из прибрежной улицы вошли в переулок, который должен был привести их в другой, где стоял дом христиан.

Но, еще идя по этому переулку, девушка почувствовала сомнение в том, что она попала на надлежащую дорогу. Когда же следовавшая затем улица привела их к маленькому храму, которого Мелисса еще никогда не видала прежде, то она совсем растерялась, потому что улицы перепутывались здесь одна с другой в виде лабиринта, и девушка должна была признаться своей спутнице, что они сбились с дороги.

Сегодня утром она вполне положилась на топографические сведения Андреаса и в оживленном разговоре с ним не обратила внимания ни на что другое. Что было делать?

Она остановилась в раздумье, причем припомнила место, где она смотрела на въезд императора, и подумала, что может узнать это место и оттуда найти отыскиваемый переулок.

Улица Гермеса была недалеко, потому что уже слышался шум, производимый ночными гуляками, которые сегодня в более значительном числе, чем обыкновенно, расхаживали туда и сюда на этом бойком, оживленном перекрестке. Теперь нужно было дойти до храма Афродиты – предприятие рискованное, потому что толпа шатавшихся там людей могла побеспокоить двух одиноких женщин.

Но спутница Мелиссы была сильная и решительная женщина за пятьдесят лет, с нею девушка не боялась никакой опасности и думала, что будет защищена в достаточной степени, если с помощью головного платка скроет свое лицо от глаз праздношатающихся.

Когда Мелисса с бьющимся сердцем, но вместе с твердою решимостью найти искомый дом во что бы то ни стало, подходила к улице Гермеса, она услыхала в одном из боковых переулков голоса, но едва обратила на них внимание: как могла она догадаться, что разговор довольно близко касается ее самой?

Он происходил у ворот одного большого дома между какою-то женщиной и мужчиной в белом одеянии христианского священника; а в тени выступа противоположного дома стоял юноша, кудрявую голову которого прикрывал капюшон длинной каракаллы. Плотно прижавшись к стене, он с затаенным дыханием прислушивался к разговору.