– Да, да, – снова заговорил Главкиас, – мой достойный хозяин Герон создал себе прекрасные модели! Ему нет надобности долго искать подходящих голов для своих драгоценных безделушек. Сын – Гелиос или великий македонянин, которому он обязан своим именем; дочь – ты прав, Бион, – очаровательная возлюбленная Эроса. Если ты умеешь сочинять стихи, юный друг муз, то переложи свою эпиграмму, которую ты только что сказал, в несколько стихов, и они удержатся в памяти, в честь императора.

– Не здесь, не на кладбище, – снова стала упрашивать Мелисса.

Но в числе спутников Главкиаса находился красавец Аргейос, тщеславный молодой поэт, с длинными сильно надушенными кудрями, любивший выказывать быстроту своего поэтического творчества и уже во время речи старшего художника успевший переложить в стихи шутливую фразу Александра. Даже в виду какой-нибудь большой опасности ему было бы невозможно сдержаться, имея наготове так скоро состряпанное двустишие и упустить случай получить заслуженную похвалу. Итак, он, не обращая внимания на Мелиссу, сложил свой голубой, как небо, плащ в новые складки и продекламировал с комическим пафосом:

Зевс бросил сына на землю; однако сильнее недавно Карлик сквозь землю швырнул брата родного в Аид[10].

Громкий одобрительный крик был наградою поэту, и он, поощренный похвалою друзей, стал уверять, что он подыскал уже и мотив для своего двустишия, и затем пропел его приятным, звучным голосом.

Но в числе спутников Главкиаса был также и поэт Ментор. Успех его соперника не давал ему покоя, и он вскричал:

– Великий красильщик, который вместо пурпурной краски употребляет кровь, не имеет, насколько мне известно, никакого дела до Зевса, но зато он тем более имеет дело до великого Александра, основателя нашего города, могилу которого он посетит завтра. Если вы желаете знать, в чем маленький сын Севера превосходит македонского исполина, то вы услышите это.

Здесь он провел пальцем по своему жезлу, точно ударяя по струнам лиры, и, игриво кончив эту немую прелюдию, запел:

Но эти шуточные стихи не встретили благосклонного приема, так как они не были экспромтом, как первые, и притом свободно называть имя властелина, которого они затрагивали, показалось слушателям бестактным, неловким и опасным.

И опасение веселой компании оказалось вполне основательным. Между греками внезапно, точно из-под земли, появился какой-то высокий сухощавый египтянин. В одно мгновение хмель вылетел у них из головы, и, точно стая голубей, на которых налетел коршун, они рассеялись в разные стороны.

Мелисса кивнула брату, чтобы он следовал за нею, но нарушитель их спокойствия в мгновение ока сорвал плащ с плеч Александра и побежал с ним к ближайшему котлу со смолой. Там он бросил этот плащ обратно юноше, который быстро преследовал мнимого вора, и крикнул повелительным тоном, но не громко:

– Не трогай меня, сын Герона, если не хочешь, чтобы я позвал вон тех стражей. Покажи только свое лицо при свете, и этого совершенно довольно на эту ночь. Мы знаем друг друга! Мы снова поговорим в другом месте.

С этими словами египтянин исчез в темноте, а Мелисса в испуге спросила:

– Во имя всех богов, кто это был?

– Вероятно, какой-нибудь столяр или писец, служащий начальнику полиции в качестве соглядатая. По крайней мере у этих достойных людей часто бывает такое косое правое плечо, как у этого хвастуна, – беззаботно ответил Александр.

Однако же он слишком хорошо знал египтянина. Это был Цминис, начальник шпионов начальника полиции. Он особенно враждебно был настроен против Герона, и эту вражду навлек на себя и сын резчика, потому что при разных сумасбродных проказах с товарищами юноше не раз удавалось перехитрить его и сбить с толку. Этот шпион, коварство и жестокость которого всем внушали страх, мог наделать ему много серьезного вреда, но Александр не сказал об этом сестре, которая довольно часто слыхала имя Цминиса-шпиона. Новые вопросы Мелиссы он прекратил требованием, чтобы она сейчас же шла с ним в залы, где приготовляли умерших для погребения[11].

– Но если мы и там не найдем его, – сказала девушка, – тогда – я так встревожена, – тогда мы тотчас отправимся домой.

– Да, да, – рассеянно отвечал Александр. – Если только мы найдем там кого-нибудь, к кому бы ты могла присоединиться.

– Нет, мы останемся вместе, – возразила Мелисса решительно.

– Ну, хорошо, – сказал юноша, взял сестру под руку, и они начали пробираться сквозь поредевшую уже толпу.

Дома для приготовления умерших к погребению, ярко сиявшие из тьмы при наступлении ночи, представляли теперь менее блестящее зрелище.

Пыль, поднятая толпой, приглушила свет фонарей и факелов; одни из них догорали, другие погасли, и тяжелый для дыхания запах душистой смолы и других ароматических веществ пахнул на брата и сестру еще с порога. Большой зал, в который они теперь вошли, находился в необозримо длинном одноэтажном здании из необожженного кирпича. Но и от самых простых строений, служивших для всеобщего пользования, греки требовали некоторой красоты, поэтому и дома для бальзамирования были украшены спереди входом с колоннами и стены их были покрыты штукатуркой, на которой пестрели разные изображения, здесь в египетском, там в греческом вкусе. Тут можно было видеть сцены из египетского царства мертвых, там из мифологии эллинов, так как живописец поставил себе задачу сообразоваться с воззрениями и потребностями всех посетителей некрополя.

То, что в эту ночь привлекало больше всего, находилось во внутренних комнатах, потому что снаряжатели умерших выставили здесь все самое лучшее и красивое, что только они могли предложить покупателям.

Староэллинский обычай сжигать мертвых окончил свое существование уже при Антонинах. В прежнее время здесь можно было найти разные украшения для костров; теперь здесь было только то, что относилось к погребению покойных в земле или в особых усыпательницах.

Рядом с саркофагами из мрамора и из грубого камня с пластическими изображениями и без них помещались гробы из дерева и покровы для мумий, к головному концу которых прикреплялось изображение умершего. Вазы и кувшины всякого рода, амулеты различных форм, пряности, бальзамы в склянках и коробках, маленькие фигурки богов и куколки из обожженной глины, аллегорическое значение которых было известно только египтянам, стояли длинными рядами на низких полках. На верхних были выставлены бинты для мумий и покрывала для усопших, здесь из грубой, там из самой тонкой ткани, парики для голого черепа остриженных мертвецов, а также шерстяные венки и простые или художественно вышитые тэнии[12] для эллинских покойников.

Здесь не была пропущена ни одна из множества вещей, которыми александрийцы всех племен и вероисповеданий снабжали и украшали своих усопших.

Некоторые мумии стояли также в готовности для отправления их в другие города. Самые дорогие из них были обернуты тонким полотном розового цвета и обвиты сеткой из шнурков жемчуга и золотых украшений, с обозначением на передней стороне покойного его имени.

В одной узкой и очень длинной комнате были выставлены портреты, которые должны были потом быть прикреплены к головному концу мумий только что умерших людей, бальзамирование которых еще не было окончено.

И здесь лампы большею частью погасли, и конец зала уже пропадал во тьме. Светильники были вновь зажжены только в середине ее, где были выставлены лучшие произведения искусства.