О нет! Ему приходилось надолго отложить пастушеское счастье, о котором он мечтал. Вместо сатирического представления, о котором говорил старый Юлий Паулин, после свистка молодого человека, по-видимому, должен был начаться новый акт ужасной трагедии жизни Каракаллы.
«Друзья» с беспокойством смотрели на императора, когда он, с глубокими морщинами на лбу, спросил:
– Макрина еще нет здесь?
Любимец Феокрит и другие, с завистью смотревшие на Мелиссу и ее родных и с беспокойством ожидавшие ее союза с императором, желали возвращения девушки.
Но префект Макрин все еще не появлялся, и между тем как император, пославший за Мелиссой, снова стал смотреть на ярко освещенную площадь и, мрачно опустив глаза, все еще надеялся, что на этот раз предзнаменование окажется ложным и солнечный день наконец все-таки превратится для него в день счастья, префект Макрин думал, что для него открываются врата к будущему величию и блеску.
Суеверный, как император и каждый из его современников, он в этот день более чем когда-либо был убежден, что есть люди, получающие посредством таинственного знания силы, перед которыми должен преклониться даже он, разумный человек, из ничтожества добравшийся до высшего после императора положения в государстве.
Серапион еще в прошлый вечер дал ему видеть и слышать нечто непостижимое. Макрин веровал во власть этого замечательного человека над духами и в его способность совершать чудеса, потому что маг ужасающим образом доказал, какую власть он имеет над исполненною силы воли личностью его, префекта.
Еще вчера вечером маг велел Макрину прийти к нему около третьего часа по восходе солнца, и префект охотно обещал сделать это. Но сегодня утром император встал позднее обыкновенного, и в условленное время префект каждое мгновение мог ожидать, что его позовут к повелителю. Несмотря на это, а также и на то, что его отсутствие грозило навлечь на него гнев цезаря и что все заставляло его не выходить из приемной комнаты, Макрин каким-то непреодолимым стремлением был вынужден последовать приглашению Серапиона, похожему на приказ.
Это обстоятельство казалось ему решающим.
Подобно тому как этот чудотворец овладел энергичным умом живого человека, ему должны повиноваться и души умерших. Отныне все побуждало Макрина считаться с предсказанием, которое Серапион сообщил ему сегодня в третий раз, обещая, что он, префект, родившийся в ничтожестве, взойдет на трон цезарей, облекшись в пурпурную мантию Каракаллы.
Но заклинатель духов призвал к себе Макрина не только по поводу этого предсказания, но и чтобы сообщить ему, что невеста императора помолвлена с одним молодым александрийцем и что даже во время сватовства Каракаллы она не прекратила нежных сношений со своим милым.
Все это дошло до слуха Серапиона еще вчера через его ловкого помощника Кастора, и чудодей ночью воспользовался этими сведениями, чтобы приготовить цезаря к известию о вероломстве его избранницы.
Маг уверял префекта, что то, на что намекнул вчера дух великого Александра, теперь подтверждено служащими ему, Серапиону, демонами. Теперь Макрину будет легко помешать фаворитке, которая угрожает сделаться могущественною, стать впредь между ним и великою целью, указанной ему духами.
Затем маг повторил свое предсказание, и слова, сулившие выскочке трон, вылились из уст чудодея с таким убеждением, что осторожный государственный человек оставил всякое сомнение и протянул на прощание руку правовозвестниками будущего с восклицанием: «Я верю тебе и пойду вперед, несмотря ни на какую опасность!»
До сих пор Макрин, сын бедного чеботаря, с трудом кормившего свою семью, относился к прорицателю счастья с хладнокровною осторожностью и не решался сделать ни одного шага для приближения к цели, которую указывало ему честолюбие. Сохраняя полную верность, он старался исполнить обязанности своего знания как покорный слуга своего повелителя и государства. Теперь все это переменилось, и префект вернулся в покои императора с твердою решимостью отважиться на борьбу для завладения троном.
Макрин не мог ожидать ласкового приема, когда он наконец вошел в таблиниум императора, но его великое решение укрепило в нем мужество.
Он, многоопытный человек, знал, что счастье требует от своих любимцев не закрывать глаз и не оставлять рук праздными. Поэтому он прежде всего подробно расспросил своего поверенного, сенатора Антигона, воина низкого происхождения, который заслужил расположение цезаря своею быстрою верховою ездою, о том, что происходило сегодня.
Свой рассказ, в котором самое большое место было отведено отсутствию невесты императора и ее родных, Антигон закончил упоминанием о дерзком свисте эллина.
Это озадачило и префекта, но, прежде чем он вошел в таблиниум, его позвал вольноотпущенник Эпагатос, который показал ему свиток с письмом, незадолго перед тем принесенный для императора. Доставивший его быстро удалился, и его невозможно было догнать.
– Лишь бы только оно не грозило адресату отравой.
– Разве здесь есть что-нибудь невозможное! – отвечал префект. – Наша обязанность охранять безопасность божественного цезаря.
Письмо было то самое, что Мелисса отдала рабу Аргутису для вручения императору, и Макрин с бесцеремонною смелостью открыл его и пробежал глазами вместе с Эпагатосом. Они условились вручить это странное послание императору, когда последний прикажет спросить, собрались ли уже юноши в полном числе в Стадиуме. Им казалось необходимым подготовить цезаря, чтобы оградить его от нового припадка его болезни.
Каракалла стоял теперь у оконного простенка, чтобы наблюдать, сам невидимый. Недавний свист еще раздавался в его ушах. Однако же нечто другое волновало его так сильно, что он еще не думал о том, чтобы теперь же ответить кровавою местью за нанесенное ему оскорбление.
Что задерживает Мелиссу, ее отца и брата?
Живописец должен был отправиться с македонской молодежью в Стадиум, и поэтому Каракалла смотрел, не пришел ли он, настораживаясь, как только появлялась какая-нибудь кудрявая голова, возвышавшаяся над другими.
У него образовался горький вкус во рту, и с каждым новым разочарованием его возмущенное, полное муки сердце начинало биться быстрее. Но он все еще был далек от опасения, что Мелисса могла осмелиться обратиться в бегство.
Верховный жрец Сераписа сообщил ему, что она не появлялась также и у его жены. Теперь он дошел до предположения, что вчера ее промочил дождь, что ее трясет лихорадка и задерживает дома и ее отца; и для него, эгоиста, было в этом столько успокоительного, что он, вздохнув с облегчением, начал смотреть снова вниз.
Как заносчиво, как высоко держат голову эти юноши, с какою упругостью гибкие ноги их едва касаются земли, как они красуются своею силою и ловкостью, которые им были присущи с колыбели! При этом ему пришла мысль, что он, состарившийся преждевременно вследствие безумных излишеств в юные годы, со сломанною, плохо вылеченною ногою и с поредевшими волосами, выделялся бы жалким образом среди этих сверстников и что, может быть, оскорбивший его свист произведен был губами прекраснейшего и сильнейшего из них, который не счел его достойным приветственного клика.
Однако же он не был слабее большинства этих юношей и желал только, если бы мог, раздавить всех их разом, как то насекомое, что вон там прицепилось на подоконнике. Быстрым нажатием среднего пальца он прекратил жизнь прекрасного жучка, и в то же мгновение позади него послышался шум.
Не пришла ли невеста?
Нет, это был только префект.
Он уже давно должен был бы явиться к цезарю, если бы послушался его приказания. Поэтому теперь Макрин подвергался его гневу. Однако какое пошлое лицо имеет этот длинноногий выскочка с маленькими глазами, заостренным носом и морщинистым лбом! Неужели красавец Диадумениан действительно его сын? Все равно! Мальчик, зеница ока своего отца, находится в его власти и служит ручательством верности старика. Макрин, в сущности, все-таки ловкий, полезный сановник, и притом он сговорчивее римлян старинных аристократических фамилий.
