Чарли замолчан. «Счастливая апатия». Да, так оно и случается. Точка зал и пан ия, радужная пленка. Электрический снег, ледяные пальмы. Торжество коммуникаций, говорил психолог Митя. Культура Кукол, говорил Судзуки.
Мне опять представилась то ли куча опилок, то ли муравейник. Теперь я разглядел, что это.
– Вик, ты слушаешь?
– Да, Чарли, я здесь. Просто я тоже вспомнил одну штуку В детстве мы с приятелями любили ходить на городскую свалку. Волшебное место, там каждый раз что-нибудь новое находилось. И вот однажды подъезжает к свалке грузовик и вываливает огромную гору спичек. Брак, стало быть. И мы всей компанией, не сговариваясь, бежим к этой горе, садимся вокруг, достаем спичечные коробки – у нас они всегда с собой были, как револьверы у ковбоев, мы там постоянно что-нибудь поджигали – вот мы выхватываем свои спички, и давай чиркать, кто быстрее гору подожжет. А ветер задувает, не дает даже в ладонях спичке разгореться. И тут я гляжу – один из моих приятелей, ГУсь, перестал чиркать. Просто сидит, смотрит на остальных и ржет как ненормальный. Я спрашиваю – ты чего? А он только показывает пальцем на спичечную гору, на нас, и продолжает заливаться. И тут до меня доходит. Каждый из нас, дураков, привычным движением вынимает по одной спичке из своего коробка, закрывает коробок, чиркает, прикрывает огонь рукой, но ветер все равно его задувает, и все повторяется снова. А ведь перед нами – целая гора этих спичек, зачем из своих коробков доставать по одной?! И тут 1усь спокойно берет у кого-то из- под ног пустой коробок, с размаху проводит чиркашом по боку спичечной кучи – и все, загорелось!
– Ясно. Бороться с врагом его же спичками.
– Вроде того.
– А ты не думаешь, Вольный Стрелок, что подпалишь что-то ценное? Помнишь, Кларк писал, что цивилизация в конце концов выберет коллективный разум. А если это происходит проще, без выбора? Мы вот живем спокойно в своей чертовой Стране Ангелов со своей чертовой королевой-маткой. А ведь большинство так и не врубается, что она такое. Но я не помню, чтобы кто-то ходил по домам и спрашивал каждую домохозяйку, согласна она или нет. Конечно, были люди, которые лоббировали, инсталлировали… но для большинства наших законопослушных граждан королева появилась как бы сама собой. А теперь, допустим, вышла следующая версия, из которой просто исключены последние механистические элементы. Эдакая форма высшего разума. Дает советы, исполняет желания…
– А по-моему, просто форма И- барьера, – перебил я. – Автомобиль тоже исполняет желания. Но мы знаем механизм его работы, и потому не считаем это чудом. Естественно, в век машин глобального масштаба никто не может отследить всей цепи взаимодействий – вот тебе и чудесное исполнение желаний. За которым, конечно, хочется видеть высший разум, хотя, на самом деле, это может быть та же банальная автоматика.
– Верно, верно! Но многим ли важно знать, какой именно разум исполняет их желания? Главное ведь, чтобы желания исполнялись, А будет это называться «молитва» или «запрос к устройству»… Если уж на то пошло, ни один муравей все равно никогда не узнает, что такое муравейник. Когда ты являешься плодом миллионов лет естественного отбора, то единственное, что ты можешь сказать разумного – «я выжил, потому что не вымер». Вот я и говорю: а что если психосреда с ее диоксидовым калейдоскопом – это самоорганизация следующего порядка, естественное развитие нашего мира? Как ты отличишь, чужое это – или свое, но более развитое?
Более развитое не выкидывают на помойку, подумал я, все еще держа в воображении гору из спичек. Нет, это не аргумент. Поди разберись сначала, что у нас помойка, а что витрина. Технологии воюют за людей, говорил Судзуки. Потомки верволков против потомков бандерлогов. Маски против кукол. Образы против символов. Восходящий ИИ против нисходящего. Ты встал – или вообразил, что встал – на сторону одной из этих сил… только потому, что у нее был приятный голос? Тоже сомнительный критерий, еще из Библии известно…
Я снова полез за сигаретой, и что- то мягко пощекотало мой палец в кармане.
Дримкетчер.
Вот он, ответ. Крэк, нюк, ключ от запретной дверцы. Есть дверца – и есть возможность. Сама только возможность. The mediability is the message. Мы жгли спичечную гору, потому что ее можно было поджечь. Потому что где-то внутри нее уже жил огонь. А мы любили смотреть на огонь – самое красивое, самое живое, что было на помойках нашего детства. Наше карманное чудо в Поле-без-Чудес, наш золотой ключик по цене одна копейка за коробок.
«Что чайнику – варежка с дырками, то мастеру – перчатка без пальцев».
До сих пор я думал, что создал виртуального Робина из рациональных соображений, как модель, воплощающую этот хакерский принцип Жигана и ему подобных. А на самом деле, он с детства сидел во мне, мой внутренний Робин. И варежка с дыркой была у меня в детстве, и я сам высовывал палец через дырочку на холод. Потому что так интересно. А в варежке – тесно и жарко, особенно если ее на тебя насильно натянули родители, да еще резиночкой к ней привязали, чтоб не убежал. Мой внутренний Робин с тех пор никуда не делся. Он ждал.
И не только ждал – подавал знаки, подбрасывал ссылки-напоминания. От множества так называемых важных событий, от тысяч дней жизни в памяти ничего не осталось, но эти, казалось бы, незначительные картинки отпечатались яркими вспышками внутреннего маяка. Как тот миг, когда я, вернувшись из школы с разбитым носом, плюхнулся на кровать и стал ковырять ногтем стену, отрывать кусочек обоев с розовыми букетиками – и вдруг из-под обрывка на меня уставился глаз оленя, нарисованного мною же, в детстве, на предыдущем слое обоев. Или тот миг, когда, вернувшись из скучных коридоров института, я нашел на дне ящика кухонного стола, под грудой хлама взрослой жизни, ржавый самодельный нож, и тут же вспомнил: длинная железнодорожная насыпь, запах горелой травы, и здоровенный гвоздь, который я положил на рельсы и ждал, когда грохочущий товарняк сплющит его, чтобы он стал ножом, – хотя на что он мне сдался, этот нож, я даже не думал в тот миг – как тогда в Стамбуле, в соборе Софии, где я засунул палец в колонну и провернул рукой полный круг, но забыл загадать желание.
– Знаешь, Гулливер, если в системе есть дыра, то кто-нибудь все равно сунет в нее палец. Да и как еще ты отличишь структуру более высокого порядка? Один хрен все сведется к тому, что длинный после удара падает дольше, чем коротышка, а контрабас отличается от скрипки тем, что дольше горит, – наконец ответил я.
И сам удивился тому, что сказал. Чарли тоже заметил не свойственную мне резкость:
– Ого! Звучит как учебник по терроризму! Чего это ты вдруг?
– Это не совсем я. Это Робин. Наверное, так ответили бы и мои приятели-хакеры, в которых сохранилось больше детства. Я сам, конечно, стал бы сейчас сомневаться, придумывать благородные причины… Но я многому научился от этих ребят. И наконецто вспомнил себя. Того, который в детстве жег свалки, расковыривал правильные обои и заставлял товарняк плющить для меня гвозди. И знаешь, я вот сейчас подумал… Тот мальчик из сказки, который крикнул «А Король-то голый!», тоже был Геростратом. Можно сколько угодно рассуждать о различии результатов, но порыв за этим стоит тот же самый. Ты мне пришлешь обратимый диоксид, Чарли?
– Конечно. Я потому тебе и рассказал все, что настроен ты решительно… и некие флюида говорят мне, что в тебе есть не только террорист Робин. Вот и проверишь, сработает ли эта дыра в психосреде, если запустить обратный ход точно «оггуда«. Интерфейс у моей софтины самый примитивный. Нажмешь на Start – начнется обычный диоксид. Любую клавишу щелкнешь по ходу – остановится. Потом опять щелкнешь – пошел обратный ход. Только помни, эта версия без таймера. Нужно остановить вручную, именно тогда, когда… ну ясно.
– Ясно. Клдай софтину. Да, еще одно: ты не сказал, что происходит после того, как мандала сворачивается в начальную конфигурацию.
– Хм-м… Я об этом даже и не думал, если честно. То есть я знаю, что происходит на экране, но как это отражается на голове… и вообще… на остальном мире, если он действительно загружен диоксидом. Не знаю, не знаю… И к тому же, если эта психосреда имеет к каждому индивидуальный подход, то и реакция на ее частичный взлом, очевидно, будет индивидуальная. Ты будешь видеть не совсем то, что видел я.
