– Надеюсь, ты успел проснуться до того, как сам превратился в быстрозамороженную курицу?

– Как видишь, живой! Телефон зазвонил и разбудил меня. Правда, когда я подошел, там были только гудки. Наверное, номером ошиблись. Но я еще неделю после этого маялся гриппом. Оказалось, просто открыл на ночь окно, проветрить – и уснул как убитый, забыв его закрыть. Это в январе-то! Программу с диоксидом я больше не запускал.

– Но ты рассказывал кому-нибудь про свой диоксидовый трип?

– А то! В колледже, где я сейчас работаю. Коллегам-преподавателям. Мы вместе обедаем, вот я в один из обедов и рассказал про фуражки, похожие на приемники. Правда, в шутливой форме, в духе «воспоминаний о загубленной молодости». В ответ один из них рассказал, как съел однажды кислотную марку, на которой был нарисован велосипед, и потом его весь день преследовали банды велосипедистов. А вечером, когда все закончилось, он обнаружил, что сидит на полу своей кухни, а вокруг раскиданы макаронные изделия под названием «колесики». Остальные, конечно, посмеялись. и тоже стали анекдотичные случаи припоминать. А какая еще может быть реакция? Мне и самому непонятно, что с этой историей делать. Знаешь, когда переживание заканчивается, о нем остается память, но она – неживая. Засохший листок в гербарии, и только… Вот скажи-ка, Вик, что такое счастье? Только быстро, не раздумывая.

– Счастье – это когда не хочется курить, – сказал я не раздумывая, но шаря по карманам.

– Выкрутился, старый жук! Верно, в обшем. И не только курить. Вообше перестает хотеться. Все затягивает пеленой умеренной удовлетворенности – и желания, и чувства. Даже происшествия все как на подбор идут, аккуратные. Двадцать лет назад мои очки бились раз в месяц. А те стекла, что у меня сейчас, я ношу уже больше пяти лет. Олин раз я их специально уронил с десятого этажа – и что ты думаешь? Они повисли на кусте, не долетев до асфальта. Это какая-то бесовская стабильность, Вик.

– Думаешь, искусственная?

– Ну, смотря что понимать под искусственным. Об этом хорошо было говорить в прошлом веке, когда человечество в своем воображении воевало с железными киборгами и зелеными инопланетянами. Но психосреда, как я теперь понимаю, – это штука куда более аккуратная. Никакой войны, никаких чужаков. Тебя мягко и незаметно подсаживают на счастье. Проводят легкую коррекцию твоего пути в некоторые моменты жизни.

– Да брось, классическая антиутопия. А практические приложения мне доводилось видеть у нас в 70-е. Много водки и много КГБ. Действительно, целые поколения корректировали. Но почему-то такое счастье не всех устраивало. И другой путь я тоже видел. В Штатах в девяностые. Много здорового образа жизни и много прав. Но и у них уже тогда начинались странные явления. В Нью-Йорке, мне рассказывали, был очень популярный невроз, связанный с чистотой общественных сортиров. Входит человек, что называется, делать грязное интимное дело, а перед ним – сверкаюшее совершенство. Идеальной белизны поверхности, сплошная симметрия, нигде ни пятнышка. И во всей этой красоте вдруг оказываешься ты со своими жалкими испражнениями! Сначала человек думает об этом чуть дольше, чем нужно, потом еще чаще, потом у него напрочь съезжает крыша… Неудивительно, что «Дети Троцкого» и кастристы в конце концов пошли все это громить.

– Ты не понял, Вик. Все, что ты перечислил, старо и грубо, как перфокарты Ады Лавлейс. У системы, о которой я говорю, есть существенный козырь – индивидуальный подход. Ребенку дают школу по его талантам, специалисту – работу по профилю, мужику – бабу по вкусу, покупателю – товар по спросу И никакого насилия. Человеку самому выгодно включиться в мир, где он всегда найдет свое место. Ему нужно лишь немного помочь в этом поиске. Показать верный слот, куда он сам себя вставит, как чип.

– Ты хочешь сказать, что это можно реализовать?

– Так давно можно, что было бы удивительно, если бы никто этого не сделал. Нужна лишь хорошая связь со всеми, хорошая техника для сбора и анализа информации… И немножко розовых очков, эдаких эмоциональных батареек, легкого наркотика. Вот, собственно, и все. Еще десять лет назад моделирование на основе данных сетевого шпионажа предсказывало очень многое. Что человек будет покупать, за кого проголосует…

– Ты про отовары? Их же запретили.

Не успел я сказать это, как сам понял, каков ответ. Запретили – не значит забросили. И мои враги из «Аргуса» с их отоварами, и те интеллектуальные системы слежки, про которые рассказывал Чарли, – все они процветали, эти частные случаи, черновики загадочного механизма более высокого уровня. А следующим уровнем, как намекал Чарли, была…

Да, теперь я, в свою очередь, вспомнил лекции доктора Чарли Хоппфилда. Фидбэк, обратная связь, душа адаптивных систем. Как бы ни был автоматизирован процесс построения виртуальных моделей, кто- то должен использовать результаты этого моделирования для обратного воздействия на людей. Маркетинговые фирмы, правоохранительные органы. Тоже люди. Но если автоматизировать и эту часть процесса, дать машинам полную петлю обратной связи… Дать копиям возможность корректировать оригиналы, и параллельно с моделированием людей на компьютере вести моделирование компьютера на людях, сводя человека и его отражение все ближе и ближе…

– Запретили-то запретили, но искушение велико, – продолжил мои мысли Чарли. – И столько возможностей: магазины, психозеркала, компфетки, киберсекты, разные импланты вроде МTV-чипов. И беспрерывное общение, ни дня без Сети! Я же говорю. люди сами так и норовят включиться. Хотя подозреваю, что это тоже часть проекта – создание особой идеологии тотальной коммуникации. В любом случае, за десять лет технология психосреды имела все шансы. Конечно, здесь нужна Сеть более высокого уровня… а черт, что я говорю! Та система, которая крутит диоксидовый калейдоскоп, – это она и есть, я же ее сам видел!

– Но как оно оказывается… везде?

– Не знаю, Вик. Говорю же, другая Сеть. Видимо, это как раз то, что в COGS называли «супер-сотами». Для меня в этом названии столько же информации, сколько е выражении «летающее блюдце». Не исключено, что новая Сеть использует в качестве носителя старую… ну да, если вырубились игрушки, то и их тоже. Конечно, с детей и надо начинать, их можно «вести» на протяжении всей жизни. Со взрослыми сложнее. Но им тоже можно подсовывать хорошие игрушки… что ты говорил, там еще накрылось?

– Кухонные комбайны, что ли. Телевизоры, плееры. И еще пылесосы, кажется.

– Пылесосы? Ха-ха! Хаг…кхе-кхе…

Чарли закашлялся, зазвенел посудой. Я прислушался и почувствовал, как ко мне подбирается волна страха, вроде тех, что накатывались вечером. Если Чарли вдруг подавится и задохнется, я ничего не смогу сделать. Только сидеть и слушать. Почти как тогда с Лизой-Стрекозой. Странно, что у меня уже давно не было таких мыслей во время сетевых разговоров; разговоры включались и выключались как приборы, люди на том конце линии существовали как кусочки фильмов, абстрактные клипы без начала и конца… Эта ночь определенно внесла коррективы в мое мироощущение.

К счастью, Чарли отдышался. И, судя по звукам, на всякий случай глотнул еще виски.

– Ты чего там, Гулливер? Не утонул? – спросил я.

– Нет, просто так смешно стало, аж выпивкой подавился. В конце девяностых. да и потом еще лет пять в Европе ходило много баек про «Эшелон». Ну ты знаешь, это система тотального прослушивания, которую наши и американские спецы построили после Второй мировой. Я просто вспомнил сейчас, что «Эшелон» называли пылесосом. Даже заголовки были в журналах: «Как работает всемирный пылесос». И сейчас, когда ты сказал про пылесосы… До чего банально, ей-богу: ужасаться от идеи Большого Брата в виде Небесного Пылесоса и при этом лелеять в каждом доме его младшего братца.

– Теперь я понимаю, почему Грина выгнали из британской разведки, – усмехнулся я. – Он ведь разоблачил Пылесосный Заговор. Как Бекон твой с Атлантидой.

– Шутки шутками, Вик, а «Нашего человека в Гаване» действительно чуть не запретили. Ваш брат, писатель, постоянно умудряется чего-нибудь эдакое проташить под видом шуточек… Кстати, я вот думаю – может быть, на некоторых эта чертова психосреда и вправду не действует. Или действует, но слабее. По крайней мере, наше с тобой поколение выросло до Сети, так? Поэтому мы иногда пробиваемся через эту пелену. Но все равно, Вик, черт побери! Даже если что-то экстраординарное приключится, потом опять возвращаешься к рутине, к этой счастливой апатии… словно ничего особенного не случалось. Подышал на замерзшее стекло, поглядел одним глазком, кто же там ходит с той стороны по подоконнику, – и через миг опять все заволокло ледяными пальмами…