На фоне всех этих технических чудес и при их посредстве продолжают развиваться и чисто словесные технологии. Аллюзия и стилизация, рожденные в эпоху письма, в эпоху поголовной компьютерной грамотности, достигают вот именно циклопических размеров. Цитатность при отсутствии точки отсчета обращается точно что в великий потоп. Это уже не благоговейное цитирование Писания и не сочувственные цитаты из любимых авторов, но отовсюду надерганные и чаще всего деформированные слова (фрактаты). Оказалось, что крылатым словам, как мухам, можно отрывать крылышки. Кто к нам пришел? Кто бабушку зарезал?

Стилизация же достигла не меньшей степени совершенства, что и фальсификация изображения на том же компьютере. Когда-то автор рассудил, что коль скоро Бога нет, то все ему, автору, и дозволено. Ныне же читатель рассудил: автора нет – все дозволено. И попробуй его достань, стилиста! Он у себя дома совершает безнаказанную и безнадежную вивисекцию. Безнадежную, оттого что убиваемые им авторы давно клонированы.

Ролан Барт написал как-то статью с салическим названием «Смерть автора». Смысл в том, что пока автор жив, мы все у него под колпаком, что он захочет, то и скажет о своих героях, а то и вовсе продолжение напишет. И мы все это съедим. Но вот как помер автор, тогда начинается настоящая жизнь его произведения. Французское остроумие всегда тяготеет к замкнутым формам – антитезе и оксюморону. Наше же византийское мышление стремится перебрать всю парадигму. Почему бы не написать статьи «Смерть читателя», «Смерть критика» (издателя? редактора? корректора?). Все эти умертвия совершенно отвечали бы нашей информационной ситуации. Современный читатель не ждет, пока автор умрет, так сказать, естественной смертью. Ему все едино: что воля живого, что воля покойного. Он кромсает чужие произведения и, следовательно, умирает сам в качестве читателя. А если у кого-то не достанет фантазии и дерзости калечить чужие тексты, ему помогут братья-кромсатели.

Но…

Братья-кромсатели, в вашей судьбе что-то лежит роковое… Так как-то устроен Божий мир, что идиотизм в конце концов уничтожает сам себя. Вот, казалось бы, словесные технологии достигли таких размеров, что любая бездарность, не имея ничего за душой, может ловко манипулировать словом, паразитировать на классиках и вообще, как говорил известный персонаж Булгакова, «входить во вкус». По одной риторике сколько написано книг! Читай и манипулируй сознанием людей, что твои властители дум! Зомбируй несчастных обывателей! Ведь ты вооружен до зубов этой самой магией слова! Разве сто лет назад люди знали столько об устройстве словесных произведений, сколько знают сейчас? Да вот беда: словесные технологии сами тиражируются в той же словесной среде, что и точка приложения этих же технологий – словесность. Кто зомбировал переводчиков книг по лингвистическому программированию? Кто зомбировал, инспирировал, имплантировал, инсталлировал (эмансипировал?) отечественных подражателей Карнеги с их дивными риторическими рекомендациями? И последнее: а судьи кто?

Острота трагикомедии усугубляется тем, что люди Интернета живут среди людей письма. В то время как цивилизованный подросток потрошит тексты и играет виртуальными сюжетами, в то время как автор-постмодернист совершает литературное харакири, вспарывая цельность собственного текста, профессор в аудитории учит студентов, что в средние века тексты не обладали целостностью, не имели единой, устойчивой формы, но настало Новое время и все изменило. Новое время, однако, давно прошло, господин профессор! Сеанс черной магии окончился.

У нас свобода. Свобода воли, свобода слова, свобода вероисповедания. Читатели и писатели, сохранившие верность Писанию и письму, не дружат с распадом, какие бы технические средства ни находились в их распоряжении. Их самоограничения внутри них, ибо нет больше тех ограничений, от которых избавили нас информационные технологии. Те же гордые «творцы», что строят Вавилонскую башню в эпоху информационной революции, разделяют, разделят и будут разделять вечную участь ее строителей. У Господа своя технология, и сбоев она не дает.

Мы говорили о саморедукции зла, когда мой друг спросил меня о технических изобретениях. А я, как умел, так и ответил.

И кто же это? Киты-косатки, относящиеся к семейству дельфиновых. Во что же они играют? Не во что, а с кем. Когда студентка университета Окленда Ингрид Виссер увидела однажды у берегов Новой Зеландии, как 19 косаток пытались поймать 55 скатов-хвостоколов, она сразу же поняла, что наблюдает нечто новенькое.

Крупнейшие представители семейства дельфиновых – косатки, известные также как киты-убийцы, – с легкостью выпрыгивали из воды, гоняясь за скатами-хвостоколами, плоскими рыбинами с длинными хвостами, увенчанными на конце одной-двумя ядовитыми иглами. Вообще-то они не прочь закусить ими всегда, но в этот раз косатки предстали перед Ингрид играющими со своими жертвами.

Сначала косатка плавает под водой в вертикальном положении вниз головой, старясь держаться поближе ко дну, так как скаты, как правило, лежат там в ожидании добычи. Но вот ей удалось поймать ската. Однако она не спешит сразу же съесть его, а поднимается на поверхность и выпускает добычу из пасти. Скат, разумеется, пытается скрыться. И тут-то начинается игра. Косатка гоняет ската, который, стремясь избежать ожидаемой участи быть съеденным, устремляется на мелководье. Игра продолжается до тех пор, пока косатке не надоест. И вот тогда она съедает ската.

Косатки живут во всех океанах. В исландских водах они охотятся за сельдью, у берегов Аляски, Канады и Северо-Запада США-за лососями, в погоне за которыми они иногда даже выпрыгивают на берег. Нападают косатки и на сородичей – дельфинов. И даже… на китов. А вот человека не трогают, хотя и не боятся его. Во всяком случае, пока ни одного такого случая не зарегистрировано.

Впервые биолог Мартин Роланд Кнапп заинтересовался калифорнийскими лягушками (Rana muscosa) в конце восьмидесятых годов, когда случайно натолкнулся на их огромные скопления в озерах у пешеходной тропы в калифорнийском Национальном парке Кинг- Каньон, но с удивлением заметил, что в некоторых из них они полностью отсутствовали. Обеспокоенный Кнапп объединил свои усилия по их поиску с другим биологом – Кэтлин Маттьюз. Четыре последних лета они каждый год проходили пешком по Сьерра-Неваде более шестисот километров, исследуя встречавшиеся горные озера. Сегодня их работа помогает ученым решить одну из таинственных проблем: почему в США исчезают лягушки?

Хотя широко распространенные во всем мире временные спады численности земноводных и имеют место, этому всегда есть объяснения. Здесь же причины пока еще только уточняются.

По мнению Кнаппа и Мэттьюз, причина одна: усиленное разведение радужной, ручьевой и золотой форели. И они затрудняются сказать, как много калифорнийских лягушек сумеет выжить.

Было выявлено, что большую часть жизни эти лягушки проводят в воде, и если другие виды каков' то время находятся на суше, то калифорнийские два-четыре года в начале жизни постоянно находятся в воде и все время подвергаются опасности быть съеденными форелью, в изобилии встречающейся во всех озерах Сьерра-Невады.

Их вывод, основной причиной исчезновения калифорнийских лягушек является именно выпуск в озеро форели. Там, где содержится молодая форель, лягушка повсюду исчезает, и наоборот, где форели нет, она присутствует: