Бельская: – Постой. Давай-ка и мы начнем сначала.
Рудницкая: – Тогда нужно сказать, что началось все с Огарева. Огарев – человек совершенно особенный, недаром Герцен считал его эталоном человеческой личности вообще. 1ерцен говорил, что в человеке не должно быть видно горизонтов, и Огарев был именно таким: в нем нет интеллектуальных и душевных пределов, ничего от узости мещанского быта, бытования, все – от бытия. Огарев, поэт, мыслитель, человек широкой души, необыкновенно обаятельная и привлекательная личность. Герцен и детям своим наказывал: вырабатывая свой тип человека, они должны брать за образец Огарева. Сейчас могу признаться, что я попала под обаяние Огарева, все, что я узнавала о нем, еще более меня к нему привязывало. В это время мне в руки попала книга, посвяшенная Огареву, Герцену и кругу «Современника», – на ловца и зверь бежит, как говорится. Книга интереснейшая! Написал ее Яков Захарович Черняк, его имя тогда мне ничего не говорило, и я стала его разыскивать. И разыскала. Через справочное бюро. Оказалось, он москвич и живет на Таганке. Я – туда. Он жил в страшной бедности. А поплатился и местом работы, и научным сообществом именно за эту книгу. Она, по существу, была первым серьезным прорывом в воссоздании этического климата той эпохи, взаимоотношений этих людей и на идейном, и на личностном уровне.
Бельская: – Но ведь это время, когда личностный уровень полностью исключался?
Рудницкая: – Вот-вот за это-то он и поплатился и был полностью вытолкнут из жизни. Это был чудный человек, редкий энтузиаст и романтик. Как же он обрадовался, когда я сказала, почему к нему пожаловала! Просиял и тут же предложил мне подключиться к его работе – готовить корпус сочинений Огарева для издания. И вот мы с ним засели в Отделе рукописей Ленинской библиотеки.
Мы работали в так называемой комнате 40-х годов. Она размещалась в центральной части знаменитого Пашкова дома. Именно в ней были сосредоточены материалы нужной нам эпохи, в том числе богатейшее собрание литературного наследия Огарева» Черняк решил подготовить двухтомник его сочинений: публицистику и письма. В таком составе он и вышел под редакцией Якова Захаровича. К сожалению, в скучнейшем политиздатовском оформлении и с жутким названием: «Избранные социально-политические и философские произведения». Но все-таки вышел, и должна сказать, что и по сей день именно оно остается единственным изданием собрания его сочинений. Мы шли по целине: разбирали, отбирали, расшифровывали рукописи Огарева. Кстати, с этой работой связана моя первая публикация – статья в «Записках Отдела рукописей» и воспроизведение текста письма-послания Огарева Герцену к своим московским друзьям из пензенской ссылки. Туда его сослали после разгрома их студенческого кружка. Интереснейшее послание – яркий образец столь культивировавшегося в ту эпоху особого эпистолярного жанра, где личное слито с вдохновенными размышлениями об обшем – общественном предназначении, ответственности за судьбы России интеллектуальной элиты. А они именно так себя и осознавали. И ошущали при этом огромный груз ответственности за судьбу своей России. Тогда я видела в этом письме прежде всего выражение революционного настроения Огарева. Теперь, перечитывая, нахожу гораздо больше – по существу, весь круг проблем, над которым билась вся последекабристская мысль: Россия и Запад, общее и особенное в их историческом пути и, наконец, роль интеллигенции в судьбах народа. Вечные русские темы!
Я. З. Черняк
Бельская: – Кстати, коль скоро ты заговорила об архиве, скажи, пожалуйста, что это за «пражская коллекция» Огарева и Герцена?
Рудницкая:- Это богатейшее собрание из «Русского заграничною исторического архива» в Праге, в который в разное время поступили части разбросанного по всей Европе архива Герцена. История этих поступлений – разговор отдельный. Она очень сложна. Коллекция была передана чехословацким правительством в дар нашей стране и поступила на хранение в один из главных наших архивов – тогда ЦГАОР, а публикация поручена академическому изданию «Литературное наследство». Но это было только начало. Затем последовали так называемые софийская, нью-йоркская, амстердамская, парижская, и, наконец, женевская коллекции. К этим зарубежным поступлениям надо еще добавить материалы, полученные ранее от наследников Герцена, хранящиеся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки, а также поступления от потомков Герцена, живущих в Европе и Америке, словом – гора ценнейших материалов.
Бельская: – Ну, и что с этой горой?
Рудницкая: – А вот тут нужно сказать еще об одном энтузиасте, настоящем подвижнике – Сергее Александровиче Макашине. Он не одно десятилетие был в числе тех, кто возглавлял «Литературное наследство» – издание, ставшее классическим, своего рода эталоном научных изданий. И в этом, безусловно, огромная доля заслуги Макашина, дело его рук, вернее – ума и сердца. Издание не имеет аналогов в мировой литературной практике, оно уникально, и это общепризнано. Памятники «Литературного наследства» – наш вклад в сокровищницу мировой культуры и наше национальное богатство.
Итак, став обладателем такой огромной коллекции, Макашин с радостью взялся за работу. Человек прекрасно образованный, он привлекал не только советских ученых, но и крупнейших западных специалистов. Он искал по всему миру и людей, и материалы. А он знал, где искать, и привлекал лучших. Вышло шесть неподъемных томов, и, безусловно, это – организаторский, редакторский, творческий и, конечно, гражданский подвиг Макашина.
Последний том, подготовленный Сергеем Александровичем и завершающий эту грандиозную серию, вышел недавно. Он называется «Герцен и Огарев в кругу друзей и знакомых» и состоит из двух книг. Мы с Натаном Яковлевичем Эйдельманом были его рецензентами. Сегодня нет уже Эйдельмана, нет и Макашина. Сергей Александрович не дожил до выхода в свет последнего тома. Он скончался вслед за Эйдельманом, в ноябре 1989 года.
Бельская; – Я знаю, что ты была довольно долго связана с этой «пражской» коллекцией.
Рудницкая: – Да, была привлечена редакцией «Литературного наследства» сразу же, как начались изучение и публикация первого архивного поступления – «пражской коллекции», о которой ты говоришь. В этой работе участвовали виднейшие ученые того времени – историки, литературоведы, в их числе Б.П.Козьмин, М.В.Нечкина, Ю.Г.Оксман, Ю.МЛевин, А.Н.Дубовиков, Н.П.Анциферов, Л.Гинзбург, П.Г.Рындзюнский и многие другие.
Ценнейшие исследования и публикации принадлежат Я.3.Черняку, часто выступавшему под псевдонимом «Н.Захарьин*. Участие в этой работе, а она продолжалась до последнего «макашинского» тома, стала для меня, пожалуй, главной школой архивной и публикаторской работы. Тогда я опубликовала сто писем Герцена. Мы получили их из Колумбийского университета (США). Сто писем – это немало, правда? Ну, а если они на микропленке, в виде негатива? Это была не легкая работа – расшифровывать их, но увлекательная.
Моя первая книга была посвящена, конечно, Огареву, но уже на фоне всего революционного движения, начиная с 30-х до 70-х годов. Согласно ленинской классификации, этот этап вмешал дворянский, разночинский, народнический периоды русского революционного движения. И к этому, по существу, сводилось все русское общественное движение, вся история общественной мысли XIX века.
Конечно, это были путы на науке, на сознании. Игнорировалось все богатейшее разнообразие идейных исканий и их общественных и политических проявлений, сосуществовавших в реальной жизни.
Если вернуться к Огареву, нужно сказать, что его политические воззрения, претерпевшие на протяжении жизни изменения, стали трагедией. Не только для него, но и для всего революционного движения, а в результате – для России. К этому Огарева вела не только личная биография. но и логика революционного процесса. Огарев оказался вместе с самыми радикально настроенными людьми, не только с Бакуниным, но и с Нечаевым. Герцен отсек для себя такую возможность. Огарев – нет.
