«Сравнение Freud’oBCKoft научной психологии с художественной психологией Толстого, — пишет Осипов, — показало много совершенно одинаковых усмотрений». Оба автора отвергли грубый материализм официальной медицины, приняли широкий взгляд на человеческую природу и стали анализировать «мелкие штрихи» и «незначительные движения, как имеющие глубокий смысл»⁹⁵. Осипов описал параллели между психологическими прозрениями Толстого и Фрейда в работе, посвященной повести «Детство», которую он считал блестящим исследованием детской психологии. Он называл саму повесть «психоанализом в литературной форме», а ранней версии своей книги дал подзаголовок «Введение в психоанализ. Введение в психотерапию». Он утверждал, что только психоанализ может соперничать с такими великими знатоками психологии, как Толстой, тогда так академическая психология по тонкости анализа уступает литературным интуициям. Как — вопрошал Осипов — можно выразить в терминах «психологических состояний» те, например, чувства, которые испытывает при пробуждении Николенька: «Если мы теперь разрежем на части и эту картинку, мы должны будем нежность, которая выражается лаской, поглаживаниями, поцелуями, восторг, слитное чувство любви к матери и к Богу, легкое, светлое и отрадное чувство души, жалость, готовность самопожертвования, веру, надежду, любовь, любованье отнести к состояниям. Поистине, безотрадное зрелище представляет собой наш класс состояний!» Язык академической психологии для этого слишком абстрактен и общ; концептуализировать переживания лучше удается Фрейду, умело переводящему «непонятные нам симптомы невротиков на понятный язык»⁹⁶. Толстой в литературе и Фрейд в своей области использовали индивидуализирующий метод — единственный подходящий для наук о человеке — идеографических наук. И все же при изучении личности Осипов отдавал предпочтение тому «психоанализу в литературной форме», который нашел в работах Толстого.

Трудно было, пожалуй, найти лучший способ сделать психоанализ приемлемым в России, чем связав его с литературной классикой. Переведенный на язык русской культуры, психоанализ сблизился с этической философией Толстого, но именно это и способствовало его популярности в России. Психоанализ проник в культуру Серебряного века, вошел в теорию и практику психиатрии так, что даже такие психиатры, как Сербский, в конце концов признали его «значительные и иногда поразительные» терапевтические успехи. В 1910 году Московское общество психиатров и невропатологов объявило конкурс на тему: «Психоанализ (Фрейд и другие) при заболеваниях нервной системы». Осипов собирался в нем участвовать⁹⁷.

С началом Первой мировой войны издание журнала «Психотерапия» прекратилось: все редакторы, за исключением Осипова, ушли в действующую армию. Осипов, потерявший отца, не мог быть призван как единственный сын и поддержка своей матери. Публикация «Психотерапевтической библиотеки» также остановилась на четырнадцатом выпуске — к этому времени кроме работ Фрейда и Дюбуа вышли переводы О. Бумке, JI. Вальдштейна, П. Дюбуа, Я. Марциновского. Благодаря публикации журнала и его приложений была создана русскоязычная терминология по психотерапии. Война приостановила эту работу, как и выход уже подготовленной к публикации книги Осипова о повести Толстого «Детство».

Осипов продолжал читать лекции на Высших женских курсах, работал главным врачом Рукавишниковского приюта для малолетних преступников, консультантом частной клиники Баженова, а также имел собственную клиентуру. Временное правительство, по словам Осипова, «одело его в военный мундир», а большевики для него были «абсолютно неприемлемы»⁹⁸. В 1918 году он покинул Москву и, как тысячи других последовавших за Белой армией, стал пробираться на юг в надежде через Крым добраться до Европы. Но сесть на корабли британского или французского флота Осипову не удалось, и он остался в Константинополе. Он не смог купить визу и билеты для отправки в Европу и вернулся в Россию, чтобы сделать в 1920 году новую попытку эмигрировать.

Третьей волне эмиграции пришлось, пожалуй, тяжелее всего. В книге Г. Федотова с говорящим названием — «Путешествие без сантиментов (Крым, Галлиполи, Стамбул)» — эмигрант, бывший студент-юрист, рассказывает, как беженцы без пищи и воды много дней ждали на кораблях разрешения сойти на турецкий берег. Затем они были отправлены в военные лагеря Белой армии, где половина погибла от недоедания, армейской муштры и болезней. Автору воспоминаний удалось бежать из военных лагерей, но жизнь в лагерях гражданских беженцев была не лучше. Потом в Константинополе он перепробовал всякую работу: был клоуном, гадалкой, посудомойкой, уличным торговцем, работал в прачечной и фотоателье. В конце концов, ему удалось добраться до Праги, где правительство Чехословакии предложило бывшим студентам из России стипендии и возможность закончить образование". Подобно ему, Осипов через Белград и Будапешт попал в 1921 году в Прагу.

Чехословацкое правительство оказало щедрую помощь эмигрантам из России, предложив им жилье и денежные пособия; бывшим университетским профессорам были обещаны пожизненные стипендии. Инициатором так называемой «Русской акции» был тогдашний президент Т.Н. Масарик (1850–1937) — философ по образованию, интересовавшийся русской литературой. Он хорошо знал Россию и дважды посетил Толстого в Ясной Поляне. К Октябрьской революции он относился негативно. Вначале все ожидали, что большевики не удержатся у власти и их режим сменится на более либеральный, при котором России вновь понадобятся специалисты старого образца — прежде всего юристы. С целью их подготовки в Праге был создан Русский юридический факультет. К концу 1924 года финансовая помощь, которую правительство Чехословакии выделило на российских беженцев, превысила сумму расходов по этой статье всех других европейских государств, вместе взятых¹⁰⁰.

Несмотря на поддержку, жизнь эмигрантов в постоянных поисках денег и борьбе с депрессией была не слишком радужной. Беженцы не могли поступать на государственные должности, а найти работу в частном секторе было очень трудно из-за высокой конкуренции. Эмигранты старались сами организовывать рабочие места, открывая свои предприятия, в том числе образовательные заведения. Школы и вузы давали работу профессорам и преподавателям, предоставляя русской молодежи образование и тем самым повышая их шансы на получение места. Русская община имела множество общественных объединений — всего около ста сорока политических, общественных и профессиональных ассоциаций. Самой важной из них, выполнявшей функции посредника между эмигрантами и местной властью, был Союз земских и городских союзов — Зем-гор. Существовали также молодежные, студенческие, женские общества, организации инженеров, врачей, шоферов и других профессий, землячества и религиозные группы.

Практические нужды были не единственным, что побуждало к столь активной деятельности. Другой ее целью стало сохранение собственной идентичности. Многие эмигранты верили, что через какое-то время смогут вернуться на родину и принять участие в восстановлении ее культуры. Спасаясь от ностальгии, они находили в добровольных обществах и культурных ассоциациях смысл их сегодняшней жизни и надежду на будущее. Как когда-то в России, в эмиграции существовали вечерние школы для рабочих, популярные лекции для широкой публики и кружки для любителей литературы. Бывший секретарь Льва Толстого В.Ф. Булгаков основал в Зброславе Русский культурный и исторический музей-архив. По образцу Народного университета Шанявского был создан Русский народный университет; его возглавил бывший ректор Петроградского университета М.М. Новиков. Академическую и преподавательскую работу в Праге продолжали бывший ректор Киевского университета Е.А. Спекторский, философы Н.А. Бердяев, Н.О. Лосский, И.И. Лапшин, П.И. Новгородцев, историки А.А. Кизеветтер, С.И. Гессен, Е.Ф. Шмурло и многие другие. Наряду с академическими учреждениями в Чехословакии существовали русские театры, издательства, студии и клубы; организовывались благотворительные вечера, утренники, чаепития. Выходило около восьмидесяти журналов и более пятидесяти газет и бюллетеней на русском языке, в том числе «толстый» литературный журнал «Воля России». Благодаря эмигрантской интеллигенции культурная жизнь Праги была настолько оживленной, что в 1920-х годах город называли «славянскими Афинами»¹⁰¹.