Как и большинство практиков, Осипов считал, что для успеха лечения важен прежде всего контакт с пациентом, теплые отношения и эмоциональная терапия — вроде той, какая помогла Наташе Ростовой: больная поправилась не от лекарств, а от любовной атмосферы в доме и, главное, открывшейся вдруг возможности снова любить⁸¹. Не беспокоясь о терминологии, Осипов использовал слова «рациональная», «эмоциональная» и «этико-философская терапия» как синонимы. Его критерием было, берет ли та или иная концепция в расчет душу больного, обращается ли к его внутреннему миру и ценностям или же считает пациента пассивным объектом воздействий. Хорошая психотерапия нацелена на побуждение больного к поиску своих ограничений и возможностей, к ясности и честности перед самим собой. Поэтому она, как и учение Толстого, — может быть названа «этико-философской».

Осипов не был единственным, кто заметил связь психотерапии с философией Толстого: по мнению его коллеги Грейден-берга, цель «нравственной психотерапии» — «способствовать духовному возрождению человека, восстановлению самого высокого и драгоценного в нем — его личности»⁸². В духе Толстого, А.И. Яроцкий (1866–1940) противопоставил медикаментозному лечению «аретотерапию», от греческого «арете» — добродетель. В книге «Идеализм как физиологический фактор» он писал о терапевтической ценности идеалов и высоких стремлений, без чего «стерлось бы какое-то ни было различие между медициной и ветеринарией». Не все, однако, приняли такую психотерапию, как не все одобряли ее связь с философией Толстого. Психиатр Н.А. Юрман писал о «необоснованных утверждениях» Дюбуа и Яроцкого, «которые в прививке положи-тельно-альтруистических наклонностей и стремлений видят единоспасительное средство, явно повторяя при этом, только в научных формах, морализирующие проповеди таких противников науки и медицины, как Толстой»⁸³.

В 1911 году, группа психиатров, куда входили Осипов, Фельцман и Н.А. Вырубов (1869–1916), начала издавать журнал «Психотерапия» с целью познакомить российских врачей с новыми методами лечения и работами на эту тему западных коллег. Один из первых номеров журнала открылся статьей «Психотерапевтические взгляды С.С. Корсакова» — не в последнюю очередь затем, чтобы продемонстрировать преемственность новых подходов и лучших гуманистических традиций российской психиатрии. В этой статье, написанной Вырубовым, взгляды Корсакова на лечение душевных болезней сближались с психотерапевтическими концепциями. В вопросе о методах лечения Вырубов вовсе не был склонен изобретать велосипед, предпочитая испытанные временем изоляцию больных от привычной обстановки, особый уклад жизни, а также «дружеские, чуждые официальности отношения между всеми лицами, работающими в санатории, и больными». Упоминал он и современные терапевтические методы — «внушение в бодрствующем и гипнотическом состоянии, метод Брейера и Фрейда, метод Дюбуа и их модификации», — считая, что нежелательно ограничиваться только одним, и критикуя тех, кто это делает, за «педантизм»⁸⁴. Сам Вырубов был далек от методологического пуризма: в санатории «Крюково», где лечились представители интеллектуальной элиты, он готовил «лекарственную смесь» из многих терапевтических методов, включая психоанализ, рациональную терапию и модную тогда антропософию Рудольфа Штайнера⁸⁵.

Тем большим комплиментом Осипову звучит признание его коллеги о том, что он «был терапевтом par excellence, владевшим техникой психоанализа, равно как и техникой внушения, техникой рациональной терапии так же, как и техникой гипноза. И лечил он не психоанализом или гипнозом, а психотерапией во всем ее целом, приспосабливая отдельные методы к личности своих пациентов, — лечил он творчески, в конечном счете, — лечил полнотой и удивительной гармонией своей личности, своим мудрым и нравственным влиянием. Это был истинный врач-целитель»*⁶.

Однажды Фрейд получил по почте «два объемных журнальных оттиска, в одном из которых строки кириллицы время от времени прерывались именем Freud (а также Freudy и Freuda) в европейском написании, в то время как в другом то же самое было сделано с именем Jung». Это были оттиски статей Осипова — первых в России работ, посвященных психоанализу. Вслед за посылкой к Фрейду явился и сам автор и произвел на отца психоанализа благоприятное впечатление. Фрейд отзывался о нем в письме как о «превосходном человеке», «светлой голове» и «убежденном последователе»⁸⁷.

Когда психоанализ впервые появился в России, он был воспринят в качестве одного из видов «психологического лечения психологических же заболеваний», по выражению Дюбуа. Даже тогда, когда разные школы психотерапии вступили в открытую борьбу, российские терапевты оставались достаточно толерантными. Летом 1910 года, когда Осипов посетил Фрейда в Вене, он также был у Блейлера в Цюрихе и у Дюбуа в Берне. По его мнению, психоанализ и рациональная терапия прекрасно дополняли друг друга как два последовательных этапа лечения: сперва анализ болезни, выяснение ее этиологии, а затем — «перевоспитание» больного⁸⁸. Когда Осипов и Фельцман начали издавать «Психотерапевтическую библиотеку» (1911–1913) — приложение к журналу «Психотерапия» — они прежде всего опубликовали переводы трудов Фрейда «О психоанализе» и Дюбуа «О психотерапии». В выборе работ для перевода и публикации проявилось понимание редакторами целей и средств психотерапии. Третьим выпуском стала книга Я. Марциновс-кого «Nervositat und Weltanschauung» («Нервность и мировоззрение», 1905): мысль автора о враче как «жреце» или «философе», «проповеднике здорового, исцеляющего и дающего силы мировоззрения», оказалась близка издателям⁸⁹.

Но даже при таком широком толковании, как «анализ причин болезни», психоанализ был встречен в России настороженно. Как и у западных коллег, возражения у российских врачей вызывал акцент на сексуальности. Осипову пришлось убеждать коллег, что между призывом к сексуальному освобождению и теорией Фрейда существует большая разница. Он терпеливо разъяснял не слишком внимательным читателям, что Фрейд вовсе не рекомендует coitus в качестве средства от невроза, и защищал психоанализ от обвинения в «пансексуализме» на первом съезде Русского союза психиатров и невропатологов⁹⁰. Сербский, психиатр старой школы, с подозрением относился к психоанализу — хотя психотерапия вообще его интересовала, и он даже перевел с французского книгу о неврозах. Прекрасно зная, как произносится имя Фрейда, Сербский сознательно искажал его, выговаривая раздельно, по слогам, с ударением на последнем слоге: Fre-ud. В таком виде имя немецкого врача напоминало «уды», старинное русское название мужских половых органов. В ответ на это Осипов, желавший выказать симпатию к Фрейду, стал произносить его имя с одной лишней буквой, как Freund — по-немецки друг⁹¹.

Однако Осипова тоже посещали сомнения морального рода по поводу психоанализа: например, он считал, что, если метод свободных ассоциаций попадет в руки следователей, это будет «слишком уже близко к нравственной пытке». Но ему удалось примирить психоанализ с проблемами нравственности благодаря таким, например, цитатам из Фрейда: «Если бы кто-нибудь высказал парадоксальное положение, что нормальный человек не только значительно безнравственнее, чем он думает, но и значительно нравственнее, чем он знает (про себя), то психоанализ, на наблюдениях которого базируется первая половина утверждения, ничего не имел бы и против второй»⁹². В конечном счете у психоанализа и рациональной терапии одна задача — «усиление духовного начала в человека», но справляются они с нею по-разному: рациональная терапия, — пробуждая и укрепляя «духовного человека», психоанализ, — помогая увидеть в себе «животного человека» и бороться с ним. Это было почти цитатой из «Воскресения» Льва Толстого: князь Нехлюдов чувствует необходимость «чистки души», очищения от «животного человека» в себе⁹³. С точки зрения Осипова, оба метода преследуют общую цель — вырастить «духовного человека». Оба адресуются душе человека, его ценностям и нравственному чувству, потому и являются равноправными методами в распоряжении психотерапевта. И Дюбуа и Фрейд — утверждал Осипов — равно следуют призывам «познай самого себя» и «не угашай духа!»⁹⁴.