Затем юное дарование, по-видимому, входит в раж и начинает изображать всё, что видит: оконный проём с кусочком двора, кухонную дверь, собственную лапку с тонкими пальчиками, печное жерло, свод очага… Линии карандаша становятся всё более твёрдыми. Вот уже и Ян пойман, скрючившийся над тетрадью: курчавая голова, линии плеч, рук. Вздрогнув от неожиданности, узнаю и себя: по-видимому, от рисунков с натуры Геля переключается на собственную память. Мне посвящён целый разворот: я у плиты, я разливаю чай, я сижу за столом, подперев подбородок рукой, смотрю мечтательно… Да, есть такая привычка. Манера рисования у неё, как у Яна, остаётся только гадать, скопирована или восстановлена собственная. Гляди-ка, и здесь моторика выплыла впереди мышления.

Получаюсь я у Гели неплохо. Неловко и в то же время приятно; впрочем, художникам свойственно приукрашивать действительность, но её видение мне нравится.

Те, кто изображён дальше, нам с сэром Майклом незнакомы. Повторяется одна и та же группа: женщина моих лет, две девушки постарше Гели. Тщательно выписаны лица, слегка намечены лёгкие одеяния, очертания деревьев вокруг. Лес? Сад? Та же группа — на ступеньках у входа в большое здание: опять-таки контуры, угадывается несколько колонн, обозначено большое окно, и в несколько штрихов — каменная кладка. Вот они же — на берегу водоёма; неподалёку набегают на берег волны, проступают осока и камыши.

— Семья? — тихо спрашиваю сэра Майкла. Геля жадно рассматривает страницы. Молча показывает на женщину, потом на меня. У неё наворачиваются слёзы. Мама, понимаю я. Всё правильно. Меня она считает здешней мамой, а там, на рисунках мама её, Гелина.

Сэр поспешно захлопывает тетрадку, возвращает. Задерживает её ладони в своих.

— Простите, дорогая, — говорит мягко. — Простите.

И конечно, от одного звука его голоса слёзы у неё высыхают.

— Ей надо в семью, сэр Майкл, — говорю я с тоской. — Сами подумайте, что мы с Яном можем ей дать? Немного заботы, всего лишь. Но тут у нас — четыре стены, замкнутое пространство, а ей для восстановления памяти нужен мир, хотя бы немного похожий на тот, в котором она жила раньше. Может, тогда она быстрее придёт в норму?

Он ласково поглаживает Гелину ладошку. Я стою у него за спиной, и мне так хочется взъерошить его золотые кудри, как я это иногда делала с Васютиными… Никогда бы до этого не поверила, что можно так любить мужчину-друга. Оказывается, можно.

— А вы обратили внимание, — спохватываюсь, — на прогал в хронологии? Есть картины из сегодняшней жизни, есть позавчерашние, и ничего, что было между ними. Ничего, что связано с попаданием в этот Мир, ни людей, ни пейзажей. Допустим, последнего квеста она не помнит из-за шока, но до этого-то что-то с ней происходило! Она ведь не в один день сюда попала, она была одета по-походному, вооружена — кто-то её снарядил, подготовил. Где ещё целый слой воспоминаний?

Сэр Майкл задумчиво поглаживает цепочку от медальона, того самого, действие которого я на себе уже испытала. Снимает медальон, отщёлкивает крышечку. Внутри — некий крошечный механизм вроде компаса с несколькими стрелками, и ведут себя эти стрелочки достаточно беспокойно. Паладин, не закрывая, осторожно кладёт приборчик на столешницу.

— Иоанна, — он несколько смущён, — не смогли бы вы оставить нас на некоторое время? Не поймите меня превратно, но с того момента, когда вы впервые столкнулись с этим артефактом, ваша энергетика намного возросла, и сейчас у него в вашем присутствии начинает сбиваться настройка.

— Получается, я для него что-то вроде магнитной аномалии? Стрелки отклоняю? — В ответ получаю виноватый взгляд. — Да какие проблемы, сэр Майкл, конечно. Пойду, прогуляюсь с Норой. Есть ли какие-то временные рамки или дистанции, которых я должна придерживаться?

— Думаю, нам хватит и получаса. Что касается расстояния… что ж, метров пятидесяти будет достаточно.

Это означает, учитывая деликатность сэра: марш со двора куда подалее и раньше чем через час не появляйся. Что ж, сейчас… смотрю на ходики — восемь, ещё светло, поброжу тут в окрестностях.

— А я? — вскакивает Ян.

— А вам, Ян, лучше остаться. Леди Ангелика к вам уже привыкла, и ваше присутствие будет действовать на неё успокаивающе. Займитесь пока чем-нибудь. Вы же рисовали, когда мы вошли, вот и продолжайте. Это хорошо развивает зрительную память, внимание и наблюдательность: умения, необходимые для воина и разведчика. И не отвлекайтесь, я скажу, если понадобится ваша помощь.

Получив высочайшую санкцию, Ян с облегчением тянется к заветной тетрадке. А Геля обеспокоенно следит за мной.

— Я скоро вернусь, — говорю успокаивающе и поправляю на ней плащик, в который она всё старается завернуться. — Гораздо раньше вернусь, чем в прошлый раз. Ты же не одна остаёшься! Будешь умницей?

— Буду, — отвечает. — Ждать.

— Молодец.

Кидаю быстрый взгляд на медальон: стрелки носятся как оглашенные. Ухожу, ухожу. Нахватываю куртку; кстати, надо вытащить эти кошельки, а то существенно карманы оттягивают. Приберегаю несколько монет, остальное, заглянув в зал, сбрасываю в наш с Яном общак под стойкой.

Судьба, видно, у меня такая: провести нынешний вечер на ногах.

Торопиться некуда: подозреваю, что работа с памятью — занятие не из лёгких, поэтому лучше задержусь. Мало ли — активирует сэр какие-то воспоминания, а посторонний стук или шум собьёт пресловутую настройку прибора, и весь результат насмарку. К тому же, я целую вечность не бродила просто так, одна, не считая сегодняшнего похода, когда вмешался Мага и всё испортил, и не собираюсь никому позволить лишить меня прогулки. А Нора мне поможет.

Давненько мы с ней не разговаривали по душам…

Помнишь, подруга, как мы сюда попали? Тоже в результате такой вот пробежки.

Мне мучительно хочется навестить два здешних места. Первое — то, из которого я угодила в Мир, и второе — Галин дом, вернее, то, что он него осталось. У нас всегда посещают могилу на другой день после похорон, и не придти, если есть возможность — как-то не по-людски.

Когда Гала вела меня сюда впервые, дорога показалась мне долгой. Сегодняшняя занимает гораздо меньше времени, наверное, потому, что уже знакома. На подходе к ближнему Кольцу я настораживаюсь: не нравятся мне повышенные голоса явно подогретой спиртным публики, хохоты и визги девиц… надо же… ну, да видать, есть спрос. Командую Норе: «Служить!», и она подбирается, перехватывает зубами поводок и идёт, строго зыркая по сторонам.

Здесь царство забегаловок, трактирчиков, харчевен, питейных заведений. Казалось бы — самое злачное место, особенно к вечеру, простор для преступных элементов. Однако за порядком здесь следят: среди кажущегося хаоса толпы высятся несколько внушительных фигур в облегчённых панцирях и шлемах, с короткими мечами: стражники. Доспех скроен по европейскому образцу, на шлеме у каждого — нечто вроде розетки, кокарды: видимо, отличительный знак городской службы порядка. Поэтому-то здесь относительно спокойно и лотошникам, и разносчикам пирожков…

Нет, Нора, мы с тобой это брать не будем, мы и дома избегали уличной еды, а по каким причинам — лучше тебе об этом не знать. А вот и цветочницы, но не молоденькие девушки, как в центре — видимо, тут им небезопасно вечерами — а пожилые тётеньки, если не сказать — бабушки.

Монолитная на первый взгляд толпа при приближении распадается на отдельных представителей. Есть и выпивохи, по ним заметно, что от заведения к заведению кочуют, а есть и те, кто пришёл отдохнуть, выпить кружечку-другую со своим братом-мастеровым, поговорить за жизнь… Между прочим, даже свиданки устраивают. У меня на глазах здоровенный детина с ручищами, как у молотобойца, сгребает у одной из цветочниц в охапку все ирисы и волочёт свой ненаглядной, что уже торопится навстречу и рдеет от удовольствия.

А мне всю жизнь приходится самой себе цветы дарить, кроме, разве что, восьмого марта и дня рождения.

Я прикупаю букет невысоких лилий, белых в рыжую крапинку, словно в конопушках, и совсем без удушающего запаха. У нас их называют «азиатками». Они на коротких ножках, в руке лежат удобно, и с учётом того, что в другой у меня — поводок, это существенно. В воду их, конечно, на пепелище не поставишь, но сколько пролежат — столько пролежат.