Сейчас здесь, упершись ногами в мороженое, скрючился полковник Кондратьев. Кофи схватил руку. С такой температурой тела люди не живут.

На коленях трупа стояла замерзшая окровавленная половая тряпка. Взамен отрезанных ушей висели темно-красные сосульки. Окровавленные седые волосы примерзли к стенке. Смотрели на Кофи стеклянные глаза.

Вождь захлопнул холодильник. Бросился к выключателю. И в кромешной тьме понесся назад к входной двери. Здесь делать было больше нечего. Звонок гремел, на дверь сыпались удары.

– Папа! Папа! – кричала девушка не своим голосом. – Папочка, открой!

Кофи Догме неслышно оттянул собачку замка. Повернул книзу ручку. И резко навалился на дверь.

Он пустился бежать со всей прытью, на какую был способен. Не разбирая дороги, перескакивая кусты, бордюры и скамейки парка.

Впереди гудело Волховское шоссе.

Пошатываясь, с сигаретой в одной руке и недопитой рюмкой водки – в другой, Борис пошел отпирать. Он чувствовал, как крадется за ним по пятам тишина.

Звонок прозвучал более настойчиво.

Борис приставил веко к глазку. Все пространство за дверью занимала улыбающаяся ряха начальника циркового отдела кадров Иванова.

Пошатываясь, бывший прапорщик вошел в квартиру. Сперва он молча протянул Борису бутылку «Белого аиста». Затем спросил:

– Ты один?

– Один.

– Где сестра?

– Она звонила, – сообщил Борис. – Я сказал, что вы приедете ночевать, а она сказала, чтоб я не доверял никому из друзей, даже Кофи.

– Не нравится мне это, – Иванов покрутил головой. – Уже темно… Слушай, она никогда у тебя детективной литературой не увлекалась?

– Да вы проходите, дядя Сергей… Она вообще, кроме Агаты Кристи и Жоржа Сименона, ничего не читала и не читает.

– Тогда дело дрянь, – тяжко вздохнул Иванов и упал в кресло. – Решила Екатерина Васильевна в Шерлока Холмса поиграть.

Сто пятьдесят килограммов рухнули с высоты примерно одного метра. Кресло громко треснуло. Иванов с неожиданной при такой комплекции прытью вскочил.

Борис выпустил из рук рюмку. Водка забрызгала брюки гостя.

– Извините, дядя Сергей!

– Ничего. Водка пятен не оставляет.

Это ты меня извини. Я в это кресло больше не сяду.

С великими предосторожностями Иванов уселся в другое кресло.

– Рюмку? – спросил Борис.

Бывший прапорщик смерил его таким взглядом, каким некогда встречал молодое пополнение. К чему лишние слова?

– Жить без него не могу, – признался Иванов, разливая по рюмкам коньяк. – Это алкоголизм.

– Ну что вы, дядя Сергей! – запротестовал Борис. – Разве вы алкаш?

– Да, – твердо сказал Иванов и поднял рюмку. – Я алик.

Они выпили. Борис задумчиво молвил:

– По-моему, алики лишены самокритики. Ни один алик не признается, что он алик.

Иванов немедленно налил еще.

– Пока ехал к тебе, истерпелся, – с застенчивой улыбкой пояснил он. – Тут, Борька, самокритика ни при чем. Тут все объективно. Если человек каждый Божий день выпивает, он алкоголик. У него устойчивая зависимость. Он без бутылки ни на шаг. Смотри, до чего дошло. Боевой друг, командир, просит переночевать с детьми. В семье горе, творятся непонятки. А я приезжаю с бутылкой. Спаиваю двадцатилетнего пацана.

– Ну что вы, дядя Сергей, вы ж видели, я и до вашего прихода хлебанул.

– Видел. Будь здоров! – Иванов опрокинул вторую рюмку. – Разве я не понимаю, в каком ты сейчас состоянии? Говорят: многие от водки в петлю полезли.

А кто считал, сколько народу водка от петли спасла?

– Точно. Я потому и пью сейчас, – кивнул Борис и выпил. – После третьей рюмки уже кажется, что мама вот-вот вернется.

Большое круглое лицо Иванова сморщилось. Из глаза выкатилась слеза. Она с трудом преодолела жирную складку и поползла по щеке.

– Вернется, Боря, непременно вернется! – пробормотал начальник отдела кадров Петгосцирка. – Все будет хорошо.

Давай-ка еще по одной…

Катя очнулась на разбитой мостовой.

Она лежала в выбоине, как раненый красноармеец в воронке. По лицу струилось что-то горячее. Не сразу дошло, что это кровь из расквашенного носа.

Прямо перед ней зиял прямоугольник складского коридора, едва освещенный желтой лампочкой. Девушка повернула голову на шорох уносящихся шагов. Прочь от склада убегал какой-то белый субъект.

Катя никогда прежде не видела, чтобы люди перемещались с такой скоростью без помощи механизмов.

– Я на тебе, как на войне, а на войне, как на тебе…

Бодрые звуки уже едва доносились.

Видимо, пьяницы с песней отправились по домам. Поэтому известная танцевальная мелодия звучала в ритме походного марша.

Катя попробовала подняться. Зацепилась левой ногой за правую и свалилась обратно в свою выбоину. Что-то звякнуло. Пошарив под собой, девушка нащупала баллончик со слезоточивым газом.

Она провела рукой по лбу. Его украшала здоровенная шишка. Катя поморщилась от боли. Казалось, болело везде.

Положила пальцы на живот. Прислушалась. На третьем месяце беременности такие приключения крайне нежелательны.

«Папа! – пронзила ее мысль. – Папочка!» Ей удалось встать на ноги. Вроде бы ничего не сломано. Непрерывно слизывая кровь с верхней губы, она захромала в склад.

Свет горел только в туалете. Слева и справа темнели огромные двустворчатые двери. Держа баллончик наготове, Катя принялась открывать их одну за другой.

Потом нашаривала на стене выключатель.

От страха ее и без того большие глаза распахнулись на пол-лица. Вот здоровенные ящики из неструганых досок. Катя походила среди них, пытаясь сквозь щели разглядеть содержимое. Какие-то станки.

Скорей, скорей.

Скорей. Она перешла в склад, заполненный мешками. Крупы, сахар, мука, макароны. Побродила с минуту среди мешков. Взобралась на стремянку, заглянула на верхние стеллажи. Коробки, коробки, коробки. Господи, да где же он?

Меньше всего времени провела Катя в помещении, заставленном вдоль стен большими белыми холодильниками. Сразу было видно, что никого здесь нет. Что натворил человек, который едва не убил ее бронированной дверью?

Вот и склад с тканями в рулонах. Катя, прихрамывая, обежала его рысцой.

Мысленно она прощалась с отцом. Слишком все сходилось. Слишком все по-кондратьевски. Человек исчезает. Сначала все надеются вот-вот его найти, но не находят уже никогда…

На глаза попал кумачовый транспарант:

«ООО „Тоусна“ – оптовая торговля всем, что вам угодно!»

– Папа! – рыдая, закричала Катя. – Папочка!!!

Она выбежала из склада на улицу. Закусила губу. Погода резко переменилась.

Накрапывал мелкий дождь. Осень разделалась с летом в считанные минуты.

Катя зашагала вдоль стены с колючей проволокой. Все быстрее и быстрее. Перешла на бег. Стена ушла вправо, а Катя пустилась через пустырь к виднеющимся вдали многоэтажным домам.

Девушка никогда не была в этом микрорайоне. Она бросалась от дома к дому, от подъезда к подъезду. Легкие не привыкли к таким нагрузкам, и не хватало воздуха. В груди болело, как после институтского кросса.

Дворы были пустынны. В домах светились редкие окна. В удаленных от центра города кварталах люди ложатся рано. Почти как в деревне. Им долго добираться до работы.

Катя обернулась на злобный, хриплый лай. На нее неслась крупная собака. Девушка не успела понять, какой породы.

Она выставила перед собой руку с баллончиком.

– Эльза, фу! – раздался женский крик. – Эльза, ко мне!

– Пыш-ш-ш-ш…

Собака успела увернуться от белого облачка. Отскочила и потрусила на зов хозяйки, то и дело оглядываясь на Катю.

Теперь Катя разобрала: это был доберман-пинчер.

От крыльца отделилась женская фигура.

– Вы зачем в животных из баллончика? – произнес визгливый голос. – Что вам собачка сделала?

– Ах, оставьте, женщина, не до вас," – пробормотала Катя, ускоряя шаги.