Спустя полтора часа Кофи очнулся от стука в дверь. Он чувствовал, что приближается отход. Отходняк после оксибутерата, конечно, не ломка морфиниста, но все же. Втрое сильнее алкогольного похмелья.

Он открыл дверь. Увидел Катю. На ней лица не было.

– Привет!

Он посторонился, впуская ее. Хотел что-нибудь сказать, но не выудил из гудящей головы ничего подходящего. А когда не можешь выудить подходящей фразы, обязательно скажешь глупость.

– Ну что? – только и спросил Кофи.

– Ничего, – зло сказала Катя. – Отец с братом труп бабушки нашли.

– А-ах, – сказал Кофи и сел на кровать. – А дед Костя?

Катя покачала головой и вместо ответа спросила:

– Тебя в милицию не вызывали?

– Нет… – Он задумался. – Может, повестка внизу, в ячейке для почты, лежит? А что, меня должны в милицию вызвать?

На Катю накатывало раздражение, и даже кокон ужаса ослаб.

– Слушай, ты чего чумной какой-то?

Пьяный?

– Нет, – ответил Кофи и предложил: – Могу дыхнуть.

– Дыхни.

– Пожалуйста.

Кофи слегка дунул девушке в нос.

– Похоже, правда не пьяный. Ты что, не понимаешь, что ты пока видел мою маму последним? Иными словами, после тебя ее никто не видел!.. Господи, а эт-то что такое?

Катя подняла с пола одноразовый шприц. Пошарив глазами, увидела на покрывале кусок плотной бумаги с пустыми ампулами. Взяла одну. Для врача нет ничего понятнее латинского названия.

Вспомнив, что в мире белых чистосердечное раскаяние может спасти от ответственности, Кофи признался:

– Оксибутерат натрия.

– Никогда не знала, что ты еще и наркоман, – сказала Катя.

И вдруг горько, как маленькая девочка, заплакала. Голова Кофи и без того гудела, как стиральная машина. Он порылся в ней и наконец извлек нужную фразу.

– «Ты еще и наркоман», – повторил молодой вождь. – Этим ты хочешь сказать, что к такому моему пороку, как темный цвет кожи, прибавился еще один, не менее страшный порок: наркомания?

Плачущая Катя уткнулась ему в плечо.

– Перестань комплексовать, идиот, – прошептала она. – Расистка никогда не легла бы с тобой в постель. Расистка немедленно сделала бы от тебя аборт.

– Ну вот и ты не переживай из-за случайного укольчика. Я и до нашего знакомства иногда баловался. Когда совсем хреново приходилось. Причем, заметь, у себя на родине я понятия об этом не имел. Всему хорошему меня научили русские ребята. С очень белой кожей.

Кофи забрал из Катиных рук шприц, положил его к ампулам, завернул в бумагу и сунул в карман куртки. Кате стало стыдно.

– Прости меня, – тихо произнесла она.

Он нежно поцеловал ее глаза и губы.

– Ну что ты, – сказал Кофи. – Конечно, ничего хорошего в наркоте нет.

Хочешь, пообещаю тебе никогда за нее не браться?

– Пообещай.

– Обещаю. Просто я не знал, куда себя деть. Звонить тебе неудобно, вы там совсем других звонков ждете. Я надеялся, что ты приедешь. Хотя не был уверен, что выкроишь время для меня. Как Борька?

– Вчера весь вечер плакал. Как в детстве, когда маленький был. Я уже и забыла его плачущего. Бабушку нашли в таком виде, что лопатами в мешок складывали.

Кофи почувствовал неудержимый позыв к рвоте.

– Извини, – успел выдохнуть он.

Закрыв ладонью полный рот, он опрометью бросился в коридор. Катя выглянула. Мелькали белые подошвы его кроссовок. Когда парень скрылся за дверью туалета, Катя вернулась в комнату.

Осмотрелась. Повсюду висели, как спущенные флаги, мокрые рубашки, майки, трусы и носки. Кое-где с выстиранных вещей даже набежали лужицы.

«Мужчина мог бы и получше отжать», – подумала Катя. Пошарила глазами по углам. Ага, вот и, тряпка.

Одну за другой она промокала лужицы. Вытирая воду под спинкой кровати, увидела на полу полиэтиленовый пакетик. Он торчал между стеной и деревянной ножкой. Непорядок.

Катя протянула руку. В пакете лежали, похоже, очистки мандаринов. Зачем они Кофи? Горловина пакета была завязана тугим узлом.

Катя уже положила пакет на стоящий рядом стул, когда вид мандариновых шкурок показался ей несколько необычным.

Она поднесла пакет ближе к глазам.

После наркотического сеанса шторы в комнате оставались задернуты, и света не хватало. Полиэтилен был не новый и оттого матовый. Малопрозрачный.

«Нет, это не очень похоже на шкурки от мандаринов, – усомнилась Катя. – Фи, небось какая-то африканская мерзость, какая-нибудь сушеная приправа…»

Она потрясла пакет. Внутри с тихим шорохом замелькали шкурки. Они мало походили на мандариновые. Катю смутила их странная форма. Каждая шкурка была закручена. В точности как ушная раковина человека.

Дверь распахнулась. Катя быстро повернула голову. Кофи смотрел с порога на пакет в ее руке. У него было мокрое лицо.

– Что ты там нашла?

– Вот, он валялся на полу. Я решила поднять, а там какие-то странные шкурки… Что это, Кофи?

Кофи прикрыл за собой дверь и рявкнул:

– Я тебя просил здесь что-нибудь трогать? Я тебя просил?! Я у тебя в гостях лезу куда-нибудь без разрешения?

Катя испугалась. Она никогда не видела своего парня таким разъяренным. Он был страшен в гневе. Зубы блестели, глаза сверкали. Кулаки сжимались и разжимались.

Она положила пакет туда же, где нашла, и поднялась с пола. Сказала, недоумевая:

– Извини, ради Бога. Я, пожалуй, пойду.

Кофи овладел собою. Взял девушку за руку:

– Постой… Дело совсем не в нас. Чтото происходит, чего никто не понимает.

Вот мы и вымещаем друг на друге. Ты меня тоже извини. Я погорячился. Просто понимаешь… Как бы тебе это объяснить? Моему народу пришлось при жизни одного поколения преодолеть пропасть. Между общинно-племенным строем и социализмом. К тому же от социализма вскоре тоже пришлось отказываться. Можешь себе представить, как я на занятиях по политологии в институте сижу? У всех общинно-племенной строй ассоциируется с каменным веком, а у меня – с родной деревней. Понимаешь, Кать?

– Понимаю.

Она смотрела на него во все глаза.

– Ну так вот. Множество предрассудков, обычаев еще свято чтутся моим народом. И даже я, несмотря на образование и долгую жизнь в цивилизованном обществе, не могу от них отказаться. Ведь я вождь. Я не могу отказаться, когда колдун требует, чтобы я носил приличествующие вождю амулеты. Не могу отказаться, когда колдун требует, чтобы я вовремя приносил жертвы Солнечному богу.

Мне приходится держать для этого засушенные тропические растения. Причем именно на полу, как того требует древний обычай. Пойми, Катенька: вождь не имеет права презирать свой народ. Царь нищих не должен играть в теннис и ездить в лимузине.

Катя потянулась к его губам. Обвила его шею. Перед ней стоял настоящий вождь. Кофи был прекрасен. Рослый и плечистый, рассуждающий по-европейски, он подарит своему народу лучшие достижения цивилизации.

– Я тебя люблю, – прошептала девушка.

– Я тебя люблю, – отозвался вождь.

Их губы слились.

– Мне правда пора, милый.

– Как отец? – спросил Кофи. – Кошмар?

– Кошмар, – подтвердила она. – Постарел лет на десять.

– Как же он на работу ходит?

– Он после выходных еще не работал, – сказала Катя. – Ему сегодня на ночное дежурство. Не знаю, как он выдержит там в неизвестности. Я-то отпуск взяла.