Катя поймала себя на двух особенностях собственных рассуждений. «Контактами» у венерологов принято называть тех, с кем больной состоял в половой связи. Но это так, совпадение терминов.

Самое страшное, что она подумала словом «погибал». Деду семьдесят пять.

Его, конечно, нет в живых. В этом Катя после находки тела бабушки не сомневалась. Но мама! Мама тоже погибла?!

Комок вернулся в горло. По щеке скатилась слеза. Еще одна.

– Что случилось, девушка?

Перед столиком, за которым Катя допивала колу, стоял высокий молодой тип.

На нем был распахнутый черный плащ до асфальта. Больше всего он напоминал гангстера времен сухого закона в США.

Шевельнулась фантастическая мысль.

– А вы казанец или тамбовец? – спросила вдруг Катя.

– Что? Я? – Похожий на гангстера тип был оскорблен. – Я коренной ленинградец!

– Чучело ты, а не ленинградец, – разочарованно протянула Катя. – Мне из мафии сейчас кто-нибудь нужен. Из тамбовской или из казанской. Впрочем, воронежская группировка тоже сойдет.

Последних слов тип в черном плаще уже не слышал. Катя только видела в толпе его быстро удаляющуюся голову. Она сплюнула под ноги.

Если бы он и впрямь оказался бандитом, было бы легче. Она, не задумываясь даже легла бы с уголовником в постель, если бы это помогло хоть что-то прояснить. Спасти семью. Пока еще есть, кого спасать… Господи, как трудно одной!

Она перешла к соседнему киоску. Здесь продавалась всякая несъедобная всячина.

Ага, вот то, что нужно! Катя протянула деньги:

– Газовый баллончик, пожалуйста.

Она огляделась в поисках таксофона.

Подождала, пока закончит беседу о приготовлении блинов женщина средних лет.

Женщина и без блинов была полна сверх всякой меры. На голове ее возвышалась не по сезону рано надетая зеленая мохеровая шапка.

Катя наконец услышала Борькин голос – срывающийся, испуганный:

– Алле! Алле!

Совсем недавно брат деловито мурлыкал в трубку: «Слушаю вас-с-с». Форсил, понтил. Какие уж теперь понты.

– Это я. Боря, папа дома?

– Уже ушел на работу. Ему же в ночь сегодня.

– Знаю, что в ночь. Новости есть?

Брат тяжело вздохнул:

– Нет новостей. Скоро дядя Сергей должен подъехать. Папа попросил его ночевать в квартире, когда сам на работе.

А у тебя?

– Боря, я еще ничего не знаю, ничего не понимаю, но хочу предупредить. Не доверяй сейчас никому. Ни Павлику, ни Димычу, ни Кофи…

– И Кофи у тебя на подозрении? Он же твой жених!

– Боря, Платон мне друг, но истина дороже. Я просто прошу, чтобы ты ни с кем не встречался. Сиди дома. Играй с дядей Сергеем в шахматы. Пей с ним водку. Наши родные всякий раз исчезали после того, как выходили из дому.

– Что, мне теперь и в институт не ходить? Я и так сегодня весь день пропустил!

– Да, Боренька. Да, братик. Я не хочу еще и без тебя остаться. Побудь пока прогульщиком. Если мы все уцелеем, ты быстро наверстаешь.

– Ты что, всерьез думаешь: кто-то на нас охотится?

– А ты что, еще в этом не уверен?

Брат на несколько мгновений замолчал. Потом в трубке послышалось:

– Уверен.

Кофи вышел из автобуса уже в темноте. Он бывал здесь дважды. Первый раз – случайно вместе с Борисом, когда тот приезжал за отцом.

Второй раз Кофи добирался сюда сам.

Дорога из центра города заняла тогда два с половиной часа. Он с трудом нашел это место. Бесконечно плутал, попадал в тупики. Там и тут приходилось обходить раскопанные канализационные трубы.

Ничего похожего на парадный фасад города. Сюда интурист не добирается.

Зато сейчас Кофи знал здесь каждую кочку. Выработанная за долгие годы жизни среди дикой природы наблюдательность оказалась очень кстати. Он запомнил даже расположение теней.

Впрочем, на яркий свет жаловаться не приходилось. Молодой вождь стоял в густом неухоженном кустарнике. Перед ним тянулась разбитая тяжелыми грузовиками улица. Параллельно улице тянулась бетонная стена. Над стеной в пять рядов красовалась колючая проволока.

Молодой вождь расстегнул нагрудный карман. Вытащил черную пластину.

И всмотрелся в черные полосы. Слева и справа за стеной стояли кривые фонарные столбы. Светил лишь один из них.

Кустарника свет почти не достигал.

Но черные полосы на черной пластине Кофи уже чувствовал. То, чего нельзя увидеть, можно почувствовать. Если уметь сконцентрироваться.

Так в особых книжках, которые называются «Видимо-невидимо», подолгу всматриваешься в бессмысленный узор, и внезапно картинка приобретает объем и смысл.

Парень поднес амулет к носу. Глубоко втянул сладковатый запах. Выдохнул. Еще и еще. Вдох-выдох. Мускулы наливались силой. Сухожилия приобретали гибкость.

В мыслях воцарялся полный порядок.

Перелезть через стену житель тропиков, очевидно, сумел бы. Проволоку, в конце концов, можно перекусить специальными ножницами. Но, во-первых, Кофи опасался какой-нибудь сигнализации: коренные жители тропиков слабы в электронике. Во-вторых, лезть через трехметровый забор не было никакой нужды.

Прочь чувства. Тот, кто чувствует черное на черном, в других чувствах не нуждается. Это очень полезно. Нет чувств – и нет сомнений. Сомневающемуся, вялому, впечатлительному человеку не дано побеждать.

Вождь вздрогнул. Лишь сейчас, как следует надышавшись сладким тленом, он заметил высоко в черном небе звезду.

Она висела точно над возвышающимися за стеной сооружениями.

В небе было много и других звезд, но все они находились неизмеримо дальше от Земли. Эта была родная и близкая, как мать.

Кофи мог поспорить, что ему не показалось: звезда приподняла свой огненный хвост и тут же опустила, словно приглашая. «Сюда», – будто сказала большая звезда.

– Я иду, – прошептал Кофи.

Кофи перешел улицу, обходя выбоины. Нажал кнопку звонка. И не отпускал до тех пор, пока не услышал металлический лязг. Кофи понял, что это изнутри открыли смотровое окошко.

– Помогите! – заорал он. – Василий Константинович, помогите! Там Катя, Катя… Там с Катей…

Сторож Кондратьев увидел перекошенное лицо парня, его выпученные в ужасе глаза, трясущиеся губы.

– Не может быть, не может быть, – повторял сторож, впопыхах отпирая замки. – Что с Катей?! Не может этого быть…

В состоянии глубочайшей задумчивости Катя Кондратьева стояла на автобусной остановке. В потоке несущихся мимо машин то и дело попадались милицейские автомобили. Ей даже приходилось сдерживать себя, чтобы не поднять руку.

Подошел автобус. Не тот. Автобус забрал одинокого инвалида, заморгал левыми указателями поворотов и грузно отвалил. Катя посмотрела ему вслед.

Высоко в черном небе висела хвостатая яркая звезда. «Проклятая комета, – подумала Катя. – Пролетающие вблизи Земли кометы будят самые изуверские силы. Но почему именно нашу семью избрали эти силы? Какая может быть выгода от гибели Кондратьевых? Для кого?»

Она вновь была замотана в кокон ужаса. Хуже всего, когда не знаешь мотивов.

Понятно, когда убивают банкиров, журналистов, политиков, одиноких стариков в отдельных квартирах.

Кондратьевы – рядовая семья. Уже не нищие, но еще далеко не средний класс.

Обычная квартира, полученная от государства давным-давно, в советские годы.

Обычная машина, купленная тогда же.

Ни у кого нет причин их ненавидеть до смерти. Они никому не должны денег.

Им тоже никто не должен. «За что нас убивают?!» – в сотый раз спросила себя Катя и в сотый раз почувствовала, как зашевелились на голове от ужаса волосы.

Она не выдержала. Уступила давнему искушению. Подошла к таксофону и вставила пластиковую карточку. Набрала ноль-два. Хорошо поставленный мужской голос ответил:

– Милиция. Дежурный слушает.

– Добрый вечер, это Кондратьева Екатерина Васильевна.

– Что случилось, Екатерина Васильевна?