Не удивляйтесь, что я пишу сумбурно и никак не могу перейти к главному. Мне хочется, чтобы вы поняли суть моего характера, причины, толкнувшие меня на тягчайшее преступление. Отвечу сразу; ради денег. В нашем обществе деньги — все. Только они, так я считал, возвышают человека, позволяют ему пользоваться всеми благами жизни, быть независимым, свободным в своих действиях, то есть счастливым. Я верил в это. Открою вам еще одно свое честолюбивое стремление: закончив морскую карьеру, я намеревался заняться политикой. А для этого также нужны деньги, и деньги немалые. Плюс широкие связи и знакомство со всеми, кто может оказаться полезным. С вами, например.
Вы, довольно известный ученый, уроженец моего штата, могли сыграть немалую роль в моем избрании на пост губернатора штата, в котором большинство населения — негры. Помните, мы фотографировались с вами на курорте? Так эти фотографии и заметки репортера были помещены в газете нашего города. Я полагал также, что вы будете и дальше занимать заметное место в моей избирательной кампании. Затем, поверьте, Стэнли, я все больше проникался к вам искренней симпатией. Это очень странно для уроженца штата, где белые всегда презирали негров. Став капитаном больших судов, я зарабатывал достаточно, чтобы даже кое-что откладывать на будущее. Но мне этого было мало. Деньги я вкладывал в дело своего шефа Тимоти Чевера и вначале значительно преуспел. Мой капитал достиг солидной суммы. Но крах предприятия Чевера делал нищим и меня. Он прямо оказал мне об этом. Чевер успокаивал меня, давно задумав провернуть дельце со страховкой «Глории». Он занимал деньги у Рафаэля Минотти на ремонт судна, на шумную рекламу, готовя его к последнему рейсу. Исподволь намекал, что этот рейс поможет и мне не только вернуть все вложенное в его дело, но заработать еще двести — триста тысяч.
Поверьте, Стэн, что я ни тогда, ни позже ничего не знал о запланированных убийствах дочери Чевера, ее жениха и вас в том числе — как нежелательного свидетеля и опасного противника.
Когда Чевер мне сказал, что судно застраховано в пятнадцать миллионов, я понял, к чему он клонит. И думаете, я возмутился, с гневом отверг преступное предложение? Нет, Стэн. Я рассуждал так. Судно нерентабельно. Оно делает последний рейс, потом станет на прикол и в лучшем случае будет продано за бесценок. Так не лучше ли от него избавиться? Страховая компания не разорится, а если и потерпит крах, так это ее беда, а не наша. Я не привык, не хотел думать о других. Я ухватился за эту мысль, как за средство снова стать на ноги.
Мало беспокоила меня и этическая сторона дела. Наверное, даже вам знакомы случаи, когда владельцы уничтожали суда ради страховых премий. Я же знаю их предостаточно. В бизнесе идет беспрерывная война, побеждает беспощадный и хитрый. Не тревожила меня и возможная при аварии гибель людей. Вообще цена человека в этом мире невысока. Вспомните Вьетнам, беспрерывные войны на Ближнем Востоке, в Африке. Нет, меня не тревожила участь пассажиров, к тому же должно было сказаться мое морское мастерство: я решил аккуратно посадить судно на рифы и снять людей, ну а если что случится, то жертв будет все же меньше, чем в автомобильных катастрофах на наших дорогах. Я принял предложение Чевера и Минотти погубить судно, и мы клятвенно скрепили нашу договоренность.
Я не учел лишь одного. Отец, убивающий свою дочь ради обогащения, не остановится, чтобы убрать и меня, имея такого компаньона, как Минотти с его организацией убийц. Грош цена любым их клятвам! Помните, я говорил вам о слуге Чене, о его непроницаемом характере и необыкновенной исполнительности? Недавно я его застал у письменного стола, он делал вид, что вытирает пыль, а я уверен — копался в столе, не зная, что эти записки я прячу в книжный шкаф. По всей вероятности, он уберет меня, как только я расправлюсь с судном. И знаете, Стэн, я не боюсь смерти, у меня иногда даже возникает к слуге чувство благодарности: он может избавить меня от страшной тяжести, которая невесть почему навалилась на меня. Я потерял сон, запил, ударился в разврат. Вся моя циничная потребительская философия, логика поступков обернулись жалкими попытками оправдаться перед самим собой. Однако перед собственной совестью трудно оправдаться, Стэн.
Теперь лично для вас, Стэн. Не кляните себя за то, что не действовали более решительно, не остановили меня. Ничто уже не могло помочь «Глории», ее судьба была предрешена, и моя также, я не захотел бы ничего менять. Такой уж сложился, как вы говорите, сюжет нашей драмы. Вы вели себя правильно, Стэн, и помогли мне хоть перед смертью прозреть.
Мне уже не сойти с «Глории». С сердцем все хуже и хуже. Врач предупредил, что малейшее волнение может оказаться причиной рокового исхода. Моим гробом станет моя «Глория». Какое это было изумительное судно, Стэн! Можно восхищаться им как пассажир, как зритель, но все его неоценимые мореходные качества поймет только моряк. Это одно из последних судов такого рода. Как чайными клиперами завершилась эра парусного флота, так с гибелью «Глории» закончится эра морских гигантов. И все-таки я потоплю свою возлюбленную, несравненную «Глорию». Она неизбежно двигается к своей гибели — рифам.
Вы, Стэн, опубликуете и это письмо, и мое официальное признание на бланке «Глории». Чевер с Минотти не получат страховки, и я воздам в полной мере этим клятвопреступникам.
Как я ни мерзок, Стэн, все же мне хочется, чтобы в вашей памяти осталось обо мне и что-то хорошее. Я горько улыбнулся, написав это. Составьте хотя бы обо мне справедливое мнение, как о преступнике, заслуживающем снисхождения. На этом свете мне хочется еще сказать, что не я подсунул роковой пистолет бедняге Томсену. Ведь именно при вас я приказал выбросить пистолет. Но Томсен его оставил, так как знал точно, что пистолет мой, и, видимо, собирался вернуть его мне, когда я протрезвею. Теперь-то я знаю, что пистолет положил в стол штурманской рубки мой слуга Чен, вернее — подручный Минотти — Чевера.
Китаец следил за каждым моим шагом. Ждал. Наблюдал. Это тонкий психолог. Он изучил и характер неуравновешенного, слабовольного Томсена, предугадал его реакцию и подсунул ему мой заряженный пистолет. И наверное, прочитал даже мои мысли в день катастрофы. Не иначе! Чен заходил в ходовую рубку чуть раньше вас. Опасайтесь его. Не садитесь вместе с ним в спасательную шлюпку. Остерегайтесь также Гольдмана. Мои письма лучше всего пусть сбережет Джейн. Себе оставьте только пустой конверт и мою записку, приложенную к деньгам.
Занавес опускается, Стэн. Финита ля комедия! Прощайте…
Капитан лайнера «Глория» Дэвид Смит».
Томас Кейри спрятал письмо в карман, поправил одеяло на плечах жены, спросил:
— Тебе не холодно, Джейн?
— Мне страшно, Том! Боже, какое чудовище мой отец! Все-таки я все еще считала его отцом. Цеплялась за мысль, что произошла какая-то нелепая ошибка, что он-то ни при чем, что все это — дело рук подлого Минотти. Мне не хочется жить, Том! Почему меся не убил тот гангстер в Гонолулу? — Она зарыдала и долго не могла успокоиться. Наконец» уснула, положив голову на колени мужа.
Гарри Уилхем невозмутимо изрек:
— С таким папашей расстроишься. Хорош и наш капитан. Скажите, док, вы действительно догадывались, как он пишет, о его намерениях?
— Не совсем так, Гарри. Смиту просто казалось, что его планы раскрыты. Так всегда бывает, когда совесть нечиста. Действительно, у меня иногда мелькала такая мысль. Хотя я размышлял и о пожаре, и о взрыве, но почему-то все время возвращался к тем, кто управляет судном. Я пытался разгадать капитана и в то же время думал, что на мостике находились и другие. Я подозревал Гольдмана и особенно второго помещика Томсена, пытаясь понять, ради какой выгоды для себя каждый из них мог бы это сделать. По выходе из Иокогамы я застал капитана за чтением лоции Кораллового моря. Он тогда же сказал: «Какой опасный район!» — и захлопнул книгу. Руки его при этом дрожали, а лицо посерело. Тут же он принял нитроглицерин. И потом сказал, как бы оправдываясь: «Люблю читать лоции, набираться ума-разума». Этот факт вам, пожалуй, ничего не скажет, но у меня их накопилось множество, и все они склоняли меня к тому, что и капитан Смит способен пойти на преступление. Одного я не мог понять — ради чего? Он долго плавал и очень много зарабатывал. Здесь же он рисковал большим, чем жизнь, — честью. Он понял, что я о чем-то догадываюсь, и старался разуверить меня. И на какое-то время это ему удавалось. Вы знаете, каким он мог быть обаятельным человеком. Я теперь уверен, что в первоначальный его план не входил Риф Печали, он хотел потопить судно дальше — в Коралловом море. Но его слишком тяготило ожидание, затем обострившаяся болезнь сердца толкнула на ближний риф. Он не в силах был больше ждать, у него не оставалось времени. Меня удивляет, как он мог написать такое письмо, зная о ежеминутно грозящей смерти? И все же он это сделал. Что это — неуемная жажда мести? Поистине это трагический шекспировский персонаж!
