— Как вам будет угодно, — сказал с улыбкой Гарри Уилхем. — Приходите в любое время, я буду рад вас видеть. Ну а о Кинге и говорить нечего.

Мистер Гордон и Томас Кейри поднялись на верхнюю палубу. Несмотря на пронизывающий ветер, вызванный движением судна, пассажиры стояли у бортов или сидели на скамейках и в креслах, любуясь солнечным закатом.

Мистер Гордон подошел к борту. Томас Кейри сказал:

— Извините, я пройдусь по палубе.

— Да, да, Том, идите, а я провожу солнце, оно вот-вот опустится в океан. Какое оно здесь большое, медно-красное, кажется, что сейчас зашипит, выплеснется вода от его прикосновения. Но идите, идите, Том. Я буду где-нибудь здесь, поблизости.

Томас Кейри с нарочитой медлительностью шел по палубе, обходя шезлонги, где сидели укрытые пледами пожилые леди и джентльмены, решившие с первого дня не упустить ни одного вдоха озонированного воздуха. Несколько раз молодому человеку казалось, что он видит Джейн, с замиранием сердца он подходил и, разочарованный, брел дальше. Наконец, обойдя всю палубу, он вернулся к мистеру Гордону. Профессор один сидел на большой скамье, хотя вокруг все скамьи были заняты.

Он печально улыбнулся:

— Хорошо быть негром. Можно уединиться даже в такой толпе. Сесть. Подумать. Располагайтесь, Том, вечер исключительный. Смотрите, какие краски заката! Какое море! А вон парит огромная птица, ни разу не взмахнув крылом.

— Альбатрос.

— Так вот он какой, альбатрос! Вы знаете, Том, когда я стоял возле борта, мне на миг показалось, что и у меня растут крылья. «Глория» идет очень быстро, и действительно, с некоторой долей воображения можно представить себе… Это чувство родилось во мне как-то само собой, как в детстве, когда мы часто летали во сне. С возрастом мы утрачиваем эту способность. По крайней мере, большинство даже забывает, что когда-то у них были крылья. — Неожиданно он спросил: — Вас беспокоит отсутствие Джейн?

— Да. Очень. Возможно, она больна. Меня тогда при встрече в коридоре поразила ее бледность.

— Отличный признак. Значит, вы ей не безразличны. Уверен, что и она разыскивает вас. Иначе и не может быть. Вы должны встретиться, по всем законам драматургии это неизбежно, необходимо, иначе изменится весь характер событий! Представьте себе, что вдруг Клеопатра не встречается с Антонием или Дездемона ускользает из смертельных объятий Отелло? Тогда не стало бы двух великих трагедий! Нет, Томас, и у нас все останется на своем месте. Джейн с блеском сыграет отведенную ей роль. Не улыбайтесь так скептически. Нет лучших актеров, чем самые обыкновенные люди. Вы не думайте, Том, что я весь в грезах, среди выдуманных персонажей, я имел время и возможность изучать людей в их повседневной жизни. Поверьте мне, Джейн появится на сцене в нужный момент и хорошо проведет свою роль…

Мистер Гордон с улыбкой посмотрел на сосредоточенное лицо своего попутчика — тот, весь подавшись вперед, ждал, глядя на сомкнутые створки раковины лифта. Луч надежды озарил было похудевшее лицо Томаса Кейри и сразу погас, как только двери раздвинулись и на палубу выкатились четыре высокие девицы в розовых платьях, а за ними солидная супружеская чета. С птичьим щебетом, ежась от вечерней свежести, весь этот выводок двинулся к борту.

Томас Кейри спросил:

— Что, если мне обратиться в бюро помощника капитана по пассажирской части?

— Не советую. Имейте терпение. Ее выход будет очень скоро. Все же, мне кажется, что вашей встрече на судне надлежит состояться при каких-то особых драматических обстоятельствах, в один из особенно эффектных моментов нашего плавания.

— Что вы имеете в виду под драматическими обстоятельствами и эффектными моментами? — вздрогнув, спросил Томас Кейри.

— Ну хотя бы во время урагана, или когда мы обнаружим мафиози, или, наконец, когда у нее не будет сил выносить разлуку с вами. Но идемте отсюда. Почти все уже ушли, только те, что запаслись пледами, дремлют на свежем воздухе. Да вот еще святой отец…

К ним подошел, судя по одежде, католический священник.

— Отличная погода, джентльмены, — сказал он, останавливаясь перед ними.

— На редкость удачное отплытие, и думаю, судя по началу, что таким же окажется все плавание. Но будем уповать на всевышнего, пути его неисповедимы!

У него было полное, круглое лицо, с губ не сходила улыбка, сутана несколько удлиняла его куцую фигуру. Он представился:

— Патрик Лопес, — и протянул руку профессору, сказав при этом, что рад познакомиться и что одной из самых приятных сторон всякого путешествия он считает дорожные знакомства.

Услышав имена своих новых знакомых, патер почему-то радостно оживился; они все вместе спустились на лифте до третьей палубы. Расставаясь, он долго кланялся и предложил свои услуги в качестве гида.

— Я уже третий раз совершаю подобные круизы, а на Гавайях прожил четыре года, приходилось бывать также и в Полинезии, в Китае, Японии. Я миссионер, разношу слово божие по лику земли, к сожалению, внимают ему уже не так, как прежде. Но, извините, это слишком серьезный вопрос для разговора в судовом вестибюле. Надеюсь, мы еще побеседуем об этом…

Томас Кейри вежливо кивнул, а мистер Гордон выразил живейшее желание потолковать в недалеком будущем на эту животрепещущую тему.

— Интереснейшая личность, — сказал мистер Гордон, когда они с Томасом Кейри вернулись в каюту.

— Вы не находите, что мистер Лопес несколько навязчив?

— Ну что вы, Томас! Просто общительный человек. И такая непосредственность помимо черты характера объясняется его профессией ловца душ. Нет, Томас, он мне нравится, и нам не хватало именно священника в качестве нового действующего лица…

Шторм гнал катер на юго-восток. Ветер немного стих, до 8-9 баллов, перестал валить снег, его сменил дождь, то ливневый, то моросящий. Солнце не показывалось, над океаном стояли серые сумерки. В радиоприемнике все еще слышался голос базового радиста, упорно вызывавшего катер, голос его еле различался среди треска атмосферных разрядов и делового попискивания морзянок. Иногда врывалась музыка. Несколько раз они слышали далекую Москву, Владивосток, но чаще Токио, Манилу и американские станции. Старшина Асхатов включал радиоприемник всего на несколько минут, чтобы не истощать и без того уже подсевшие батареи, делал он это, как сам говорил, «для бодрости духа и поднятия настроения». И действительно, услышав родную речь, все приободрялись, отступали давящее одиночество и чувство обреченности, чаще начинали поглядывать на низко летящие тучи в надежде услышать гул самолета, пристальнее озирали прыгающий круг горизонта в надежде увидеть силуэт миноносца или другого корабля, идущего им на помощь.

Небо и океан безмолвствовали. Временами катерникам казалось, что они остались одни на целом свете. Только их утлое суденышко да они трое, а весь остальной мир, с его материками, островами, миллиардами людей, куда-то исчез, да и не существовало его никогда. Всегда так вот катились волны, свистел ветер и низко мчались тучи. Изредка солнечные лучи прорывались сквозь трещины в облаках, и в мгновение ока все преображалось вокруг. С поверхности океана исчезала серая пелена. Свет пронизывал высокие волны, вода становилась ярко-синей, а пена сверкала снежной белизной.

Старшина Асхатов всячески одобрял свой крохотный экипаж: улыбался потрескавшимися от соли и ветра губами, дребезжащим, фальшивым голосом напевал «Дунайские волны» — этот голос как-то не вязался с его могучей фигурой, казалось, что пел кто-то другой, маленький, хлипкий, но пение его нравилось и мотористу и матросу. Он рассказывал анекдоты, истории, происходившие с ним или с кем-либо из знакомых или когда-то услышанные, пересказывал содержание прочитанных книг, убеждал подчиненных, что скоро их разыщут, осталось совсем немного…

— Весь океан обшарят, а найдут, — часто повторял он. — Слышали, радисты не отходят от станции, значит, не потеряли веры, что мы живехоньки. Так-то, друзья!