— Черт бы их побрал!..

— Чтоб им провалиться!..

Так энергично, хоть и не слишком благозвучно, Эскаргас и Гренгай выразили свое крайнее возмущение подлостью пленников, которых оставил на их попечение Пардальян.

Верные слуги вращали глазами, скрежетали зубами, размахивали кулаками… Там, за дверью, находились Фауста, д'Альбаран и двое его подручных.

— Ты слышал, Гренгай, что сказал господин шевалье? — прорычал Эскаргас.

— Черт побери, что я, глухой, что ли? — проревел Гренгай. И, чтобы продемонстрировать, что со слухом у него все в порядке, он повторил:

— Если мы упустим эту проклятую герцогиню, переодетую всадником, нашему Жеану конец, вот что сказал господин Пардальян. Она, верно, спуталась с дьяволом; ведь каждый знает, что женщина, которая носит мужской наряд, запросто может загубить свою душу.

— Чтоб ей гореть в адском огне до скончания веков!.. — с чувством произнес Эскаргас. — Черт возьми, Гренгай, нам надо глядеть в оба!.. И если эта, как ты выразился, проклятая герцогиня и ее сообщники попытаются нас обмануть…

— Мы им устроим веселую жизнь! — вскричал Гренгай. — Не сомневайся, Эскаргас, уж меня-то, урожденного парижанина, этим чужакам не обмануть!

— Да и я стреляный воробей, меня на мякине не проведешь, — заявил Эскаргас. — Ну пошли, Гренгай, — вздохнул он.

— Пошли, Эскаргас, — откликнулся Гренгай.

Они вернулись в погреб. Войдя в это «узилище», Гренгай запер за собой и своим другом дверь на два оборота и сунул ключ в карман. Оба стража были похожи на свирепых догов. Крепкая дверь была надежно закрыта. Но этого им показалось мало, и они уселись между столом и этой дверью, словно преграждая к ней путь.

С резким стуком «тюремщики» поставили шпаги между ног: каждый крепко сжимал тяжелый эфес, давая понять безоружным пленникам, что в любую минуту готов пустить в ход смертоносный клинок. Эскаргаса и Гренгая мучила жажда. Вскоре, налив до краев две кружки, они залпом их осушили, снова наполнили и опорожнили единым махом. Потом резко поставили кружки на стол. Не будь сии сосуды оловянными, они бы разлетелись на мелкие кусочки. А так кружки лишь погнулись.

Стражи никак не могли успокоиться. Их глаза были налиты кровью и в глазах этих явно читался вызов: «Ну, кому не сидится на месте?!»

Фауста замерла рядом с д'Альбараном. Словно окаменев, она украдкой наблюдала за Эскаргасом и Гренгаем. Пока рядом с ней был Пардальян, она почти не обращала на них внимания. Однако женщина отметила, что раньше они не вели себя столь грубо и сурово.

«Это Пардальян настроил их против меня, — подумала Фауста. — Вот они теперь и стараются».

Так и было на самом деле.

Несколько минут герцогиня не сводила со своих тюремщиков горящих глаз, которые, казалось, обладали волшебной силой и могли проникать в самые потаенные уголки человеческих душ. Фауста сосредоточенно рассматривала двух стражей, будто оценивала крепость их мышц и твердость их характеров.

А Гренгай и Эскаргас даже не заметили, что их пристально изучают. Оба они наконец успокоились, обрели свой прежний вид и завязали между собой негромкую беседу — как и положено людям, которые не туги на ухо и, слава Богу, умеют вести себя в приличном обществе.

Но вот Фауста встала с места. Она улыбалась. И улыбка эта не была ни зловещей, свойственной иной раз госпоже герцогине, ни обворожительной, усмирявшей и очаровывавшей строптивые сердца. Нет, это была почти детская улыбка, немного насмешливая и удивительно простодушная.

Раскованной походкой кавалериста, чуть покачиваясь и поводя плечами, Фауста вразвалку двинулась к Гренгаю и Эскаргасу. На их глазах загадочная красавица мгновенно превратилась в разбитного малого.

Двумя руками — своими белыми, нежными ручками — она схватила тяжелый деревянный табурет и со всего маху поставила его возле стражей. Плюхнувшись на него, женщина решительно взяла оловянную кружку, бесцеремонно протянула «тюремщикам» и, все так же улыбаясь, панибратски заявила:

— Что-то и меня жажда замучила!.. Плесните-ка мне, ребята!

Эскаргас и Гренгай оторопели.

«Черт возьми!..» — одновременно подумали они.

И пихнули друг друга локтями, желая этим сказать:

«Осторожно… Гляди в оба!..»

Но Пардальян велел им вести себя почтительно — особенно с этим господином — и не отказывать пленникам ни в чем… кроме одного: не открывать им дверь раньше назначенного часа. И «ребята» наполнили кружку Фаусты… Как водится, до краев. И себя, разумеется, не забыли.

— Ваше здоровье, молодцы, — воскликнула герцогиня, подняв кружку.

Они чокнулись с ней и вежливо ответили:

— За ваше здоровье, сударь.

Оба залпом осушили свои кружки. И глазом не моргнув, Фауста тоже выпила все до дна. Как и они, она удовлетворенно крякнула. И тоже поставила локти на стол. Наконец, как и они, запустила пальцы в тарелку и аппетитно захрустела бисквитом.

Завязался разговор.

Изображая веселого парня, не очень воспитанного и без всяких предрассудков, Фауста очень ловко стала расспрашивать своих «тюремщиков».

Но и они неплохо играли свои роли. Охотно отвечая на все ее вопросы, оба делали вид, что ни о чем не подозревают.

На самом же деле они были предельно внимательны и осторожны. Да иначе и быть не могло: Оба знали, что имеют дело с женщиной. И не просто с женщиной, а с великосветской дамой, с герцогиней. Будь они даже простаками, которыми прикидывались, и то бы сразу поняли, что дама не может так себя вести. Значит, она притворялась… и притворялась блестяще.

Не зная помощников Пардальяна, Фауста пыталась судить о них лишь по их ответам. Но мало ли чего они могли наболтать? Поэтому она больше полагалась на свои глаза, чем на уши.

Но составить представление о Гренгае и Эскаргасе Фауста опять-таки могла только по их внешнему виду. Оба они прикидывались простофилями, и она неизбежно должна была прийти к неверным выводам. Так оно и случилось.

«Они бедны и всю жизнь кому-то служат, — подумала Фауста. (И одно из этих умозаключений было правильным.) — Если предложить им сто тысяч ливров, они ошалеют и выпустят меня отсюда. Надо их подпоить — а потом рискнуть».