Они двигались по Большой улице, которая и впрямь кишела народом. Пардальян громко болтал о пустяках. Фауста охотно подыгрывала ему и шутила напропалую, удивляя шевалье своей поразительной выдержкой и остроумием.

Некоторые прохожие пытались получше рассмотреть связанных пленников, перекинутых через седла. Но Эскаргас и Гренгай свирепо вращали глазами, грозно щерились и так рявкали на зевак, что те сразу спешили унести ноги…

Шагов через сто процессия остановилась перед скромной таверной и вслед за Пардальяном свернула во двор. Привязывая лошадей, шевалье задержался возле них на минуту-другую. И за это короткое время успел кое-что сделать…

Прибежавший хозяин не удивился, когда увидел раненого и двух пленников, туго связанных крепкими веревками.

Но он изумился, заметив Пардальяна. Почтительно поприветствовав его, трактирщик воскликнул:

— Как, господин шевалье, и вы тут?

На этот вопрос Пардальян ответил другим вопросом:

— Вы в точности выполнили мои распоряжения, мэтр Жакмен?

— Тютелька в тютельку, сударь, — затараторил тот. — Надеюсь, вы будете довольны. Все сделано, как вы приказали.

И мэтр Жакмен поспешил пожать руки Эскаргасу и Гренгаю. Не прошло и пяти минут, как они втроем перетащили пленников в погреб. Пардальян сразу спустился туда же с Фаустой под ручку.

Хозяин потянул на себя тяжелую дубовую дверь, обитую железом, с ключом, торчавшим в огромной замочной скважине. Два фонаря на стене освещали довольно большое пространство. Наверху, под низким сводом, виднелась отдушина. Отверстие это не было забрано решеткой, оно было таким крошечным, что через него не пролез бы и пятилетний ребенок. Каменные плиты были влажными, словно их только что помыли.

В глубине погреба рядком лежали три соломенных тюфяка, разделенных узкими проходами. На каждом тюфяке покоились мягкие матрасы, одеяла и подушки. Посреди подвала стоял квадратный стол, покрытый белоснежной скатертью, хоть и не самого тонкого полотна. На нем разместилась первая перемена блюд плотного обеда: огромный пирог, колбасы, окорок, сухие бисквиты. Шесть запыленных бутылок, оловянные кружки, оловянные тарелки, вилки из букса. Ножей не было.

На другом столике, у стены, возле постелей, стоял таз и сверкал чистотой пузатый медный кувшин, наполненный свежей водой. Тут же находился котелок с кипятком, а рядом — большой горшок с отваром из трав и несколько кружек. А еще — безукоризненно чистое белье, бинты, корпия, разные мази, словом — все, что нужно для перевязок. Скромную обстановку наскоро оборудованного для жилья подвала дополняли четыре или пять деревянных стульев.

Пардальян быстрым взглядом окинул помещение и удовлетворенно улыбнулся. Пока Гренгай. Эскаргас и трактирщик укладывали пленников в постели, шевалье заговорил с Фаустой, которая даже не соизволила осмотреться:

— В общем, как видите, сударь, — Пардальян обратился так к красавице из-за трактирщика, и благодарная Фауста выразила шевалье свою признательность кивком головы, — место, может, и не самое веселое, но здесь по крайней мере чисто, и мы постарались сделать этот погреб похожим на жилище.

— И все же оно больше напоминает мне тюремную камеру, — с улыбкой возразила герцогиня.

— Это правда, и я приношу вам свои глубочайшие извинения, — прижал руку к сердцу шевалье. — Но ведь я рассчитывал поместить сюда только этих увечных вояк. Я и вообразить не мог, что вы окажете мне высокую честь и станете моим гостем. Знай я об этом заранее, я бы подыскал для вас что-нибудь более соответствующее вашему пожеланию. Еще раз нижайше прошу меня простить.

Пардальян говорил очень серьезно. И Фауста так же серьезно ответила:

— Да полно вам, это не имеет никакого значения. Я ценю удобства, но, если надо, обхожусь к без них.

— Вот и прекрасно, а то бы меня совесть замучила, — воскликнул шевалье. — Да вы и пробудете-то здесь всего несколько часов. И можете делать что хотите. Мэтр Жакмен в лепешку расшибется, чтобы вам угодить. А он такой повар, что, отведав его стряпни, вы пальчики оближете!

— Право, шевалье, я причинил вам столько беспокойства, что мне просто неловко. Давайте забудем об этих неудобствах, — проворковала Фауста.

— Как вам угодно, сударь, — поклонился Пардальян.

Они подошли к постелям. Эскаргас и Гренгай меняли повязку д'Альбарану. С великаном все было в порядке. Мэтр Жакмен поставил примочки двум другим пленникам и потихоньку выскользнул из погреба. Пардальян заметил, что слуги испанца еще настолько слабы, что день-другой будут лежать, не вставая, и милостиво разрешил развязать их, чему они были несказанно рады.

Еще раз убедившись, что у пленников есть все необходимое, шевалье повернулся к Фаусте, снял шляпу и галантно раскланялся:

— Прошу у вас разрешения удалиться, мадам.

— Как? — удивилась герцогиня. — Разве вы не почтите нас своим присутствием?

В голосе ее звучала скрытая ирония. Изощренное ухо Пардальяна уловило в тоне женщины легкое презрение — и шевалье сухо ответил:

— Уж вы-то, как никто другой, знаете, что я никогда не питал ни малейшей симпатии к ремеслу палача и осведомителя. И я не меньше презираю ремесло тюремщика.

И Пардальян снова заговорил с откровенной насмешкой:

— У меня срочные дела. Так что я вас покидаю, мадам. Еще раз извините за то, что вынужден оставить вас в таком месте. Но я уже имел честь сообщить вам, что вы здесь не задержитесь. С наступлением темноты дверь отопрут, и вы будете свободны — и вы сами, и ваши люди.

Будто песнь ликующих фанфар, прозвучало для Фаусты слово «свободны». Но это было так неправдоподобно, что она не смела поверить собственным ушам. И женщина спросила:

— Что вы подразумеваете, говоря — «свободны»?

— Да все, что может означать это слово, черт возьми! — удивленно ответил Пардальян. — Вы будете располагать собой. После того как стемнеет, вы вольны делать что хотите. Хотите — оставайтесь здесь, хотите — уходите… Куда хотите, когда хотите, с кем хотите и как хотите, дело ваше! Одним словом, вы будете свободны! По-моему, тут и объяснять нечего!