Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Помолчав немного, Мурасигэ принялся запальчиво приводить новые доводы в свое оправдание:

— О дружбе и чести можно восторженно рассуждать только в мирное время. А сейчас война! Страна охвачена смутой, и теперь все не так, как прежде. Если сам не плетешь интриг, то их непременно плетут против тебя, если не подличаешь, то с тобой обращаются подло. Мир так жесток, что убить или быть убитым сейчас проще, чем взять в руку палочки для еды. Вчерашний союзник сегодня становится врагом, и будь он прежде хоть трижды другом, его нужно схватить и бросить в темницу. Такова суровая правда жизни. Кстати, я еще не совсем истребил в себе жалость, потому и не убил тебя до сих пор.

— О, теперь я понимаю, как вы относитесь к жизни, войне и понятию чести. Вы так же слепы, как и многие в наши дни. Мне больше не о чем с вами говорить. Валяйте! Уничтожайте самого себя!

— Что такое? Ты смеешь утверждать, будто я слеп?

— Совершенно верно, однако я все равно еще не утратил прежней симпатии к вам. И хочу напоследок открыть вам кое-что.

— Что такое? У клана Ода есть тайные планы?

— Да нет, я совсем не то имел в виду. Вы глубоко несчастный человек, Мурасигэ. Хотя ваша смелость не вызывает сомнений, вам, к сожалению, неведомо, как жить — и как выжить — в наше время и в нашей стране. У вас нет ни малейшего желания попробовать хоть что-то изменить. Человеческого достоинства у вас куда меньше, чем у простого горожанина или земледельца. И вы еще называете себя самураем!

— Да как ты смеешь говорить такое! Выходит, я и не человек!

— Верно. Вы зверь в человеческом облике.

— Ну-ка, повтори!

— Давайте-давайте! Разозлитесь как следует! Все равно это обернется против вас же… Но послушайте, Мурасигэ, если люди, живущие в мире, утратят чувство чести и преданности, они станут зверями. Задумайтесь: мы сражаемся друг с другом, а пламя всеобщей ненависти никак не гаснет. И что же теперь, уповать только на силу, злость и коварство и позабыть о чести и сердечности? Поступив так, вы станете врагом не только Нобунаги, но и всего рода человеческого, проклятием всей земли. И поскольку я убежден в том, что вы именно таков, я буду рад отсечь вам голову.

Замолчав, Камбэй услышал за окном гул голосов. Оказывается, Мурасигэ окружили вассалы и оруженосцы и принялись кричать, перебивая друг друга:

— Убейте его!

— Нет, наш господин, позвольте мы убьем его сами!

— Такое оскорбление нельзя стерпеть!

— Спокойнее, самураи, спокойнее!

Судя по всему, приближенные Мурасигэ расходились во взглядах на грядущую судьбу Камбэя. Одни требовали убить его на месте, другие уверяли товарищей в том, что из этого ничего путного не выйдет, меж тем как сам Мурасигэ не мог ни на что решиться.

В конце концов возобладало мнение тех, кто считал, что спешить с убийством Камбэя нет никакой необходимости, и Мурасигэ удалился в окружении своих воинов.

Когда голоса и шаги стихли вдали, Камбэй задумался. Да, знамя восстания уже поднято, на сей счет не оставалось ни малейших сомнений, однако среди воинов нет полного согласия: одни прямо-таки рвутся в бой против вчерашних союзников, тогда как другие всерьез подумывают о том, что с кланом Ода лучше все-таки не ссориться. А войско, лишенное единства, не может представлять серьезной угрозы.

Но, как ни говори, а Мурасигэ прогнал послов князя Нобунаги и принялся усиленно готовиться к войне. А сейчас вот бросил в темницу и его, Камбэя. Значит, военачальник сделал окончательный выбор. «Какая жалость», — подумал Камбэй. Нет, не на свою судьбу он сейчас сетовал, а на невежество и тупость Мурасигэ. Уходя, тот захлопнул окошко, но Камбэй успел заметить, что на пол его темницы упал какой-то клочок бумаги. Он на ощупь отыскал и подобрал его, но прочитать написанного, естественно, не смог: в помещении царила такая тьма, что собственных рук было не разглядеть.

Однако на следующее утро, когда через неплотно прикрытое окно просочился слабый свет, он вспомнил об этой записке и прочитал ее. Это оказалось письмо Одэры Масамото, адресованное Араки Мурасигэ.

«Тот самый наглец, о котором мы с вами недавно беседовали, приехал ко мне, чтобы уговорить отказаться от наших планов. Я ввел его в заблуждение, сказав, будто хочу вначале выслушать ваше мнение, так что он, вероятно, вскоре прибудет к вам в крепость. Человек этот очень опасен, не стоит оставлять его в живых. Надеюсь, что вы воспользуетесь подходящей возможностью и избавите мир от этой неприятной персоны».

Потрясенный Камбэй взглянул на дату под письмом. Да, оно и впрямь отправлено в тот же день, когда он вел переговоры с Масамото, а затем покинул крепость Готяку.

— Что ж, выходит, он отправил это письмо вдогонку за мной, — пробормотал Камбэй. — Какое вероломство! А все-таки интересная штука — жизнь! — Он говорил вслух, сам того не замечая. Звуки его голоса глухо, как в пещере, разносились по всей темнице. — Очень интересная штука!

Ему предстоит еще не раз столкнуться с истиной и ложью, испытать избыток чувств и душевную пустоту, пережить горе и радость и проникнуться верой и смятением. Это и означает жить на свете. Однако на несколько недель Камбэй оказался оторван от мира, а значит, и от жизни.

Войска, окружившие крепости Итами, Такацуки и Ибараги, были готовы в любое мгновение нанести удар. Тем не менее из ставки Нобунаги на горе Амано такого приказа все не поступало. Воины и командиры уже начали терять терпение.

— По-прежнему ничего? — спрашивали они друг у друга.

Задал этот вопрос и Нобунага, причем уже во второй раз за день. Однако ожидал он прямо противоположного известия, чем его воины. Князя всерьез тревожило положение клана Ода, причем не только в западных и восточных провинциях, но и в столице. Нобунаге хотелось во что бы то ни стало избежать войны в своем родном краю.

Всякий раз, когда в душе у Нобунаги поселялось беспокойство, ему не терпелось повидаться с Хидэёси. Будь такая возможность, он бы вообще его от себя никуда не отпускал. Совсем недавно Хидэёси сообщил ему, что Камбэй отправился на переговоры к своему бывшему князю Масамото, а оттуда намеревался поехать в Итами и постараться убедить Мурасигэ отказаться от восстания, и просил Нобунагу еще на некоторое время отложить штурм мятежных крепостей.

— Не слишком ли он уверен в своих силах? — заметил по этому поводу Нобунага. — Впрочем, Хидэёси умеет добиваться своего.

Но, как ни взывал Нобунага к голосу собственного разума, нетерпение, царившее в его ставке, становилось все более и более томительным. Военачальники уже не скрывали раздражения и бранили Хидэёси за недомыслие:

— Почему Хидэёси послал именно этого человека! Да кто, в конце концов, такой этот Камбэй? По происхождению он вассал того самого Одэры Масамото, который вместе с Мурасигэ, предав нас, заключил союз с кланом Мори и поднял знамя восстания в западных провинциях. Как же можно было поручать такое важное дело Камбэю?

Некоторые не ограничивались обвинениями Хидэёси в недальновидности и намекали, будто и сам он ищет союза с кланом Мори.

Меж тем постоянно поступающие донесения не приносили никаких обнадеживающих известий. Не поддавшийся на уговоры Камбэя Одэра Масамото держался по отношению к Нобунаге все более и более враждебно. Он во всеуслышание рассуждал о том, что в западных провинциях позиции клана Ода крайне слабы. Более того: в последние дни между ним и кланом Мори то и дело сновали гонцы.

Наконец терпение Нобунаги иссякло.

— Действия Камбэя — это заведомо ложная уловка, — заявил он. — Пока мы сидим сложа руки в ожидании вестей от этого недостойного человека, враг объединяет против нас силы и крепит оборону. Если так будет продолжаться, то к тому моменту, когда мы решимся на наступление, ситуация станет для нас безнадежной.

Тут-то и пришло известие от Хидэёси: Камбэй все еще не вернулся, и о его судьбе нельзя сказать ничего определенного. В письме Хидэёси сквозило отчаяние. Нобунага прищелкнул языком, а затем отшвырнул шкатулку с письмом в сторону.

160
{"b":"30395","o":1}