Ваш Георгий Адамович

4, av<enue> Emilia chez Mme Heyligers Nice 14/VII-58

Дорогая и бесценная, chere Madame

Что это такое? «Усекновение Августа без продолжения и конца». Получил хвост письма, а начала нету. Где начало и что в нем сказано? Не знаю, например, пускать ли к Вам Иваска, буде он сюда приедет. И, может быть, вообще, было там что-нибудь важное?

Я узнавал об отелях в Ницце. Сейчас еще не совсем полно, но через неделю будет archi-plein[396]. У меня есть знакомый, совладелец отеля Эверест, где жил всегда Штейгер. Он разумно советует, чтобы Вы приехали в начале сентября. Тогда комнаты будут, и, кстати, в этом Эвересте есть комната с маленькой кухней. Я буду в Ницце sauf imprevu[397] до 15 сентября, по крайней мере. Сейчас всюду надо брать полный пансион, и стоит это не меньше 2000 фр<анков> в день, да и то я искал для двух студентов из Англии и нашел за 2000 фр<анков> только до 1 августа, а потом дороже. По-моему, лучше всего в сентябре, в самом начале. Тогда и не так жарко, и можно комнату выбрать по вкусу. Моя хозяйка спит в ванне, да и ту собирается сдать, и тогда будет спать, очевидно, на плите.

Получил вчера письмо от Прегельши, с сообщением, что высылает мне для Вас 5000 фр<анков>. Как желаете — переслать их Вам или передать при радостном свидании? Могла бы, дура, послать прямо Вам. Кажется, Вы бы хорошо сделали, если бы поблагодарили Кодрянскую и ее, хотя бы по принципу «не плюй в колодец».

Относительно войны Маковский — Померанец, то я еще в своем уме и никаких третейских судов, лично, не желаю. Маковский меня уверял, что все подкопы Померанца — против меня, но я не верю, да мне и все равно. Померанец мне в связи с этим прислал очень милое письмо, на которое я столь же мило ответил. По-моему, он — человек без интриг и хитростей, да и зачем ему под меня подкапываться? К «Рифме» этой я отношения не имею и не намерен иметь. Но о третейском суде я сказал Маковскому: т. е. сказал, что если он хочет «бить П<омеранцеву> морду», то лучше устроить суд и просить Зайцева быть председателем. Кстати, Зайцев, божья коровка, верно, откажется.

Ну, а о Оцупе писать долго, расскажу лично. Когда я его спросил, почему же, до его гневной статьи, он мне писал, что Диана просит передать, что «моя статья — жемчужина», он прищурился и процедил: — Ты не понял. Диана Александровна сказала — черная жемчужина!

Тут я не нашелся ничего ответить. А оказывается, черная жемчужина дороже белых.

В сущности, мне этого болвана жалко, как на старости лет всехлюдей на свете. Я бы ему написал об этом письмо, но уверен заранее, что ничего из этого не выйдет, и потому писать не буду. Относительно «Трех царей» не знаю, что это, но воображаю.

Амуры мои продолжаются и причиняют мне эмоции различные. Даже очень различные. Но хорошо, что есть эмоции. До свидания, Madame и Жорж. Если я к Вам приеду, или Вы сюда, то приготовьтесь увидеть старого сморчка, в какой я превратился внезапно, все после зимнего гриппа. Bon loisirs обоим. Как Жорж — лежит или ходит? Долго лежать в известном возрасте не хорошо, даже если хочется. Пусть встает непременно.

Ваш Г. А.

Nice

21 июля <19>58

Chere petite Madame

Вот 5 тысяч. Спасибо за милое письмо и всякие сообщения. На Померанца я и не думаю сердиться. За что? Иваск пишет, что если и приедет, то в августе, да и то под вопросом. Получил сегодня письмо от старика Гласберга, что только я объяснил ему своей статьей поэзию Жоржа, а до этого он был согласен с собеседником Гуля насчет ссылки на каторжные работы[398]. Видите, какого я Вам приобрел поклонника! Я в настроении кислом, оттого пишу кратко. Разные на то причины, и сама немножко нездорова.

До свидания, bien chere amie и Жорж также. Пишите, пожалуйста, и не подражайте моему лаконизму и «великой суши».

Ваш Г. А.

4, av<enue> Emilia chez Heyligers Nice 12/VI1I-58

Chere amie Madamotchka.

Пишу в сладком тумане дружеской встречи, еще не совсем рассеявшемся. Как и что у Вас? Очень был рад у Вас побывать, несмотря на болезнь Жоржа. Пусть прибодрится, он худ, конечно, но вид — ничего, и цвет лица, и все прочее[399]. У меня на это глаз острый. Не надо поддаваться болезни, это важнее всех лекарств. А Вы, Madame, меня до мозга костей поразили своей юностью. Годики ведь уже не столь маленькие, а вид с ума сводящий. Я даже, вернувшись, рассказывал вечером своему «ангелу», и он заинтересовался, т. к. предпочитает дам, а не девиц, которые кричат: «ах, пустите меня к маме!», как было со Спаржей[400]. Радио мне обещали присмотреть, тогда я Вам напишу. А газеты и журналы пришлю тоже. Стишок Ваш оценил и прочел дважды, но на Пиотровском увяз[401]. Почти Пушкин, но не совсем. Ну, вот — все. До свиданьица и примите всякие чувства, для обоих. Пожалуйста, не сохраняйте моих писем, а рвите, а то потомство скажет: был знаменитый критик, но идиот.

Ваш Г. А.

7, rue Frederic Bastiat Paris 8 Суббота, 20/IX-58

Дорогая душка Madame Приехал вчера и нашел Ваше письмо. Ехал долго, с приключениями в дороге, в Гренобле должен был ночевать и т. д. Здесь еще никого не видел, кроме Кантора. Сегодня увижу Кодрянскую и Цетлиншу. Нашел письмо от Померанца, который желает меня видеть, но, верно, для философских разговоров. Сейчас, par le meme courrier, я пишу Ермолову, который дружен с директором Gagny (я не могу ему сам написать, т. к. не могу никак вспомнить ни его имени, ни фамилии, но Ермолов мне это сообщит, да и сам поговорит). Как только что-нибудь узнаю, Вам сразу напишу. Я понимаю, что Вам в Hyferes не по себе, и даже больше. Насчет остановки в Нью— Йорке, я больше всего имею в виду Mme Nowburg (Ольга Жигалова)[402], которая имеет там роскошную квартиру на Park Avenue. Она должна быть сейчас в Париже, и я с ней поговорю. Она — дама ничего, довольно дура и скуповата, но ввиду того что Вы — литература, думаю, будет даже рада. А если не она, так найдем другое. Кстати, Поляков до сих пор мне не ответил. Отчество Татаринова — Владимир Евгеньевич. О Жорже я напишу из Англии. Во-первых, напишу густо, а во-вторых, по-моему, будет вообще лучше, когда пройдет некоторое время и будет это «голос издалека», а не чепуха, вроде статьи Яконовского[403]. La mort demande du calme[404], а не причитаний и «рева», как у Померанца[405], по его рассказу. А где лучше написать? М. б., в Нью-Йорке?[406] Напишите Ваше мнение. Конечно, Париж — это здесь, va, — но там больше понимающих людей, гораздо. Я сейчас в полном, полнейшем отупении, по разным причинам. (О чем Вы могли бы судить по моей статейке-каше о Тургеневе[407]. Впрочем, прочтя то, что было рядом, я решил, что моя каша все-таки лучше.) Насчет пальто и шляпы: пальто — когда-нибудь, как-нибудь, это не к спеху, а шляпу — ежели бы прислали посылочкой в надлежащей коробке, весьма одолжили бы! Только если пришлете, то сразу, как только получите письмо, а то посылки идут долго. Я уезжаю 2 октября, или au plus tard[408] 3-го. Простите, Madame, если это хлопотливо и трудно. Почему Вы не хотите мне написать о чем-то, что надо сказать le vive voix?[409] Писем у меня никто не читает, и я все сейчас же уничтожаю. Если помру, будто никто никогда мне и не писал! Прокурора не обижайте, хотя дурак, что признался именно теперь.