Овечья дорога спускается в Райскую, образуя уходящую вниз вязовую аллею. Обычно все здесь в тумане, так что даль словно опущена в яичный белок: темно-коричневые пятна в нем — это крыши из тростника, редкие красные — из черепицы; длинные желтые полосы, разгороженные зелеными изгородями и межами, — поля, а между ними белые змейки дорог. Вдали смутно видна островерхая башенка церкви и движущиеся серые массы — овечьи отары. На самом заднем плане — гряда холмов. Когда пробьется солнце, то видишь на их боках голубоватые и рыжие оползни, потому что леса у нас нет и травяные корни землю не держат, хотя трава для овец отменная. А далеко справа — сплошное темно-зеленое пятно бесконечных Лягушечьих болот.

— Что за очарование в голубых этих холмах! — с чувством сказал Джойс.

На нижней дороге послышался говор — возвращались наши. Я дернул Питера за рукав, чтоб он пригнулся: не пальнули бы сгоряча.

Грубый хриплый голос раздался как раз под нами:

— Эй, помолчи-ка, Боб Раск. Ты, кроличья твоя душа, и стрелял-то зажмурясь, чтоб не видеть рогов этих морских дьяволов! А я вот что скажу вам, мои храбрецы: в те времена, когда Френсис Дрейк [6] щипал бороду испанского короля, разбогатеть можно было скорей, чем прочтешь «Отче наш». Разорви меня собаки, если с десятком молодцов…

И дальше не разобрать: прошли.

— Не хотел бы я с таким собеседником очутиться на пустынной дороге, — заметил Джойс. — Кто он такой?

— Это не он, а она, наша леди. Элинор Лайнфорт из Соулбриджа. Местная владелица манора [7]. Мы все от нее держим землю: кто фригольд [8], кто копигольд [9], а кто просто арендует.

Питер недоуменно покачал головой:

— Ей бы только пиратским кораблем командовать.

— Угадали. Командовала. И под судом за это уже была.

Питер с комическим ужасом воздел руки кверху.

— Так, может, и ты что-нибудь вроде Гоукинса? [10] Заведешь меня в какой-нибудь хорошенький пиратский притончик…

— Не занимаемся, — сухо ответил я. — Теперь за это судят и вешают. Вот раньше… А что особенного? Почти все лорды на этом побережье скопили себе состояние честным пиратским трудом.

— А твои земляки?

Я объяснил, что в молодости — да, бывало. Взять хоть нашего работника Иеремию. Но теперь все землеробы. Овцами тоже занимаются. Ну, еще рыбой, кто ленив с овцами возиться.

— И не приходит охота тряхнуть стариной?

— Нет, разве что судно какое у берегов разобьется. Так это же по обычаю: что море выбросит — твое. Да не бойтесь, вам ничего не сделают, раз вы со мной. Я не только пасу бабкиных овец. Я и клерк манора.

Мы уже спускаемся и идем между зелеными изгородями. А дом мой — вот он. И опять же я осмотрел его как бы впервые и тоже глазами Питера. Что ж, дом как дом: весь в зелени, только крыша краснеет. Балки я недавно покрасил голубым и розовым, хорошо это выглядит сквозь листву. Каменная ограда вся в цвету: тут тебе и вьюнки, и душистый горошек, и петунии, и розы. За ней сад с фруктовыми деревьями, ульи, сыроварня, пивоварня, сарай с печкой для овечьего молодняка и маток… всего не перечтешь. Правда, работников у нас маловато, чтоб содержать все это в порядке,

А вот и сама хозяйка у калитки: в руках не библия, а ружье.

— Какая статная у тебя мамаша, — сказал Джойс.

— Нет, это моя бабка, — говорю, — мистрис Катарина Гэмидж.

Бабка тем временем навела дуло мушкета в живот Джойса и говорит:

— Советую. Бэк, отойти от него подальше.

Питер снял свою уродскую шляпу и описал пером у бабкиных ног галантный полукруг.

— В меня уже стреляли, мистрис Гэмидж, — вежливо сказал он. — Испанцы и французы, турки и татары. Было бы несправедливо получить напоследок английскую пулю.

— Он спас мне жизнь, — сказал я. — И обещал уволиться из пиратов. Бабка, да опусти ты мушкет!

Бабка все так же держала палец на спуске, а дуло — на уровне Питерова желудка. Мистрис Гэмидж была женщиной неспешных решений.

— Какой вы веры, мистер? — спросила она наконец.

— Христианской, мистрис. В магометанство меня не обратили: я не сторонник многоженства и не противник свинины.

— Это не ответ, — сурово сказала моя бабка.

— Ах, вы, наверное, насчет здешних споров о тридцати девяти статьях [11] и о том, где стоять алтарю? Увы, мистрис, скитаясь так далеко от родины…

— Я к тому — не скрытый ли вы католик? — неумолимо допрашивала бабка.

— Католики-французы однажды сбросили меня в море по подозрению, что я гугенот, — объяснил Джойс. — Думали этим умилостивить бурю. Но вышла ошибка: буря не унялась и они утонули. А меня, представьте, спасли нечестивцы турки.

Бабка наконец опустила мушкет.

— Ступайте в дом, — сказала она помягче. — Когда в деревню то и дело врываются аммонитяне [12], поневоле и женщина берется за мушкет. Бэк, дай гостю умыться!

Не всякого впустила бы в дом мистрис Гэмидж, не всякого усадила бы за стол. Бабка моя ужас какая гордая и проницательная — недаром полдеревни убеждено, что она ведьма. Пока Питер ел, бабка молчала. Лишь когда он не без сожаления отодвинул пустую миску, бабка строжайшим образом допросила гостя, не является ли он барровистом, фамилистом или социнистом… ей-богу, не упомню всех сект, которые она знает. Питер тактично отвечал, что ему, бедному грешнику, недосуг было в церковь ходить.

— Языческое капище — вот что такое церковь, — сверкнула глазами бабка. — Ибо сказано: в сердце своем возведите храм, и где двое из вас, там буду Я Третий!

— Великолепно сказано, — нашелся Джойс. — Кстати, не нужен ли вам третий… словом, третий работник?

— Не знаю, как посмотрят хозяева манора. Кроме того, мистер, способны ли вы крестьянствовать? Ведь это не шпагой тыкать во все стороны. Пьянства, богохульства, плясок и игрищ, знайте, я не потерплю.

Питер на это лишь благочестиво возвел очи горе. Удивительно, как он умел попасть бабке в тон! После краткой молитвы та простерла свое благоволение до того, что отпустила его отдохнуть на сеновал, приказав там снять с себя тряпье, дабы она могла лично убедиться, что в одежде мистера нет вшей.

— Признаюсь тебе, Бэк: бабка твоя произвела на меня впечатление, — болтал Питер, разлегшись на сене. — Будь она помоложе, уж я ее с божьей помощью отвлек бы от барровистов, фамилистов, и как их там.

— Она не хочет замуж, — сказал я, усмехнувшись при мысли, что за моей бабкой можно ухаживать. — А женихи нашлись бы. Сам Патридж…

— Это кто такой?

— О, он у нас главный после леди. И стюард [13] манора, и мировой судья. В его руках ваша судьба, мистер Джойс. Но это ничего: я у него клерком, и если я скажу…

Довольно небрежно Питер попросил меня походатайствовать перед Патриджем, — как будто услуга клерка манора такой пустяк! Затем он обложился со всех сторон сеном, бормоча, что ему надо в одиночестве обдумать важный вопрос о своем переходе в пуританство, и не успел я выйти, как он захрапел.

Шел я на работу в Соулбридж, но все мои мысли оставались с ним. Каждое его слово почему-то приводило меня в восторг либо сердило, и я все спрашивал себя, чем же он так отличается от моих односельчан, которых мне и слушать-то тошно.