Одноглазый араб взял трубку и небрежным движением большого пальца нажал кнопку соединения.

– Слушаю, – произнес он на одном из мало распространенных диалектов, которыми иногда пользуются полудикие обитатели горной части Афганистана.

– Аллах покарал неверных, – сообщил ему мужской голос, говоривший на том же наречии.

– Аллах акбар, – согласился одноглазый. – Но твое сообщение запоздало. То, о чем ты говоришь, я вижу из окна. Это зрелище ласкает взор и радует душу. И то, что я имею возможность его наблюдать, означает, что вы хорошо поработали, Фарух.

– Я...

Голос собеседника утонул в отдаленном гуле и треске помех, и за секунду до того, как он прорезался снова, одноглазый араб услышал еще четыре взрыва, которые последовали один за другим и были не менее, а может быть, и более мощными, чем первый.

– Я всего лишь выполнял волю Аллаха, – заявил человек на том конце линии, когда шум в трубке утих. В его голосе звучало сдержанное торжество, поскольку наблюдаемое им зрелище, конечно же, намного превосходило то, что мог видеть из своего окна одноглазый, по красоте и величию.

– Не стоит играть словами, Фарух, – доверительно, как старому приятелю, но с легко различимыми нотками угрозы, посоветовал одноглазый. – Чтобы выполнять волю Аллаха, надо точно знать, чего он от нас хочет. Это знал пророк Мухаммед, но он уже давно умер. А мы с тобой, – добавил он, предвосхищая возможную попытку грубой лести, – обычные люди, пытающиеся облегчить страдания наших братьев. Скажи, велики ли разрушения?

– Думаю, сейчас горит не меньше половины терминала, – с готовностью откликнулся собеседник, явно не стремившийся продолжить теологический спор. – Точнее сказать трудно, я нахожусь километрах в десяти от города. Попробую подъехать ближе, но, боюсь, дороги вот-вот перекроют...

– Оставь это, – приказал одноглазый. – Подробности мы узнаем из утренних газет. А ты возвращайся к Халиду, его не стоит надолго оставлять одного. Передай ему, что я им очень доволен. Думаю, что без его программы нам было бы намного труднее справиться с этим делом.

– Уверен, Халид будет счастлив, когда я передам ему ваши слова. Да продлит Аллах ваши дни!

– Поезжай, и да облегчит Аллах твой путь! Думаю, аэропорт будет работать еще какое-то время, и ты успеешь на утренний рейс.

Как только разговор был окончен, потрепанный "рейндж-ровер" развернулся прямо посреди шоссе и, набирая скорость, направился в сторону Лутона, где располагался ближайший аэропорт. Через минуту ему пришлось прижаться к обочине, чтобы пропустить мчавшуюся по встречной полосе колонну пожарных машин в сопровождении двух полицейских "лендроверов". Когда колонна, оглашая окрестные поля воем сирен и сверкая проблесковыми маячками, пронеслась мимо, губы Фаруха аль-Фаттаха изогнулись в пренебрежительной усмешке: что бы ни говорил только что его телефонный собеседник, без воли Аллаха тут не обошлось, а что такое горстка неверных с брандспойтами против гнева Всевышнего?

Одноглазый араб рассеянно положил телефон на стол и неторопливо допил кофе, чуть заметно улыбаясь собственным мыслям. За окном, на северо-западе, росло и набирало силу бледное зарево далекого пожара.

Глеб погасил окурок о грубую штукатурку стены. В темном небе у него над головой одна за другой зажигались холодные зимние звезды. Легкий ночной ветерок, как ножом, резал левую щеку и неодобрительно шептался о чем-то с сухими рыжими кронами невидимой в темноте буковой рощи. Сиверов предполагал, что о нем: все-таки это был законопослушный австрийский ветер, шептавшийся с дисциплинированными австрийскими буками, которые росли на территории частного домовладения, тоже австрийского, где постороннему было совершенно нечего делать. Глеб проник сюда, забыв спросить разрешения у хозяев, грубо поправ право частной собственности; с учетом того, что за пазухой у него в наплечной кобуре висел теплый от соседства с телом "глок", любой из вышеупомянутых хозяев мог шлепнуть его, как таракана, не вступая в переговоры и не опасаясь последствий.

Деревья росли на скудной почве, за века и тысячелетия нанесенной ветрами на верхушку длинной плоской скалы, отчаянно цепляясь за камни, проникая корнями в трещины и расселины. Их молчаливое мужество вызывало невольное уважение, которое не становилось меньше оттого, что между деревьями, как оказалось, были проложены мощенные плиткой дорожки, установлены удобные скамейки на витых кованых ножках и дурацкие абстрактные скульптуры, скрывавшиеся, правда, в кустах и потому незаметные даже сверху, со стен королевского замка.

Глеб не знал, кому принадлежит этот парк, снизу казавшийся просто запущенной горсткой чудом уцелевших на открытой всем ветрам скале деревьев. Возможно, это была собственность самого Халида бен Вазира или его соседа. Это было неважно. Главное, что местность тут, наверху, оказалась в достаточной мере пересеченной, чтобы до поры послужить ему надежным укрытием. Вот если бы в этом укрытии еще не было так холодно...

Справа вверху в ночном небе призрачно белели красиво подсвеченные замаскированными прожекторами стены и башни старого замка. Из-за того что прожекторы освещали только самую верхушку горы, казалось, что замок висит в воздухе, ни на что не опираясь. Неугомонные туристы уже разошлись. Впрочем, стоило лишь Глебу об этом подумать, как над зубчатым каменным парапетом блеснула ярко-белая звездочка фотовспышки, а за ней еще две. Какие-то сумасшедшие вели ночную съемку, пользуясь свободным временем, отсутствием иных забот и широкими возможностями, которые современные цифровые технологии предоставляют каждому валенку, впервые взявшему в руки фотоаппарат.

Глеб посмотрел на часы. Было только начало одиннадцатого; ни в городе, ни на вилле, которая находилась прямо у него за спиной, еще никто не спал. Снизу волнами наплывали обрывки музыки, гудки автомобилей и трамвайные звонки. Город веселился, с нетерпением ожидая наступления рождественских каникул; глядя сверху на эту веселую, ярко освещенную предпраздничную круговерть, можно было подумать, что никто из участвующих в ней людей не смотрел по телевизору новости и принципиально не читал газет. Это Глеба нисколько не удивляло: он давно понял, что чужие проблемы интересуют людей, только когда становятся их собственными – по воле обстоятельств, внезапно и без всякой видимой причины уложивших их лицом в грязь и присыпавших сверху парой сотен тонн битого кирпича и бетона. Вот если бы нефтехранилище взорвалось не в Лондоне, а здесь... Да что там нефтехранилище, хватило бы и захудалой заправочной станции! Вот тогда бы они забегали как ошпаренные, взывая к полиции, правительству, ООН и бог знает к кому еще...

Он просидел в своем укрытии еще часа полтора, думая о всякой всячине. Вообще-то, ему сейчас полагалось думать только об одном: как незамеченным пробраться в дом. Однако наблюдения, сделанные днем, убедили его, что это не удалось бы даже в шапке-невидимке, а значит, и ломать над этим голову не стоило. Поэтому он и думал о разной чепухе: о том, например, управится ли с делами до тридцать первого декабря, а еще о том, что, подключившись к здешним линиям связи, можно было бы узнать много интересного. Но все его электронное оборудование осталось в Вене, да и толку от него здесь не было бы никакого: как Глеб ни старался, он не сумел отыскать ничего, что походило бы на телефонную линию, подведенную к вилле на скале, а это означало, что здешние обитатели предпочитают мобильную связь и радио обычным проводным телефонам. Они могли позволить себе любую роскошь. Правда, линия электропередач тут имелась – потому, наверное, что хозяевам не улыбалось днем и ночью слушать доносящийся из подвала грохот дизельного генератора.

Как бы то ни было, оборудованием для радиоперехвата Глеб Сиверов не располагал, и ему оставалось рассчитывать только на свои силы.

Мало-помалу город внизу угомонился и отошел ко сну. Электрическое зарево по-прежнему стояло над ним неподвижным туманным ореолом, но ярко освещенные улицы и площади опустели до наступления утра. Зажатый с двух сторон крутыми каменными боками альпийских предгорий, город сверху напоминал придуманный писателем-романтиком городок в табакерке. Его хотелось накрыть крышкой, положить в карман и отвезти домой в качестве новогоднего подарка Ирине. Архитектор не только по профессии, но и по призванию, она просто обожала мелкие макеты и виды старинных городов с их крутыми черепичными крышами, дымящими трубами и узкими окнами с частым переплетом. Вручая подарок, он рассказал бы Ирине о конфетах с портретом Моцарта, похожих на глаза, о здешних троллейбусах, где в кабине водителя вместо зеркал установлены компьютерные мониторы, и о пожилой велосипедистке, которая стрелой неслась под уклон по людной улице, не шевеля ни единым мускулом, одетая с иголочки и оттого до жути похожая на посаженный в седло велосипеда манекен из витрины дорогого бутика. Он рассказал бы о летней резиденции здешних монархов, показавшейся ему излишне официальной, скучноватой, плоской и какой-то недостаточно солидной, и о старом замке на вершине горы; о здешних светофорах, работающих в таком сумасшедшем режиме, что даже самую узкую улочку приходится пересекать бодрой рысью, он бы тоже с удовольствием рассказал. О чем он наверняка не стал бы рассказывать Ирине, так это о своем предстоящем визите на виллу арабского программиста Халида бен Вазира.