– Это что, противозаконно? – огрызнулся Шнайдер.

– О, ни в коей мере! Это ведь не детская порнография и не сцены насилия, так что с этой стороны все в полном порядке. Но, дорогой герр Шнайдер, даже такой болван, как вы, должен понимать, что никто в этом печальном мире не расстается с деньгами просто так! Особенно с такими солидными... А?

– Я не потерплю оскорблений! – сообщил австриец, которому очень не понравилось слово "болван".

– Еще как потерпите, – возразил незнакомец. – К тому же это не оскорбление, а простая констатация факта: вы болван, наживший крупные неприятности из-за собственной жадности. Домик ему захотелось... – он прибавил какое-то короткое, энергичное слово на незнакомом языке, похоже ругательство. – Но ваши личные неприятности – ничто по сравнению с теми бедствиями, которые вы, герр Пауль, обрушили на головы ни в чем не повинных людей – женщин, детей, стариков...

Как ни странно, даже после этих слов Шнайдеру первым делом пришла на ум некая финансовая афера, в которой он принял невольное участие. Какое-нибудь ложное банкротство, крупный банковский крах, оставивший без сбережений сотни, а может быть, и тысячи вкладчиков...

– Ну, что вы уставились на меня, как свинья на ветчину? – с презрением спросил незнакомец. – Вы, европеец, гражданин свободной, цивилизованной, демократической страны, стали прямым пособником исламских террористов! Валяйте бегите жаловаться на меня в полицию! Вы будете очень удивлены, когда ваш приход оформят как явку с повинной... Или вы мне сейчас скажете, что не знали, на кого работали?!

Шнайдер почувствовал примерно то же, что и человек, внезапно сбитый с ног и упавший лицом в зловонную лужу. На какое-то время он оцепенел, лишившись способности не только говорить и двигаться, но даже и думать. Потом в мозгу у него будто лопнул какой-то нарыв, и мысли, вырвавшись на свободу, понеслись с сумасшедшей скоростью.

Первая была такая: "Вот так влип!", вторая – "Мой бог, какой ужас!" Третья касалась аккуратного белого домика, с мечтой о котором, кажется, можно было попрощаться, а когда вернулось спокойствие, возникла трезвая и холодная мысль: "Никто ничего не докажет".

Пауль Шнайдер понимал, что эта мысль не делает ему чести, но, доннерветтер, ничего более конструктивного в голову ему сейчас не приходило. В конце концов, он действительно ничего не знал, и обратного не докажет никакой суд. Если судить за подобные вещи, можно упечь за решетку кого угодно, от официального Интернет-провайдера, обеспечивающего доступ в мировую сеть всем желающим, в том числе и педофилам, и террористам, до какого-нибудь фрезеровщика, всю свою жизнь вытачивающего затворы для пистолетов и даже не задумывающегося о том, кто и в кого будет из этих пистолетов стрелять.

Потом он посмотрел на своего собеседника, и мысли его немедленно приняли иную, не столь оптимистичную окраску. Незнакомец опять нацепил свои очки, и черные линзы холодно, недружелюбно поблескивали в свете настольной лампы. Можно было только догадываться, кто он такой и на кого работает. Зловещий черный пистолет в сочетании с незнакомым акцентом и разговорами об исламском терроризме наводил на весьма печальные размышления; Паулю очень некстати вспомнилось то немногое, что он знал о методах работы израильской разведки Моссад, и он похолодел. Ну конечно! Если бы незнакомца в темных очках заботила такая чепуха, как сбор доказательств и соблюдение тонкостей юридической процедуры, он повел бы себя совсем не так.

Вот, например, как он тут очутился? Никакой он не Трауб, и это явно не его кабинет. Каким образом он узнал, что Пауль будет здесь сегодня вечером? Что сделал с настоящим Траубом?

Ответы были очевидными, и они подразумевали такой стиль действий, с каким Пауль Шнайдер в реальной жизни еще не сталкивался. Что-то подобное он видел только на экране телевизора и, помнится, всегда горячо одобрял решительные поступки героев, которые убивали негодяев направо и налево без суда и следствия. А уж худших негодяев, чем современные террористы, просто невозможно себе вообразить!

Вот в этом-то и заключался весь ужас его положения. Подумав, Пауль понял, что слова незнакомца о пособничестве террористам звучат куда более логично, чем его собственные предположения о каких-то финансовых махинациях. Скорее всего картинки, которые он размещал на разных сайтах, содержали в себе некие закодированные послания. Действия Пауля Шнайдера объективно выглядели как самое настоящее пособничество и даже соучастие в совершении террористических актов, отсюда и слова про женщин, стариков и детей... И что в сложившейся ситуации предпримет этот решительный малый, этот темноволосый иностранец, обращающийся с огромным черным пистолетом так непринужденно, будто орудует зубочисткой? Обратится в суд?

– О майн либер готт! – пролепетал Пауль Шнайдер, чувствуя, что бледнеет.

"Лед тронулся, господа присяжные заседатели. Это вам не мусульманин", – весело подумал Глеб и вкрадчиво произнес:

– Итак?..

Фройляйн Марта Дитц, личный секретарь агента по торговле недвижимостью Эрнста Трауба, загнала свой похожий на сверкающую елочную игрушку крошечный "фиат" на стоянку перед подъездом конторы, заглушила двигатель и дисциплинированно затянула ручной тормоз. Ее тонкие, почти неразличимые из-за полного отсутствия косметики губы недовольно поджались, когда она увидела на соседнем парковочном месте длинный темно-зеленый "ровер" своего шефа. Получалось, что Трауб уже в конторе, и это не вызвало у фройляйн Дитц никакого энтузиазма, поскольку означало, что с самого утра у нее будет невпроворот работы и что спокойно выпить традиционную чашечку кофе перед началом трудового дня ей вряд ли удастся.

Она посмотрела на часы. До начала работы оставалось еще целых двадцать минут. Трауб, конечно, не посмеет возражать, если она за это время выпьет кофе. Еще бы он посмел! Тут уж одно из двух: либо помалкивай, либо плати сверхурочные. Но помалкивать этот жирный боров, естественно, не станет. Ничего не запрещая прямо, он все-таки будет стоять над душой, излагая свои соображения по поводу того, что такое бизнес, как к нему следует относиться, как, по его мнению, должен вести себя служащий, сохраняющий лояльность по отношению к фирме, от кого конкретно зависит процветание упомянутой фирмы и кто, наконец, даже не надеясь на элементарную человеческую благодарность, регулярно оплачивает счета за электричество, в непомерных количествах потребляемое кофеваркой фройляйн Дитц. Так что кофе она, конечно, выпьет, но вот удовольствие от него вряд ли получит.

С точки зрения фройляйн Марты, Эрнст Трауб был непроходимо туп, самодоволен, непривлекателен и жаден. В начальнике ее раздражало все: лицо, фигура, одежда, голос, манеры. Фройляйн Марту бесила его глупая жизнерадостность, идиотские шутки и привычка оплакивать каждый потраченный цент – привычка, которую у себя самой она считала добродетелью.

Вообще, фройляйн Марта Дитц была само совершенство, если не снаружи, то уж наверняка внутри. Так, по крайней мере, полагала она сама, и ей до сих пор не встретился безрассудный смельчак, у которого хватило бы нахальства с этим спорить. Иногда ей казалось, что ее шеф готов высказать вслух свои никчемные соображения по этому поводу, и она с радостью готовила к бою тяжелую артиллерию, но Трауб всякий раз сдерживал свой неразумный порыв, и правильно делал – в случае чего фройляйн Дитц уничтожила бы его беглым огнем так же основательно, как испанские завоеватели некогда уничтожили цивилизацию древних инков.

Ей не в чем было себя упрекнуть, и она не позволяла этого другим. Если под ее руками ломался купленный на прошлой неделе ксерокс, виновата была не она, а производитель копировальной техники или недобросовестный поставщик. Если ей случалось перепутать на столе у Трауба бумаги, которые он по свойственной ему ограниченности считал важными, это происходило только потому, что секретарша в тот момент думала о вещах по-настоящему важных – о том, например, как лихо она позавчера отбрила мясника, дерзнувшего отпустить двусмысленный комплимент по поводу ее прически. И если она до сих пор оставляла безнаказанными косые, полные животного вожделения (как ей казалось) взгляды шефа, так только потому, что он свято соблюдал возложенные на него трудовым соглашением обязательства и неплохо платил.