– И давно вы покинули монастырь, святой отец? – осторожно поинтересовался дон Росендо, пока падре отгонял ослика от своих дорожных припасов.

– В день корриды, – ответил священник, протягивая недовольному ослу горсть твердых, как жемчужины, зерен.

– И вы оставили изможденного осла томиться за воротами, вместо того чтобы отвести его в мою конюшню! – воскликнул дон Росендо. – Неужели вы думаете, что у моего конюха не нашлось бы лишней горсти маиса и ковша воды для вашего четвероногого приятеля?

– Боюсь, что я и так доставил вам слишком большое беспокойство, – произнес падре, отвязывая повод, – кроме того, мы с Микеле привыкли обходиться самой малостью: спим, где нас застанет ночь, питаем себя тем, что посылает нам Господь…

– Как птицы небесные, – улыбнулся дон Росендо, вспомнив слова Писания, – не сеют, не собирают в житницы…

– О нет! – перебил падре, воздев указательный палец к сумрачному небу. – Мы с Микеле сеем слово Божье, и оно уже начинает давать первые всходы!

– Что вы имеете в виду, святой отец? – поинтересовался дон Росендо.

– Они уже начинают приходить ко мне, – пробормотал священник, поднимая полы сутаны и с привычной легкостью забираясь в истертое до блеска седло. – Они уже отворачивают лица от каменных идолов, этого языческого капища, все еще оскверняющего своим существованием окрестные леса!..

– Какие идолы? Какое капище? Первый раз слышу! – воскликнул дон Росендо, стараясь заглянуть под капюшон, откуда доносилось возмущенное бормотанье.

– Так вы, сударь, оказывается, лжец! – прошипел падре Иларио, обжигая дона Росендо гневным сверкающим взглядом.

– Не будь на вас сана, вы бы ответили мне за это оскорбление! – процедил дон Росендо, отступая от священника.

– Оскорбление?! Вы усмотрели в моих словах оскорбление?.. – произнес падре, придержав осла и даже откинув на спину капюшон.

– Идолы? Капище? Что за бред! – повторил дон Росендо. – Но даже если это не бред, то какое отношение все это имеет ко мне?

– Но разве вся эта дьявольская мерзость находится не в ваших владениях? – нахмурился священник, указывая на далекое темно-зеленое пятно, широкой подковой охватывающее один из выступов плоскогорья.

– Да-да, это мои владения, – растерянно пробормотал дон Росендо, припомнив очертания карты, оставленной ему доном Манеко, – но я еще не успел добраться до этого леса, чтобы насладиться его душистой прохладой!

– Вы, сеньор, по-видимому, не имеете ни малейшего представления о здешних лесах, если полагаете, что их сень может доставить усталому путнику какое-либо подобие наслаждения, – проворчал священник, решительно разворачивая морду осла по направлению к дороге. – Но я настоятельно советую вам ознакомиться с этой частью ваших владений…

– Вы говорите так, словно я встречу в этом лесу самого дьявола! – усмехнулся дон Росендо.

– Я не знаю, как выглядит настоящий дьявол, – сказал падре, слегка касаясь ослиного брюха острыми звездочками шпор, – но прошу принять мои извинения за то, что я назвал вас лжецом. Вы не говорили бы со мной так, если бы хоть раз видели это мерзкое капище!

С этими словами священник вновь накинул на голову свой капюшон и, слегка потрепав осла по шее, пустил его вдоль обочины тряской неторопливой рысцой.

– Постойте, падре, теперь я не могу отпустить вас просто так! – воскликнул дон Росендо, обогнав священника и загородив ему путь.

– Но у меня ничего нет, кроме Микеле и жалкого дорожного скарба, – развел руками священник. – Впрочем, если этого хватит, чтобы рассчитаться за ваше гостеприимство, берите, мне не привыкать к такому обращению!

– Дорогой падре, неужели вы решили, что я собираюсь вас ограбить? – весело рассмеялся дон Росендо, протягивая ослику сухарь, случайно обнаружившийся в кармане сюртука.

– Я всегда ожидаю от людей самого худшего, – лукаво улыбнулся падре, – с тем чтобы впоследствии радоваться тому, что я обманулся в своих ожиданиях!.. Итак, чем я еще могу служить вам, сеньор Росендо?

– Тем, что проводите меня на это капище, – твердо сказал дон Росендо. – Я бы мог, наверное, и сам отыскать его, но для этого потребуется время, которого у меня не так много…

– Что ж, я помогу вам его сэкономить, – произнес священник после некоторого размышления. – Когда вы хотите отправиться?

– Я готов выехать прямо сейчас, – воскликнул дон Росендо, – но боюсь слишком утомить вас после трех суток скитаний под открытым небом.

– Для того, кто верует, открытое небо – свод храма, – возразил падре, откидывая капюшон и поднимая глаза к рыхлым, низко нависающим тучам.

– Разумеется, своды моего убогого жилища ничто рядом с такой благодатью, – сказал дон Росендо, проследив его взгляд, – но на случай дождя я бы не советовал вам пренебрегать ими…

После минутного колебания падре Иларио принял приглашение дона Росендо и, решительно развернув осла, въехал в предусмотрительно распахнутые слугами ворота. Вскоре все устроилось как нельзя лучше: Микеле был тут же освобожден от своего седла и отведен на конюшню, а странствующий священник передан на попечительство Хачиты, первым делом приготовившей для него горячую ванну с душистым настоем пихтовой хвои, придававшим воде изумрудный оттенок. Падре попробовал было воспротивиться такой роскоши, сославшись на строжайшую аскезу, но тонкие уговоры дона Росендо в сочетании с дорожной усталостью взяли свое, и к тому времени, когда дождевые потоки хлынули на померкшие витражи купола, священник уже по самый подбородок лежал в воде, испытывая блаженное чувство странника, нашедшего пусть недолгую, но все же надежную защиту от коварного непостоянства стихий.

Если что и беспокоило падре Иларио в эти благостные минуты, так это судьба его сутаны и груботканого нижнего белья, непостижимым образом исчезнувшего со спинки стула как раз в тот момент, когда падре осторожно погружал свое тело в дымящиеся воды хвойной купели. Тем более что эти воды весьма чувствительно остывали, заставляя падре жалеть о том, что он так легкомысленно поддался на уговоры гостеприимного хозяина. Священник уже хотел встать во весь рост, дабы постучать костяшками пальцев в потолок, над которым, судя по шуму, вовсю шли приготовления к вечерней трапезе, но в этот миг дверь ванной комнаты тихонько скрипнула и в образовавшуюся щель просунулся крепкий бамбуковый шест, на конце которого покачивалась вешалка со всей одеждой странствующего монаха. На глазах изумленного падре конец шеста достиг крюка, вбитого в потолочную балку, и, оставив на нем выстиранное и тщательно выглаженное облачение, исчез с проворством сурка, скрывающегося в своей норке при свисте орлиных крыльев.

Падре затаил дыхание, а когда невидимая рука плотно прикрыла дверь, сорвал со спинки стула свои четки и, воздев их над пузырчатым облаком радужной пены, стал быстро шептать слова молитвы, призванной в зародыше удушить плотские позывы, внезапно овладевшие его расслабленным, но в то же время отдохнувшим телом. Молитва помогла, и к тому времени, когда падре оказался в гостиной и вновь занял свое место за столом, греховные видения почти померкли перед его внутренним взором, заслоненные, впрочем, не столько зрелищем адских мучений, сколько игрой золотистых лучиков на хрустальных гранях винных бокалов. Но от вина священник отказался наотрез, ограничившись слабым прохладным пульке с солеными орешками и маринованным плавником кальмара, густо посыпанным молотым кайеннским перцем. Затем к нему придвинули блюдо с жареной молодой акулой, украшенной узорчатой свежей зеленью по всему спинному плавнику, после акулы падре ел запеченную в глине индейку, обложенную ломтиками ананаса, выдержанного в диком меду, а когда середина стола вдруг провалилась и из его благоухающих недр вознесся на скатерть лоснящийся от печного жара поросенок, покрытый золотистой корочкой, падре Иларио дрожащими руками отодвинул от себя прибор, ибо вслед за поросенком ему в глаза вдруг ударили языки адского пламени.

Кошмарное видение длилось, быть может, всего одно мгновенье, но и этого было довольно, чтобы падре сорвал с груди закапанную маринадами салфетку и, нашарив овальные бусины четок в рукаве сутаны, решительно встал из-за стола.