Впрочем, когда они по скрипучим половицам добрели до двери свободной спальни, взгляд дона Диего вновь обрел некую осмысленность, а речь достаточно окрепла для того, чтобы он смог не только извиниться перед хозяином за непрошеное ночное вторжение, но и поблагодарить за оказанное гостеприимство. В ответ дон Росендо, разумеется, не преминул напомнить своему гостю, что если бы не его фокус с голубем, то ни о каком гостеприимстве не могло бы быть и речи.
– Трах-бах, сеньор, – и груда тлеющих углей!.. Какое тут гостеприимство? Разве что погреться да испечь пару бананов на ужин! – усмехнулся дон Росендо.
Но дон Диего лишь рассеянно улыбнулся в ответ на эту шутку, и глаза его вновь подернулись дымчатой поволокой. Он даже пожал плечами, словно подчеркивая, что не совсем понимает, о чем идет речь.
Дон Росендо недоверчиво отшатнулся, но едва он открыл рот, чтобы еще раз подробно описать все, что случилось с ними нынешней ночью, как за его спиной в глубине галереи послышались чьи-то легкие шаги. Он обернулся, думая, что это Касильда, которая всегда отличалась чутким сном и теперь вышла из своей спальни на звук шагов и голосов, но силуэт в конце коридора был выше, нежели фигура его сестры. «Предчувствую я, что умереть спокойно мне здесь не дадут», – вздохнул про себя дон Росендо, открывая перед своим гостем дверь спальни и привычным движением опуская ладонь на прохладную рукоятку револьвера.
Тем временем таинственная фигура приблизилась настолько, что в дрожащем свете факела дон Росендо вполне ясно различил не только ее причудливое одеяние – клок звериной шкуры, переброшенный через плечо на манер пончо, – но и крест, связанный из двух бамбуковых тросточек, в ее левой руке. Правой рукой пришелец часто крестил воздух перед собой, и если бы не его лицо – лицо падре Иларио, – дон Росендо мог бы поклясться на Библии, что к нему приближается не кто иной, как призрак Иоанна Крестителя.
Дон Росендо хотел было крикнуть или даже прикоснуться к привидению, но в последний миг все его тело внезапно оцепенело, и призрак пронесся мимо, обдав его лицо влажным подземельным холодком. Дон Росендо попытался повернуть голову ему вослед, но к тому времени, когда это удалось, призрак уже исчез, оставив в желтых сумерках сдобный запашок тухлых яиц, почти до конца пригасивший и без того слабый свет догорающего факела.
– А что вы на это скажете, сеньор де ла Вега?.. – пробормотал дон Росендо, поворачивая голову в сторону спальни и с трудом шевеля онемевшими губами.
Но дон Диего молчал и лишь загадочно улыбался, отступая в глубь комнаты. Дон Росендо хотел было остановить его, но тот отклонил его протянутую руку и осторожно, стараясь не скрипеть старыми петлями, закрыл за собой тяжелую дверь. Тут только дон Росендо почувствовал, что в его ладони как будто набухает некая чужеродная тяжесть. Сперва она была бесформенна и слегка шероховата на ощупь, затем стала пульсировать, наливаться теплом, и когда дон Росендо разжал кулак и осветил его светом факела, он увидел на ладони мокрого большеголового птенца, слабо шевелящего бледными угловатыми крылышками. «А это как прикажете понимать? – вздохнул дон Росендо, стряхивая с ладони липкие яичные скорлупки. – Такой беспомощный, голый, что мне с ним делать?..» Но тут, словно в ответ на его опасения, на сероватой коже птенца то тут, то там стали показываться влажные серые ворсинки, и вскоре весь птенчик покрылся нежным бархатным пушком мышиного цвета. Теперь дон Росендо уже не мог оторвать от него глаз, наблюдая, как по зубчатому окоему крыльев прорастают и разворачиваются тугие маховые перья, как дробится и переливается янтарный свет факела на плотном перьевом покрове головы и спинки, как топорщится и трепещет широкий веер птичьего хвоста.
Следя за всеми этими метаморфозами, дон Росендо испытывал странное двойственное чувство: порой ему казалось, что он видит на собственной ладони само Время, принявшее облик почтового голубя, и что сама Вечность глядит на него из черных птичьих зрачков. Когда же голубь встал на густо опушенные лапки и с шелестом расправил широкие крылья, дон Росендо разглядел под его брюшком короткую сухую камышинку с плотно свернутой в трубочку запиской, торчащей из ее косо срезанного конца. Голубь взмахнул крыльями, перелетая на плечо человека, трубочка треснула, записка развернулась, и в заметавшемся свете факела глаза дона Росендо ясно различили слова, написанные твердым угловатым почерком: «В случае чего, сеньор, эта птица отыщет меня где угодно. Диего».
Дон Росендо вдруг почти физически ощутил нереальность всего происходящего. Ему даже показалось, что никакого выздоровления не произошло и что его бред просто принял иную, более ясную и последовательную форму, искусно вплетавшую в свою жизнеподобную ткань разного рода призрачные и фантастические детали. «Шаровая молния, взрыв под небесами, Иоанн Креститель с лицом падре Иларио, наконец, этот птенчик…» – перебирал он, шествуя по ночной галерее с воркующим голубем на плече. Дон Росендо хотел было отнести птицу на голубятню, но звуки бьющего по стеклянному куполу ливня отвратили его от этого намерения. К тому же голубь оказался на редкость понятливым; едва дон Росендо переступил порог своей спальни, как птица взмахнула крыльями и, поколебав пламя масляной коптилки, перелетела на карниз, с колец которого свисали плотные складчатые шторы. «Похоже, что это все-таки не бред, – подумал дон Росендо, подходя к распяленной на стене бычьей шкуре и проводя ладонью по жестким волоскам, – а если мне к тому же удастся заснуть…» Эту мысль он додумывал уже лежа под одеялом и прислушиваясь к затихающему шуму дождя, который в конце концов и погрузил дона Росендо в зыбкое плавное небытие.
Глава 8
Поутру начались сборы в дорогу, а потом и сама дорога, во время которой дона Росендо никак не покидало беспокойное чувство, что он что-то забыл. Один раз он даже попросил падре придержать осла, сказав, что ему надо подтянуть подпругу, но, спрыгнув на землю, первым делом ухватился не за седельный ремень, а за кожаную покрышку, закрывавшую плетеный дорожный баул, притороченный к луке. В бауле все было на месте, но, бросив взгляд на лежащую сверху флягу с ромом, дон Росендо внезапно вспомнил: птица! Ведь не случайно дон Диего устроил весь этот фокус с птенцом, проклюнувшимся из яйца и выросшим на его ладони, с развернувшейся запиской… И в том, что к утру сам дон Диего вновь исчез, оставив нетронутой свежезастланную постель, тоже ощущался какой-то неясный, но тревожный намек на некие обстоятельства, при которых может возникнуть острая надобность как раз в голубиной почте.
Чтобы как-то унять внезапно подступившее волнение, дон Росендо отвинтил крышку фляги, сделал длинный, обжигающий нёбо глоток и протянул флягу падре. Но тот не просто отказался, а даже как будто пугливо отшатнулся от этого вполне естественного предложения, которое, впрочем, тут же приняла Касильда, промокшая под косыми струями дождя.
После этой короткой заминки дон Росендо пропустил сестру вперед, и путники тронулись дальше, сутулясь в седлах под тяжелыми от воды плащами. Тропа становилась все уже, а там, где мокрые понурые кусты обступали ее так плотно, что почти смыкались ветвями, падре Иларио выхватывал из-под сутаны мачете и с неожиданным для его сана и возраста проворством принимался рубить колючие заросли, усеянные мириадами блестящих капель. К тому времени дождь уже почти перестал и из болотистой низины, куда вела тропа, потянуло вечерней прохладой. Тучи тоже понемногу разошлись, открыв потемневшее до бирюзовой синевы небо.
Перед спуском в низину путники сделали привал, чтобы немного перекусить и свериться с картой. Все совпадало: поворот тропы на запад, горная цепь в ореоле сверкающих ледяных пиков вдали, и даже косо выпирающий из сопревшей травы валун, под которым развели костер, – и тот был помечен кружочком и крестиком, обозначавшими место старого кострища.
– Этой тропе, по-видимому, не один десяток лет, – заметил дон Росендо, увидев за валуном груды костей и черепаховых панцирей вперемешку с разложившимся до бесформенной гнили мусором.
