Тилькуате – а это он вошел в таверну в столь поздний час – подождал немного и, когда игроки стали открывать сданные карты, вытащил из кармана штанов плоскую кожаную флягу, выдернул зубами пробку, запрокинул голову и сделал несколько длинных шумных глотков.
– Черт бы побрал этого пьяного индейца! – выругался один из игроков, бросая на стол пестрый карточный веер. – Испортил мне всю игру!
Игрок обернулся к вошедшему и стал медленно приподниматься со стула.
– Не заводись, Роке, – примирительно сказал банкомет, – просто тебе сегодня не идет карта, а старый Тилькуате здесь ни при чем…
– А я говорю: он колдун, и из-за него вся наша игра пойдет наперекос! – гнул свое Роке.
Пальцы его левой руки уже расстегнули тяжелую серебряную пряжку на животе и захлестнули свободный конец ремня вокруг правого запястья.
– Верно, старик, тебе, наверное, лучше убираться, Роке сегодня не в духе, – беззлобно проворчал третий игрок по имени Висенте.
– К своему сумасшедшему хозяину, – буркнул четвертый, Бачо. – Распустил вас на свою голову, так вы же его еще и отравили!
– А кто тебе сказал, что дона Росендо отравили? – сиплым нетвердым голосом спросил Тилькуате, уклоняясь от свистнувшей в воздухе пряжки ремня.
Впрочем, со стороны это выглядело так, словно старый индеец просто пошатнулся и отступил на полшага, чтобы не упасть, но тем не менее пряжка миновала его ровный, как лезвие мачете, пробор и звонко щелкнула по сапожному голенищу нападавшего.
– Так говорят в лавках, где закупает съестное ваш повар, – уклончиво ответил Бачо. – А в этих лавках бывает много народу, сам знаешь…
– Бачо, я не узнаю тебя! – воскликнул Роке, на миг забыв о своем промахе. – Ты опустился до того, что отвечаешь на вопросы этого старого пьянчуги, да и к тому же индейца, который на другой же день пропьет клочок земли, великодушно подаренный ему этим сумасшедшим Росендо!
– А может, он как раз и явился сюда, чтобы заложить единственное добро, упавшее на него будто с небес по воле этого тронутого? – раздался зычный голос из-за стойки бара.
Все обернулись. Хозяин заведения Мигель Каррера стоял за стойкой и концом перекинутого через плечо полотенца тщательно протирал высокий тонкостенный бокал на толстой приземистой ножке.
– Что ты делаешь? – нахмурился Роке.
Каррера ответил не сразу. Он выставил бокал против пламени коптящей плошки, потом подышал в него и опять поднес к свету.
– Посмотри – и увидишь, – спокойно сказал он.
– Я пока еще не слепой, – скрипнул зубами Роке, – и мне бы не хотелось видеть, как ты будешь поить эту краснокожую тварь!
– Я протираю бокал, – усмехнулся Каррера, – чтобы наполнить его, как только на стойке появится монета, и мне не важно, чьи пальцы ее выложат…
– Зато нам важно, – оборвал Роке. – Бачо, Годой, Висенте, так, ребята?
– Брось, Роке, оставь, не заводись, – вразнобой прогудели три голоса.
– В самом деле. Роке, – подхватил Каррера. – А если тебе не идет карта, возьми кий и погоняй шары, глядишь и успокоишься…
– Шары, говоришь? Ну что ж, можно и шары. – Роке шумно втянул ноздрями дымный воздух, взмахнул серебряной пряжкой, снял с запястья кожаную петлю и вновь обмотал ремень вокруг пояса.
– Вот так-то лучше, – сказал Мигель. – Для такого случая я даже могу поставить за стойку Розину и составить тебе компанию.
– Идет, – буркнул Роке. – А что ты ставишь на кон?
– Бутылку виски.
– В таком случае я ставлю краснокожего, – усмехнулся Роке, застегивая пряжку на плоском мускулистом животе. – Проиграешь – он мой! И твое виски тоже!
– Согласен, – сказал Мигель. – Ведь ты сегодня продулся в пух, а в долг я не играю.
Сказав эти слова, Мигель обернулся, поставил на полку протертый до блеска бокал, неспешно прошел вдоль стойки, поднял широкую полированную доску, преграждавшую путь в его владения слишком ретивым или слишком пьяным посетителям, и шагнул в зал. Бильярд стоял слева от стойки, так что расстояние между ним и стенкой чуть превышало длину кия. Подойдя к столу, туго обтянутому серым от сигарного пепла сукном, Мигель навалился на борт, чиркнул спичкой и по очереди обнес огнем фитили всех пяти коптилок, приклепанных к бочарному обручу, свисавшему с низкого бревенчатого потолка на массивных цепях.
Игроки забыли про карты и с трех сторон обступили массивный бильярдный стол. Роке согнал шары в пирамидку, Мигель натер мелом кожаный пятачок кия, выставил красный боек, примерился, ударил, и шары с глухим стуком раскатились по бортам.
– Не жаль тебе краснокожего, – усмехнулся Роке, высматривая самый верный шар, – совсем не жаль…
– Просто я не хочу тебя расстраивать, – сказал Мигель. – Вы все работаете на Манеко Уриарте, а он, насколько я знаю, бывает довольно крут…
– Да, случается, – пробормотал Роке, легким щелчком посылая шар в угловую лузу.
– Один-ноль, – сказал Бачо, вынув шар из сетки и бросив его на полочку.
– Одного не могу понять, – продолжал Мигель, – что ты будешь делать с этим старым пьянчугой, когда он тебе достанется?
– Для начала дам ему как следует проспаться, – буркнул Роке, загоняя второй шар.
– Два-ноль, – сказал Бачо.
Годой и Висенте молча наблюдали за игрой, пыхтя сигарами и стряхивая под ноги пепел. И лишь Тилькуате все так же стоял посреди зала, слегка покачиваясь и глядя перед собой неподвижным и словно остекленевшим от выпитого взглядом.
После шестого шара Роке дал промах, и в игру вступил кий Мигеля. Тот лихим щелчком отправил два шара по угловым лузам, но на третьем дал осечку, и Роке сильным ударом от двух бортов положил недобитый шар в боковую лузу. До выигрыша ему оставался всего один точный удар.
– Сейчас я приведу в чувство этого потомка Монтесумы, – процедил он сквозь зубы. – А то как чуть выпьют, так начинают болтать: это наши исконные земли, здесь могилы наших предков… Думают, никто из белых не понимает их птичьего языка. Как бы не так, моя нянька учила меня говорить на языке нагуа, и с тех пор я еще кое-что помню…
С этими словами он с треском вогнал победный шар и, бросив кий поперек стола, небрежно бросил:
– Партия.
– Что ж, ты сегодня в ударе, – вздохнул Мигель. – Краснокожий твой.
И тут только до старика индейца как будто дошло, что все происходящее имеет к нему самое непосредственное отношение. Он обратил к игрокам длинное горбоносое лицо, изрезанное глубокими морщинами, беспокойно завертел головой и в конце концов остановил свой блестящий взгляд на победителе, точнее, на тяжелой серебряной пряжке его кожаного ремня.
– Куда ты смотришь, Черная Змея? – вкрадчивым и даже ласковым голосом заговорил Роке, направляясь к индейцу. – Боишься, что я опять буду тебя бить, глупый ты человек? Битье портит человека, делает его ни на что не годным калекой, а на кой черт мне сдался калека, да еще такой старый, как ты? Ты теперь мой, а я привык беречь свои вещи, и оттого они у меня всегда в исправности: конь, кинжал, кольт, кнут…
Он ловким небрежным жестом выхватил из петли на штанине рукоятку с тяжелым набалдашником, раздался звонкий сухой щелчок бича, и пустая кожаная фляга, которую Тилькуате все еще держал в руке, с дробным стуком покатилась по половицам.
– Да никак она у тебя пуста, приятель! – воскликнул Роке, насмешливым взглядом проводив фляжку до места ее окончательной остановки. – Это не дело! Розина!
– Я здесь. Роке! Чего ты хочешь? – томным, тягучим, как мед, голосом отозвалась из-за стойки черноглазая мулатка с покатыми плечами и упругим бюстом, двумя холмами выпиравшим из низкого выреза блузки.
– Мой друг Тилькуате хочет пить! – заявил Роке, подойдя к индейцу и стиснув его локоть жесткими сильными пальцами. – Он буквально сходит с ума от жажды!
И он стал слегка подталкивать старика к стойке бара.
– Ты что, выиграл его, чтобы упоить до смерти? – спросил Мигель, по-прежнему стоя у бильярдного стола и внимательно наблюдая за этой сценой.
– Не беспокойся, Мигель! Черная Змея еще переживет всех нас! – усмехнулся Роке, усаживая старика на высокий табурет и подвигая к нему стакан, на две трети наполненный неразбавленным виски.
