– Остановитесь, сеньор! – твердым голосом повторил Тилькуате, по-прежнему удерживая в кулаке лошадиный повод. – Ведь если вас убьют, эти люди никогда не вернут себе земли своих предков!

– Что ж, наверное, ты прав, старик! – сокрушенно пробормотал дон Росендо, обращая взгляд на запрокинутые к нему лица. – Вы все правы! Но я не отступлюсь от этих негодяев, а если мы возьмемся за дело сообща, их не спасут ни густые леса, ни каменные лабиринты!.. Верно я говорю?..

– Верно!.. Верно!.. Да здравствует сеньор Росендо!.. – разноголосым хором грянуло в ответ множество голосов.

«Что ж, по крайней мере, Чой умер свободным человеком, – подумал дон Росендо, поворачивая коня в сторону ранчо, – точнее, он знал, за что умирает, и сам сделал свой выбор».

Все это вспомнилось дону Росендо, пока он просматривал последнюю полосу газеты, где мелким шрифтом печатались объявления о продаже лошадей, хлопка, табака и прочего товара, который по тем или иным причинам не удалось сбыть во время припортовой ярмарки. Крайний правый столбец занимали разного рода поздравления, окруженные изящными рамочками с голубками или розами по всем четырем углам, чуть ниже чернели жирные квадраты некрологов, заключавшие в себе лишь имя покойника и список друзей и родственников, безутешно скорбящих о его, как правило, безвременной кончине.

За этим занятием и застала брата Касильда, оставившая туфельки перед входом и осторожно толкнувшая дверь краем круглого подноса, сделанного из распиленного поперек пальмового ствола.

– Ты вот это видела? – усмехнулся дон Росендо, сбрасывая ноги с постели и разворачивая перед сестрой газетный лист с фотографией черного всадника.

– И это, и не только это, – сказала Касильда, опуская поднос на ночной столик.

– Но как тебе это нравится! – воскликнул дон Росендо. – Этот смельчак Зорро трижды спасает нам жизнь, а какой-то жалкий борзописец ехидничает, что он, видите ли, отрубил голову уже убитому быку!.. Вот, читай!.. – И дон Росендо возмущенно ткнул пальцем в строку, где разреженным курсивом была набрана предельно оскорбительная на его взгляд фраза.

– «Блестящий тореро или грубый мясник – вот в чем вопрос?» – прочла Касильда, насмешливо кривя губы.

– Не вижу ничего смешного! – буркнул дон Росендо, швыряя газету на пол. – Это оскорбление, и наглый писака еще поплатится за него!

– Но эти слова произнес сеньор Манеко Уриарте, – мягко возразила Касильда, поднимая газету и подчеркивая ногтем возмутительную строчку.

– И что из того! – воскликнул дон Росендо, всплеснув руками и едва не выбив из рук сестры чашку с горячим бульоном. – А если я скажу, что сеньор Манеко хам и старый развратник, пытающийся соблазнить собственную свояченицу, это тоже напечатают?

– Нет, это не напечатают, – сказала Касильда.

– Но почему? – возмутился дон Росендо. – Ведь это же чистейшая правда!

– Скорее они назовут развратником тебя, – спокойно продолжила сестра, словно не заметив его возмущения. – Во всяком случае, бильярдным мошенником тебя уже выставили!

И Касильда, подобрав с полу газету, указала брату на маленький абзац внизу среднего столбца, где репортер небрежно проходился на счет «нашего почтенного шерифа, не сумевшего должным образом употребить вверенную ему власть, дабы не стать, в совокупности с многими зрителями, жертвой первоклассных трюков, исполненных неизвестным юным проходимцем на бильярдном столе. Второй мошенник…».

– Это, стало быть, я, – пробормотал дон Росендо, откладывая газету.

– Не сокрушайся, – успокоила его Касильда, – они все равно все переврали: тебя обозвали бывшим каторжником, выдающим себя за французского графа д'Артуа, а меня вообще обозвали вором, сбежавшим с корабля, где меня хотели вздернуть на рею!

– И ты так спокойно говоришь об этом! – воскликнул дон Росендо, смяв газету и швырнув шуршащий комок через спинку кровати.

– А что делать, брат, – усмехнулась Касильда, – ты же знаешь: кто платит, тот и заказывает музыкантам то, что ему хотелось бы услышать!

– И чей же слух, по-твоему, должна ласкать эта наглая галиматья? – спросил дон Росендо. – Чернь не в счет, ей льстит чужое униженье, и она готова безнаказанно освистать любого, в кого ткнет жирный указующий перст какого-нибудь местного толстосума!

– О, брат, ты весьма близок к истине, – лукаво прищурилась Касильда, – и для полного ее торжества тебе осталось лишь назвать имя!

– Чье имя? – опешил дон Росендо.

– Толстосума! Скупого рыцаря! Серого кардинала! Плантатора! Банкира! Того, чьи капиталы правят бал в этом богом забытом штате! – засмеялась Касильда.

– Ух ты, целых пятеро! – присвистнул дон Росендо, загнув последний палец и выставив перед собой сжатый кулак. – Это все?.. Ты никого не забыла?

– Да что с тобой, Росендо! – удивленно всплеснула руками Касильда. – Ты что, забыл, что будка тесна даже для двух бульдогов?

– Да-да, я тебя понял, – пробормотал дон Росендо, – один! Конечно, это должен быть кто-то один! Но кто, вот вопрос?..

– А вон там ответ, – сказала Касильда, указав на смятую газету.

– Как? Не может быть! – воскликнул дон Росендо. – Я прочел ее всю, от заголовка до последней строчки!

– Газета не Священное Писание, – заметила Касильда, поднимая газетный лист с полу, – и далеко не каждое слово в ней пишется в строку…

– Да-да, конечно, как же это я сразу не подумал, – пробормотал дон Росендо, так осторожно принимая газету, словно она могла скрывать в себе гремучую змею, – сейчас я еще раз как следует посмотрю…

И он стал бережно, уголок за уголком, разворачивать пестрящий черными литерами комок.

– Этот?.. Нет, вряд ли, да и зачем ему вся эта возня? – бубнил дон Росендо, быстро пробегая глазами уже знакомые строки и метко забрасывая в рот ржаные сухарики из деревянной миски.

– Я вижу, ты быстро приходишь в норму, – засмеялась Касильда, – во всяком случае, голова уже начинает что-то соображать или, по крайней мере, делать вид, что соображает…

– С моей головой все в порядке, – заверил дон Росендо, глянув в опустевшую миску, – а вот моему желудку этих крошек показалось явно мало! Особенно после трехдневного, как я вычислил, поста! – И он указал пальцем на отрывной календарь в ногах постели.

– Именно поэтому дон Диего строго-настрого приказал не давать тебе ничего, кроме этих сухариков и бульона, – непреклонным голосом сказала Касильда.

– Тоже мне, доктор нашелся! – пробурчал дон Росендо, закрываясь газетой. – Следил бы лучше за своим жеребцом!.. Ведь из-под носа увели, причем дважды, а он и глазом не моргнул, так?.. А я сам, своими ушами, слышал, как ему предлагали за него сперва три, а потом четыре тысячи песо! Остин сказал, что за такие деньги здесь можно купить табунок мустангов в три-четыре десятка голов!..

– Дон Диего говорит, что такие кони, как Торнадо, сами выбирают себе хозяев, – вздохнула Касильда, – и если Зорро показался ему более достойным…

– О, милая моя сестра, – засмеялся дон Росендо, – ты говоришь так, что я как будто слышу голос сеньора де ла Вега! Как он только не называл этого смельчака Зорро в разговоре со мной: и площадным шутом, и балаганным трюкачом – всего не упомню! Хорошо, что у него хватило ума хоть перед тобой признать очевидное превосходство этого человека!..

– Ты полагаешь, что достаточно узнал сеньора де ла Вега, чтобы судить о нем? – сухо перебила Касильда.

– А здесь? Вот, читай сама! – воскликнул дон Росендо, не обращая внимания на ее вопрос. – Разве это не его интонация?..

Дон Росендо бросил поверх подноса газетный лист и энергично чиркнул ногтем под выделенной курсивом строкой.

– «Блестящий тореро или грубый мясник?» – пробормотала Касильда. – И что из этого следует?

– А то, что голова моя, кажется, работает лучше моего желудка! – воскликнул дон Росендо, торжествующе постучав себя по лбу костяшками пальцев. – Впрочем, ничего удивительного: она ведь не лечилась у доктора де ла Вега!..