– Да-да, все так, – пробормотал стряпчий, пробежав глазами по косым строчкам договора. – И в завещании, насколько я помню, есть пункт, согласно которому ко всем арендаторам-индейцам должны постепенно, по мере выкупа, отходить земли их предков.

– А нельзя ли отдать ему землю так, не дожидаясь этих жалких полусотни песо? – поинтересовался дон Росендо, отпивая глоток крепкого дымящегося пунша.

– Ни в коем случае, – категорически заявил Остин. – Окрестные богатеи и так косились на дона Лусеро за то, что тот дает своим арендаторам слишком большие льготы, а если вы начнете раздавать им землю даром, это может кончиться войной!

– Какое им дело до наших земель? – с жаром воскликнула Касильда. – Что хотим, то с ними и делаем!

– Э, нет, – покачал головой стряпчий. – Арендатор, батрак, пеон – это одно дело, а владелец, собственник – совсем иное! Он может быть жалким бедняком, нищим, но собственный клочок земли ставит его на одну доску с доном Манеко, на что тот, как вы сами понимаете, никогда не согласится! Не говоря о том, что такой прецедент может послужить весьма нежелательным примером для батраков всего штата, ибо среди них вряд ли найдется хоть один, кто не мечтал бы о клочке своей собственной земли!

– Выходит, все упирается в шайку грабителей, обирающих этих мечтателей до последней нитки! – воскликнул дон Росендо.

– Выходит так, – вздохнул Остин. – Хотя я чувствую, что с появлением Зорро в наших краях они несколько затихнут!

Предчувствия стряпчего вскоре оправдались. В один из дней ссохшийся от палящего солнца индеец выставил на стол перед доном Росендо шаткий столбик потертых серебряных монет и, ткнув корявым пальцем в лист журнала, попросил отметить, что отныне он, Чой Мескалито, становится законным владельцем пяти акров предгорного склона, превращенного в террасу для выращивания кофе его личными, сеньора Чоя Мескалито, усилиями. Событие это было настолько из ряда вон выходящим, что остальные просители тут же забыли о своих делах и, отступив от стола, дружным хором грянули торжественный, хоть и несколько заунывный гимн на щелкающем языке нагуатль, из которого ухо дона Росендо уловило лишь имя Уицилопочтли, ниспославшего на Чоя Мескалито свою высочайшую милость. Все просьбы были тут же забыты, и собравшаяся толпа, приплясывая и распевая, двинулась в сторону Комалы, точнее, в сторону таверны дона Мигеля Карреры, готовой распахнуть свои гостеприимные двери перед любым платежеспособным посетителем. Дон Росендо хотел было остановить новоиспеченного владельца, с тем чтобы тот по пути передал свои деньги в банк, расположенный как раз напротив таверны, но пока он заносил в журнал имя «Чой Мескалито» и сумму земельного выкупа, поющая и танцующая толпа отошла так далеко, что вернуть ликующего владельца уже не представлялось возможным.

Как выяснилось на другой день, это случайное обстоятельство фактически спасло капитал сеньора Мескалито, ибо как только толпа скрылась за ближайшим холмом, ее тут же окружили невесть откуда налетевшие всадники в серых платках, закрывающих нижнюю половину лица, и надвинутых на самые брови сомбреро. Под красноречивыми дулами их револьверов индейцы сперва притихли, а потом принялись покорно выворачивать пояса, вытряхивая медную мелочь в брошенную посреди дороги шляпу. Последним к шляпе подошел Чой Мескалито. Его левая рука была сжата в кулак, а правая шарила за пазухой, то ли вычесывая блох, то ли выгребая монетки из складок ветхой полотняной рубахи. Во всяком случае, его вид не вызвал никаких подозрений у беспечных грабителей, недовольно загудевших лишь в тот миг, когда индеец разжал кулак и в его ладони сиротливо заблестела одна-единственная монетка.

– Гони еще, мы знаем, у тебя есть! – мрачно приказал ближайший из бандитов, когда монетка провалилась между пальцами Чоя и звякнула о горстку мелочи на дне шляпы.

– Не торопите меня, сеньор, сейчас вы сполна получите все, что вам причита…

Конец фразы был словно отстрелен сухим трескучим залпом из нескольких револьверных стволов, почти заглушившим мощный грохот допотопного кольта, выпавшего из руки Чоя Мескалито как раз в тот миг, когда он сам, отброшенный дюжиной свинцовых пуль, рухнул на дорогу. Но и его последний выстрел достиг цели: грабитель схватился за грудь и, пустив изо рта фонтан крови, свалился под копыта собственного коня.

Треск перестрелки достиг ушей дона Росендо в тот момент, когда он укладывал гусиное перо в круглый лакированный пенальчик, сделанный из бамбукового ствола. Слух дона Росендо с некоторых пор сделался привычным к такого рода звукам, и потому молодой человек не раздумывая захлопнул пенальчик и, бросив его поверх раскрытого журнала, поспешил в конюшню, где слуга уже затягивал седельную подпругу под лоснящимся брюхом, гнедого жеребца. Впрочем, к тому времени, когда дон Росендо выехал за ворота, надобность в особой спешке как будто отпала: стрельба затихла, а сменившие ее причитания и заунывные вопли лишь подтверждали то, что кого-то из ее участников уже перестали волновать земные радости и печали.

При приближении дона Росендо толпа молча расступилась, представив на его обозрение тело Чоя Мескалито, прикрытое дырявым пончо. Старик все еще сжимал револьвер в откинутой руке, но лицо его уже окостенело, обратившись в подобие морщинистой маски из темного горного воска.

– Кто это сделал? – спросил дон Росендо, бросая повод и спрыгивая на землю.

Но никто не ответил; все лишь пожимали плечами или молча отводили глаза от его вопрошающего взгляда.

– Они так спешили, что забыли представиться, сеньор, – мрачно пробормотал за его спиной голос подоспевшего Тилькуате.

– Они только сказали на прощанье, что так будет с каждым, кто возомнит себя важным сеньором, владельцем земли, – добавил кто-то из толпы.

– А это чья шляпа? – спросил дон Росендо, указывая на широкополое черное сомбреро с высокой тульей, обвязанной лентой из сброшенной змеиной кожи.

– Это они оставили на память, – ответил тот же голос. – К тому же она больше не понадобится той голове, что спасалась от жары под ее широкими полями!

– А вы не сказали, что так будет с каждым, кто осмелится встать на пути новых землевладельцев вроде Чоя Мескалито?

– Мы не успели, дон Росендо, – отозвался из толпы чей-то насмешливый голос. – Сеньоры так спешили, что едва успели перекинуть через седло своего покойника и смыться отсюда до вашего появления!

– И куда же они, по-вашему, могли направиться? – Дон Росендо вновь вскочил в седло и привстал на стременах.

– Куда угодно, сеньор, – пожал плечами Тилькуате. – Пустыня, горы, лес могут укрыть не одну дюжину таких молодцов…

– Дюжина, говоришь? – перебил дон Росендо, вглядываясь в изрытый копытами песок на обочине дороги.

– Да, сеньор, – вздохнул Тилькуате. – Правда, сейчас на одного стало меньше, но я не думаю, что это их отрезвит, напротив, теперь они начнут стрелять сразу, не дожидаясь, пока кто-нибудь из наших выхватит из-за пояса нож или револьвер.

– А, значит, для полного понимания одного покойника им мало! – воскликнул дон Росендо. – Что ж, это дело можно поправить!

И он развернул морду лошади в сторону конских следов, густой вереницей уходящих в направлении плоскогорья.

– Сеньор, это безрассудство! – воскликнул Тилькуате, спрыгивая на обочину и хватая повод уздечки твердой рукой.

– Да-да, Тилькуате прав! Они скроются в каменном лабиринте, прежде чем вы достигнете подножия гор! – вразнобой загалдела толпа, окружая всадника.

Дон Росендо хотел было возмутиться и, пришпорив коня, прорваться сквозь плотное кольцо плеч и голов, прикрытых выцветшими полями пыльных сомбреро, но едва он взмахнул плетью, как множество рук бесстрашно вцепилось в стремена, в лошадиный хвост и даже в колючие серебряные звездочки на окончаниях шпор. В какой-то миг дону Росендо даже почудилось, что если бы какая-нибудь небесная сила оторвала всадника от земли, вся толпа повисла бы на нем огромной гроздью из человеческих тел.

– Руки! Уберите руки! – закричал он, щелкая поверх голов сыромятным концом тяжелой плетки.