Из горницы с топотом и грохотом вылетели на терраску Агафон и Налим с пистолетами, а следом — баба Дуся в халате и с ухватом.

— Ты стрелял? — прорычал Агафон на ошалелого Лузу, который явно не ожидал такого шухера от одного-единственного выстрела.

Вопрос был, конечно, в большей степени риторический. Его Агафон мог бы и не задавать, учуяв на терраске свежий запах пороха, да и дырку в стене терраски пуля прошибла довольно заметную.

— Я… — растерянно пролепетал верзила. — Там был кто-то… Во дворе.

— Ты точно видел или просто так шандарахнул?

— Видел. Чего-то темное было…

— Чего «темное»?

— Не знаю… Шуршало, потом исчезло. Потом опять шуршало… Тут из-за спин Налима и Агафона высунулась бабка и испуганно забормотала:

— А Мишенька? А Мишенька где?!

…Мишенька был жив и здоров. И чувствовал себя очень даже неплохо.

Ксюша привела его на «вышку», в небольшую комнатку на чердаке, что-то типа мансарды, с небольшим квадратным окошечком, с паутиной по углам, некогда крашенным, но облупившимся полом и вылинявшими обоями на неровных дощатых стенах. У правой стены лежал матрас с серой подушкой без наволочки и здоровенный овчинный тулуп. Гребешок в таком когда-то нес караульную службу. Еще стояла табуретка, а на табуретке — толстая белая стеариновая свечка на кованом подсвечнике.

— Вот… Тут… — прошептала Ксюша, явно балдея от того, что должно было произойти.

— Зажжем свечку? — предложил Гребешок тоже шепотом. — Для пущего кайфа?

— Не надо… — смутилась Ксюша. — Еще пожар наделаем… Но Гребешок, конечно, не послушался и сделал по-своему. То есть зажег свечку от зажигалки. Комнатка озарилась красноватым, дрожащим и колеблющимся светом.

— А мордашка-то у тебя симпатичная! — почти искренне удивился Гребешок. — И даже очень…

Он притянул к себе Ксюшу и нежно чмокнул в щечку. Потом в другую. Затем в приплюснутый негритянский носик. Наконец, в выпуклые темные губки. Ксюша, когда Гребешок оторвался от нее, пробормотала:

— Все… Падаю, лови… — и обмякла, расслабленно повиснув на руках у Гребешка.

Упасть и расшибиться Гребешок ей не дал. Он поддержал ее и мягко опустил на матрас, после чего принялся расстегивать всякие там пуговки, чтобы освободить свою даму от мешающей им обоим одежды. При этом Гребешок сильно торопился, путался, но рвать Ксюшину одежду не решался. Это в фильмах такая страсть поощряется, а в натуре тряпки денег стоят.

Когда на свет Божий появились Ксюшины грудки, блестящие и коричневые, словно глазированный шоколад, Гребешок и вовсе испытал душевный трепет.

— Ух ты-ы… — пробормотал он и, высунув язык, осторожно пощекотал им сперва один сосочек, а потом другой.

— Ых-х… — жарко и жадно выстонала Ксюша, потирая Гребешка коленкой по самому главному прибору.

Гребешок запустил ладони под лопатки партнерши, накатился на нее, упругую и горячую, ощутил, как нежная ладошка хватается за крепенькую женилку и ловко впихивает ее в ласковую, уютную норку.

— Нормально! — прошептала Ксюша в диком восторге. У Гребешка тоже не было оснований сомневаться в том, что все идет штатно. Прильнув щетинистой щекой к чернокожей щечке Ксюшки, он уткнулся в подушку и пружинисто раскачивался, постепенно наращивая темп. Впрочем, через какое-то время ему очень захотелось поглядеть себе за спину. Не то чтобы его сильно беспокоила возможность нападения с тылу. Просто заинтересовался, как его тело сочетается с Ксюшкиным по цвету. Незагорелая задница Гребешка между темно-коричневых ляжек Ксюшки выглядела немного необычно, словно снежная шапка на Ключевском вулкане. От такого сравнения — Гребешок этот вулкан видел только по телику — Мишке стало смешно и весело, его быстро разогрело, и он принужден был быстренько спрыгнуть с Ксюши, чтобы не устроить ей невзначай неприятностей.

— Мог бы и так, — сказала немного разочарованная афророссиянка. Она еще хотела добавить еще чего-то, но тут как раз и прогремел выстрел Лузы.

Гребешок встрепенулся от этого выстрела. Грохнуло явно совсем недалеко. И стреляли где-то с той стороны, где располагался бабкин дом.

— Ой, — пискнула Ксюшка, — это кто там бабахает?

На этот дурацкий, хотя и вполне резонный вопрос Гребешок отвечать не собирался. Он лично никакого салюта не заказывал, как, впрочем, и ментов не вызывал, и даже простых налетчиков. Но самое неприятное — Гребешок опять оказался безоружным в тот момент, когда вот-вот налетит супостат. Да еще и без штанов. Поэтому, уже не думая ни о Ксюшке, ни о любовных утехах, экс-мент торопливо принялся приводить в порядок одежду.

Правда, второго выстрела не послышалось. В деревне поднялся шум и гам, топот и собачий лай. Не очень все было ясно, однако о том, чтобы продолжать развлекаться, уже и речи не было. Гребешок оделся куда быстрее, чем бывало в армии.

— Миша, не уходи! — попросила Ксюшка. — Мне страшно будет.

Гребешок посмотрел на нее с некоторой жалостью.

— Да я сейчас приду, чего там… — произнес он успокаивающе. — Просто выгляну, пробегусь до бабушки. Пять минут — и обратно.

— А вдруг еще стрельнут?

— Но надо разобраться, что за выстрел. Может, случайно чего бабахнуло.

— Тем более нечего ходить. Без тебя разберутся. А если там что-то такое, то без оружия ты не помощник.

В это время снизу, с «моста» (здесь такой же был, как в доме у бабы Дуси), долетели звуки негромкой возни и послышалось нечто вроде сдавленного крика или мычания.

— Это Элька, — взволнованно пробормотала Ксюша. — Что-то случилось…

Гребешок пошарил глазами по комнатушке, увидел пустую бутылку из-под портвейна, схватил ее за горлышко и выскочил на темную лестницу. Внизу, ближе к выходу на крыльцо, копошилось несколько человек. Понять, что там происходит, было очень трудно, потому что свет, шедший от свечки, зажженной Гребешком на «вышке», в эту часть «моста» не доходил. Ясно было только, что трое или четверо возятся на полу, сопя и награждая друг друга тумаками.

— Прекратить! — заорал Гребешок так, будто, находясь на милицейском дежурстве, обнаружил небольшое нарушение общественного порядка типа драки между двумя торговками на Воздвиженском рынке. Отчего он поступил именно так

— неизвестно, он и сам объяснить этого не сумел бы.

Реакция на его крик последовала немедленно. Послышался негромкий хлопок,

и бутылка, которую Гребешок держал в поднятой руке, будто гранату, занесенную для броска, со звоном разлетелась на куски. В руках осталась только «розочка» — горлышко с острыми краями. По странному, но очень удачному стечению обстоятельств ни один из стеклянных осколков не попал Гребешку ни по глазам, ни в рожу. Однако он сразу понял, что в него стреляли не из рогатки, и шарахнулся назад, в мансарду. Очень вовремя шарахнулся, потому что еще две пули глухо стукнули в бревно чуть выше притолоки, и если бы голова Гребешка не убралась, то наверняка оказалась бы на их траектории.

— Ой! — вскрикнула Ксюша. — Что это?!

— Ничего хорошего… — беспокойно озираясь по сторонам, пробормотал Гребешок.

Снизу по-прежнему долетала возня, и по-прежнему было ничего не разобрать, тем более что теперь Гребешок уже знал, что высовываться из дверей не стоит, в четвертый раз могли не промахнуться.

Гребешок закрыл за собой дверь и даже запер ее на крючок. Крючок был кованый, пробой тоже довольно крепкий, но надеяться, что он надолго задержит незваных гостей, не стоило. Свечку он задул. Размышлять над тем, кто орудует с бесшумным оружием, Гребешку было некогда; у него лично оружия нет, поэтому надо сделать ноги из этой мышеловки, пока не поздно. Выбираться можно было только через маленькое окошко. Недолго думая Гребешок подскочил к окну и сильным ударом ноги вышиб раму, которая держалась лишь на четырех загнутых гвоздях. Сразу за окном было что-то вроде маленького карниза, на который в принципе можно было выбраться. Но слезать с него в темноте было не больно ловко, а прыгать — тем более. Внизу росло два-три тонких дерева, ветки которых вряд ли выдержали бы тяжесть Гребешка. А свалиться, обломав ветки, на невысокий, но крепенький заборчик из острых штакетин — удовольствие ниже среднего. Упадешь передом — пропорешь брюхо или ребра поломаешь, спиной грохнешься — перелом позвоночника обеспечен.