У Амвросия выявляется гораздо более рафинированная форма использования религиозного чувства. Нетерпимость по отношению к язычеству принимает у него характер переоценки подхода к угнетенным слоям населения и осуждения — не только на словах — неограниченного права собственности. Типично утверждение, которое мы встречаем в его трактате «Об обязанностях священнического служения», о том, что «природа сотворила право на совместное владение имуществами, лишь присвоение породило частную собственность». Обращению противника к мифу Амвросий противопоставляет чисто человеческие оценки истории: не боги и не чудеса даровали Риму победы, а сила и имущество его граждан и его легионов (Письмо XVIII, 7 — 30).

Может показаться малодостоверным, что епископ Милана, живший в мире сверхъестественного, мог трактовать с подобным пренебрежением иррациональные аспекты верования в чудеса, присущие языческой идеологии. И в самом деле, ясность его критических суждений тускнеет, как только он берется объяснять чудодейственные явления с точки зрения христианской религии. Не следует, впрочем, переоценивать неоднократно высказывавшиеся им намерения не связывать христианство с обветшалыми моделями нравственности и религиозности и принять идею эволюции человека к более высоким формам мышления и поведения. «В любом возрасте, — писал он, — возможно учиться и отказываться от заблуждений. Никогда не поздно исправиться и нечего стыдиться принимать лучшие взгляды» (там же, 7).

Что касается положения о выгоде, изложенного им императору Валентиниану II, чтобы доказать необходимость нейтралитета государства в религиозных делах, то они никого не могут ввести в заблуждение: речь идет лишь о нанесении завершающего удара по языческим обычаям, а не о теоретическом изложении какой бы то ни было формы терпимости, которая тогда была совершенно нереальна. К тому же он требовал для своего культа той самой поддержки гражданских властей, право на которую языческих и иудейских культов он отвергал, равно как и требования поддержки со стороны диссидентских — в первую очередь арианских — течений в лоне самой церкви. Он никогда не упускал случая требовать действия властей против всех этих течений. И когда Феодосии пожелал наказать монахов, подстрекавших к разрушению синагоги в Каллинике, в Осроене, как за действия, наносившие ущерб единству империи, Амвросий настойчиво протестовал против этого намерения в духе яростной антииудаистской полемики.

Прошение Симмаха и языческих сенаторов в конце концов было отвергнуто. Две последующие попытки, одна в 389 г., когда Феодосии находился в Милане посыле победы над Максимом, и другая в 391 г., в правление 20-летнего Валентиниана II, также закончились неудачей. Алтарь Виктории так и не был возвращен на место. Только статуя богини еще некоторое время оставалась в сенате, пока не была разрушена в 410 г., когда готы Алариха сожгли Рим. Ее терпели из-за ее художественной ценности: после смерти Феодосия был издан в Равенне в 399 г. эдикт, предписывавший «запрещать языческие приношения богам, но не разрушать декоративные общественные сооружения». Эта вспышка либерализма по отношению к язычеству вскоре угасла. Крушение язычества унесло с собой бесценные шедевры архитектуры, скульптуры и живописи древнего мира.

Эдикт Феодосия от 8 ноября 392 г. обозначает дату того, что можно было бы определить как «свидетельство о смерти язычества». Непосредственным поводом для этого акта была последняя попытка Евгения, западного антагониста Феодосия, вдохнуть, по политическим мотивам, жизнь в языческую традицию. Декрет подписан помимо Феодосия Флавием Аркадием, первенцем императора, который после смерти отца стал восточным римским императором. Изданный в Константинополе, этот эдикт был вскоре применен на всей территории империи. Все жертвоприношения и культовые обряды, как публичные, так и приватные, были запрещены в городах, в деревне и в частных домах под страхом конфискации помещений, земель и другой недвижимости. Храмы должны были быть закрыты, и практически предоставлялась свобода разрушать их или переделывать в христианские церкви.

Случаи открытых преследований язычников становились все более частыми.

Прославленные культовые центры, такие, как храм Се-раписа в Александрии, были преданы огню. Все, что осталось от древнейшей александрийской библиотеки, погибло безвозвратно. Язычники устраивали шествия протеста, носили свои священные образа, и начинались новые кровавые беспорядки. Спустя несколько лет, в 415 г., все в той же Александрии христианские фанатики-монахи зверски растерзали знаменитую Ипатию, представительницу последних языческих философских течений, астронома, и математика, теоретика неоплатонизма.

Религиозная и обрядовая практика язычества, однако, не исчезла без следа ни на уровне народных масс, ни в образованной среде. Она оживала в литургических действиях, посвященных повседневной жизни, священных жертвенных возлияниях и во все большем применении ладана, в культе святых и реликвий, которые заняли место идолов, в почитании определенных деревьев, животных, источников и природных явлений, которое сохранилось и поныне.

В конце IV в. или в первые годы V в. христианский поэт Пруденций все еще считал себя обязанным бороться с влиянием Симмаха в культурных кругах римлян, чему он посвятил несколько тысяч посредственных стихов. И как раз тогда, когда новый восточный самодержец Феодосии II, наследовавший отцу Аркадию, полагал, что внутри империи более не существовало приверженцев язычества, широкие массы народа по-прежнему объясняли великие военные и социальные потрясения того времени упразднением древних культов и победой новой религии. На эти обвинения отвечал блаженный Августин трактатом «О граде божием» (открывшим дорогу средневековым представлениям о церкви и обществе), который в то же время явился и последним свидетельством борьбы между двумя религиозными концепциями.

Раскол между Востоком и Западом тем временем близился к финалу.

В 394 г. Феодосии I еще оставался единственным императором. После его смерти империя никогда больше не объединялась в руках одного суверена. На Востоке мы еще увидим Аркадия (395–408), правившего под руководством сановника галльского происхождения Руфина, префекта претории; на Западе — Гонория (395–423), правившего под тщательным надзором Стилихона, опытного военачальника, вандала по происхождению, командовавшего войсками империи. Столица западной ее части была перенесена в 402 г. в Равенну.

И в христианской религии углубился процесс разобщения двух ее направлений, одного — с центром в Риме, другого — византийского.

Дискуссии, развернувшиеся в IV в. в христианской церкви, способствовали выдвижению нескольких епископов и толкователей текстов, которые вошли в категорию «отцы церкви». На Востоке кроме Афанасия и трех каппа-докийцев — Григория Нисского, Григория На-зианского и Василия Кесарийского — выделяется фигура Иоанна, прозванного Хризостомом или Златоустом. Личность сложная и противоречивая, Иоанн несомненно был выдающимся проповедником. Он одним из первых начал употреблять по-гречески термин «христианство». Призванный в 397 г. занять епископскую кафедру в Константинополе, он вскоре стал жертвой ревности и соперничества александрийских епископов, не желавших примириться с упадком своей епархии и александрийской школы, которую затмила новая столица империи. В 404 г. жена императора Аркадия Евдоксия заставила изгнать его с епископской кафедры. Иоанн не скрывал своей консервативной ориентации в социальной сфере. «Недостаточно рабу стать христианином, — утверждал он с безжалостной прямотой, — чтобы его можно было считать свободным человеком».

На Западе в числе целой когорты менее значительных лиц мы встречаем миланского епископа Амвросия и Иеро-нима, умершего в Вифлееме в 420 г., приверженца аристократического аскетизма индивидуалистского толка, неутомимого редактора древних латинских переводов Ветхого и Нового заветов, которые он систематизировал в «Вульгате», или «народном» переводе, использовав свое знание еврейского и греческого языков. Особенно выделился живший в Северной Африке Гиппонский епископ Августин, ревностный и пристрастный теоретик божественного выбора «избранных», идеи двух противостоящих друг другу «градов» — божьего и человеческого.