Христос — один из зонов, а именно тридцать третий, следующий за шестнадцатью парами перворожденных. Его судьба — это момент космической драмы спасения, которая охватывает всю природу, как сказано в одном загадочном месте послания к римлянам: «Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов божиих… и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей божиих» (Римлян., 8: 19–21). Для Карпократа, однако, крестная мука Христа — реальный факт, символизированный в пасхальном жертвоприношении: с ним мы вступаем на порог традиционного вероучения.

Призванные к спасению люди — это те, кто берут свое начало в духе («пневматики»). Те, кто предназначены для погибели, суть сыновья материи («илики»). Между ними помещаются те, которые должны еще сделать свой выбор («психики»). Эти последние доверяются правилам нравственного поведения и обрядам иерархической церкви, которая для гностиков лишена всякого значения. Три категории, оказавшие влияние на Павлову терминологию, вновь широко вошли в обиход пропаганды пророков-мон-танистов в конце II в. и в последних произведениях Тер-туллиана, написанных в Карфагене.

Все это делает бесполезным, согласно гностикам, всякий разговор о возвращении Христа на землю, о страшном суде и о телесном воскресении, несовместимом с отношением к материи как ко злу. Александриец Юлий Каесиан, который отрицал историческую подлинность Иисуса считал, что человеческое тело само по себе недостойно воспринять божество. Не многим отличалось от гностических взглядов учение монофизитов в V в.

Ответ епископата последовал незамедлительно и был недвусмысленным. В письме Игнатия общине в Траллах, в Карий (Малая Азия), мы уже читаем: «Христос подлинно рожден Марией, он ел и пил, как мы, и на самом деле его преследовали при Понтии Пилате, и он действительно умер. Если бы он страдал только по видимости, как можно было бы объяснить, что я сегодня оказался в оковах?»

Кто гносис был чем-то большим, чем просто движение изолированных от масс интеллектуалов, подтверждается крупнейшим в последние десятилетия открытием древних религиозных текстов, вторым по значению после открытия рукописей Мертвого моря, совершенного в это же время. Речь идет о 13 кодексах на папирусе (кодекс, в отличие от свитка, по структуре уже подобен нашей книге), написанных на коптском языке, которые были спрятаны в амфору, зарытую среди могил на кладбище одной скромной христианской общины III в. в Среднем Египте, на левом берегу Нила, на северо-западе от Луксора, в окрестностях городка, называвшегося тогда по-гречески Хено-боскион, а теперь, по-арабски, Наг-Хаммади. Кодексы coJ держат 49 трактатов, отчасти попорченных, составлявших, как видно, религиозную библиотеку этой общины, укрытую в надежном месте, вероятно в момент опасности. Некоторые из кодексов представляют собой дубликаты, если не варианты, тоже не лишенные интереса, одних и тех же текстов, так что реальное число текстов сводится к 42. За исключением 50 страниц, ставших собственностью института Юнга в Цюрихе, все они находятся в Коптском музее Кипра. Их факсимильное издание готовится под эгидой египетского Департамента древностей и ЮНЕСКО.

До сего дня лишь немногие трактаты переведены полностью. Но и имеющихся переводов достаточно, чтобы признать, насколько они помогают осветить многие самые противоречивые аспекты древней христианской мысли и гностицизма, хотя из-за медлительности и, пожалуй, из-за конфессиональных условностей попечителей этого клада изучение соответствующих аспектов истории христианства все еще возможно лишь далеко не в полной мере.

Некоторые тексты были известны и ранее. Другие считались утраченными, и только память о них сохранялась в антиеретической литературе отцов церкви либо в полемике Цельса, Плотина и его ученика Порфирия против христиан. Ряд названий оказался совершенно новым, езусловно гностический характер носят «Парафразы Сима», «Откровение Сефы», библейского патриарха, «Послание Евгноста», «Мысль о великой силе», «Природа архонтов» и «Верховный инородец», или «Великий чужестранец». Целая группа текстов отмечена влиянием творчества последователей культа Гермеса — «доброго пастыря» — или непосредственно пифагорейцев: «Апокалипсис Асклепия», «Герместическая причастительная молитва», «Речи Зостриана и Зороастра», «Трактат о 8 и 9». Некоторые места походят на «Сентенции» Секста, греческого философа-эмпирика II в., столь близкого к христианской идеологии, что его сочинения, переведенные Руфином в IV в. на латинский язык, были приписаны папе Сик-сту II (257–258), вызвав возмущенный протест св. Ие-ронима.

Однако более всего привлекают внимание те рукописи, в которых прослеживается связь с эпохой апостольства и которые могли бы быть более древними, чем новозаветная литература, в тех случаях, когда коптский перевод соответствует греческому или арамейскому оригиналу. Опубликованы ныне широко известные Евангелие от Фомы, Евангелие истины (которое не совпадает с произведением гностика Валентина, хотя и имеет одинаковое с ним название), Евангелие Филиппа и египтян, «Деяния Петра и двенадцати апостолов», Апокалипсисы Павла и Петра, «Секретная книга Иоанна», «Книга Фомы-атлета» и «Наставления Сильвана».

Все это сочинения, отмеченные большой фантазией, ориентированные скорее на народную набожность, а не на теологическую разработку.

Верующие, к которым они обращены, люди простые и невежественные, не видят большой разницы между Зо-роастром, Гермесом — «трижды великим» — и иудео-христианским мессией- Сложность писаний часто нарочито сгущалась авторами с целью оградить их подлинное содержание от непосвященных. Но даже их самые странные фантазии группируются вокруг представлений о зле как естественном состоянии человека, которого может спасти от скотства и страданий только процесс универсального искупления.

Более тщательного анализа заслуживает евангелие, приписанное Фоме, апостолу, имя которого было широко известно всему Востоку и которого легенда сделала еван-гелизатором Индии.

Приписываемая ему роль, конечно, не совсем обычна. Она, однако, напрашивается с первых строк сочинения! «Вот секретные слова Иисуса, сказанные им при жизни и записанные близнецом Иуды Фомой». Текст был весьма необдуманно назван «пятым евангелием», точно не существовало многих других, хотя речь идет лишь о 118 изречениях Иисуса, некоторая часть которых уже была обнаружена между 1897 и 1903 г. в трех фрагментах греческих папирусов III–IV вв. Еще меньше общего этот текст имеет с другим «Евангелием от Фомы, израильского философа», названным также «Апокрифом детства» и давно известным как поздняя христианская переделка описания чудес, сопровождавших рождение Будды, которые были приспособлены и к жизнеописанию Иисуса.

Почти все эти «слова», собранные без определенного порядка, были прочитаны впервые; остальные представляют собой варианты афоризмов, приписываемых Иисусу каноническими евангелиями. Трудно решить, что древнее: пресловутые «слова» или эти последние. Подтверждается, однако, приоритет известного места — «блаженны нищие» — в Евангелии от Луки в сравнении с текстом Евангелия от Матфея. В целом в «словах» обнаруживается тенденция, характерная для социальных требований определенной среды. Изречение 114-е безапелляционно требует богатых «отказаться от мира».

Можно отметить также в этом тексте определенное ослабление общественной морали — люди спасутся, когда будут обнажаться, «не чувствуя стыда», и будут взирать друг на друга в этом состоянии, «как делают дети», — и одновременно пессимистическую оценку роли женщины не только в обществе, но и в самом космическом и теологическом порядке мироздания. Христос — это «тот, кто не был рожден женщиной» (изречение 16-е). Иисус соглашается с Симоном Петром, который требовал удалить Марию, «поскольку женщины недостойны жить», и говорит, что «всякая женщина, которая станет мужчиной, вступит в царствие небесное» (изречение 118-е). Это не тот антифеминизм экономического и социального порядка, который возобладает позже в христианском сознании; это — крайняя точка, которой достигло негативное видение жизни в мире, находящемся под гнетом сил зла.