Она сказала:

— На следующей неделе я буду в «Метрополе» в Белграде. Давай держать связь. Я составлю контракт и вышлю его тебе.

— Нет, нет, не стоит беспокоиться.

— Почему? Потому, что я вдова и ты не хочешь получить от меня свои собственные деньги? Посмотри на это с другой стороны. Мне не нужна твоя доля.

Добрая женщина. Она понимала истинное положение вещей — я тратил на Ренату большие деньги и был на грани разорения.

— Дорогая, зачем ты утащила мою туфлю?

— Не могла удержаться, — ответила великолепная Рената. — Как ты доскакал наверх в одной туфле? Что подумала твоя приятельница? Держу пари, это нарушило общественное спокойствие. Хорошее чувство юмора, вот что нас связывает, Чарли. Это я знаю наверняка.

Да, в наших отношениях юмор брал верх над любовью. Мой характер и мои привычки забавляли Ренату. Настолько забавляли, что я надеялся, что ее чувства могут постепенно перерасти в любовь. Потому что ни при каких обстоятельствах я не стал бы делать предложение без любви.

— В Париже ты тоже стащила из-под стола мой ботинок.

— Да, в тот вечер, когда какой-то противный человек сказал тебе, как малозначительна твоя ленточка ордена Почетного легиона, и поставил тебя на одну ступень со сборщиками мусора и свиноводами. Это было одновременно моей местью, утешением и развлечением, — сказала Рената. — Помнишь, что я сказала потом, по-моему, очень остроумно?

— Помню.

— Что я сказала, Чарли?

— Ты сказала, человек обнажается.

— Человек обнажается, а Господь открывается, — и тщательно накрашенная темноволосая Рената в красном дорожном костюме засмеялась. — Послушай, Чарли, откажись ты от этой дурацкой поездки в Техас. Ты нужен мне в Милане. Мне будет не очень-то легко с Биферно. Твой брат не хочет, чтобы ты приезжал, и ты ему ничего не должен. Ты любишь его, но он вечно поддевает тебя, а ты не умеешь защититься от его издевок. Ты приезжаешь к нему с тяжелым сердцем, а он посылает тебя куда подальше. Мы оба знаем, что он подумает. Подумает, что ты решил воспользоваться тяжелой ситуацией и втереться в его прибыльные предприятия. Позволь мне спросить тебя, Чарли. А не будет ли он хотя бы отчасти прав? Я не собираюсь вмешиваться в твои дела, но подозреваю, что сейчас тебе позарез нужна счастливая случайность, чтобы поправить финансовое положение. И еще одно: вы с его женой никогда не договоритесь, кто из вас должен быть главным плакальщиком, если что-нибудь случится, так зачем ему рядом сразу два плакальщика еще до того, как он ляжет под нож? Короче говоря, ты напрасно тратишь время. Поехали со мной. Я мечтаю, как мы поженимся в Милане, как я пойду под венец под моей настоящей девичьей фамилией — Биферно — в присутствии родного отца.

Душа моя рвалась к Ренате. Она заслужила, чтобы все сложилось так, как ей хочется. Но сейчас, в аэропорту Кеннеди, она в этой неподражаемой шляпе, в замшевом длиннополом пальто, в кашне от «Гермеса» и элегантных сапожках, казалось, могла принадлежать кому-то не в большей степени, чем Пизанская башня. Однако Рената настаивала на своих личных правах, на праве самоидентификации, в праве на отца, на мужа. Какая глупость, какое падение! Тем не менее невидимому наблюдателю, стоящему на более высокой иерархической ступени, я вполне мог казаться приверженцем пресловутого порядка, рациональности, благочестия и прочих ценностей среднего класса.

— Пойдем, выпьем чего-нибудь в зале для особо важных персон. Я не хочу пить там, где шумно и стаканы липкие.

— Но я больше не отношусь к высоким персонам.

— Чарльз, — сказала она, — помнишь того парня, Зиттерблума, который должен был устроить тебе налоговую льготу по нефтяным акциям и пустил на ветер твои двадцать тысяч? Позвони ему, пусть он все устроит. Он же сам предлагал в прошлом году: «Обращайся в любое время, Чарли».

— Я начинаю чувствовать себя рыбаком из сказки братьев Гримм, которого жена послала на берег моря просить у золотой рыбки царские хоромы.

— Думай, что говоришь! Разве я похожа на ту сварливую бабу? — возмутилась она. — Мы имеем право посидеть по-людски, а не толкаться в смердящей толпе.

Мне все-таки пришлось позвонить Зиттерблуму, и его секретарша легко все уладила. Это навело меня на мысль, как много можно извлечь из своих проигрышей и неудач, стоит слегка задуматься над ними. В мрачном расположении духа перед предстоящим расставанием я потягивал «кровавую Мэри» и думал о том, на какой риск иду ради брата, который вряд ли оценит этот шаг по достоинству. Однако я обязан доверять Ренате. Представления об идеальном мужчине требовали именно этого, а практичному уму приходится жить согласно идеальным представлениям. Однако мне не хотелось, чтобы меня тут же заставили предсказать, как все обернется, потому что, доведись мне предсказывать, все пошло бы прахом.

— Как насчет беспошлинной бутылочки «Ма Грифф»? — спросила она.

Я купил ей большую бутылку, сказав:

— Ее доставят в самолет, и я не почувствую аромата.

— Не беспокойся, мы прибережем бутылку для встречи. Не позволяй своему брату знакомить тебя в Техасе с женщинами.

— Ему это никогда не придет в голову. А ты, Рената? Когда ты в последний раз разговаривала с Флонзалеем?

— Забудь о Флонзалее. Мы окончательно порвали. Он милый человек, но как я могу иметь дело с гробовщиком?

— Он очень богат, — заметил я.

— Богат: венки да мертвяки, — отозвалась Рената в столь любимом мною стиле. — Теперь он директор и сам не возится с трупами, но я не могу отделаться от мысли, что когда-то он собственноручно занимался бальзамированием. Конечно, я не согласна с этим Фроммом[383], который заявляет, что некрофилия пропитывает цивилизацию. Если серьезно, Чарли, с таким телосложением, как у меня, во что я превращусь, если чуть-чуть отойду от нормы? — В общем, я загрустил, потому что не понимал, насколько она искренна, и сомневался, увидимся ли мы снова. Но несмотря на подавленность, я чувствовал, что в духовном плане продвигаюсь вперед. Когда-то расставания и отъезды выматывали мне душу; я и сейчас испытывал тревогу, но ощущал внутри себя некую опору. — Ну, дорогой, пора. Я завтра позвоню тебе в Техас из Милана, — пообещала Рената, и мы расцеловались. Казалось, она вот-вот заплачет, но глаза ее остались сухими.

Я прошел по туннелю, похожему на бесконечный извилистый пищевод или коридор в экспрессионистском[384] фильме, прошел проверку на наличие оружия и сел на самолет до Хьюстона. Всю дорогу до Техаса я читал книги по оккультизму. В них отыскалось множество впечатляющих пассажей, но к этому я вернусь несколько позже. После полудня я прибыл в Корпус-Кристи и зарегистрировался в мотеле. Потом отправился к Джулиусу, в большой новый дом, окруженный пальмами, палисандрами, мушмулой и лимонными деревьями. Лужайки выглядели словно мягкая зеленая стружка для набивки матрацев. На подъездной дорожке стояли дорогие автомобили, и когда я позвонил в дверь, громко задребезжал звонок и послышался собачий лай. Система охраны была тщательно продумана. Тяжелые засовы отодвинулись, и моя невестка Гортензия широко распахнула украшенную полинезийской резьбой дверь. Она прикрикнула на собак, но по голосу чувствовалась, что она их любит. Потом Гортензия повернулась ко мне — грубоватая, но славная женщина с голубыми глазами и пухлыми губами. Слегка ослепленная дымом собственной сигареты, болтавшейся в уголке рта, она воскликнула:

— Чарльз! Как ты сюда добрался?

— Взял напрокат машину. Как дела, Гортензия?

— Джулиус тебя ждет. Он одевается. Проходи.

Собаки оказались размером чуть ли не с лошадь. Гортензия придержала их, и я прошел в спальню хозяина, поздоровавшись по дороге с детьми, моими племянниками, которые ничего не ответили. Я подозревал, что они не считают меня полноправным членом семьи. Войдя в комнату, я увидел брата Юлика в боксерских трусах в желтую полоску, доходящих ему до колен.