– Догадываюсь…

– Вот именно! Мы никогда не работали – мы всегда только играли! Вообще вся жизнь – огромная, увлекательная, страшноватая игра!

– Ага! То-то я гляжу – ты с рассвета до полуночи только играешь и развлекаешься…

– Это совсем другое, Серега, – засмеялся Сашка, он смеялся самому себе, он поощрял, одобрял, крепил какое-то свое, тайное знание. Или порок. – В слове «работа» корень – «раб»! Рабское сознание. Нигде в мире не говорят столько о работе и не делают так мало, как в нашей отчизне. Основа нашей трудовой этики – искреннее убеждение, что любое усилие – это работа!

– Ну да! – усмехнулся я. – Все зависит от точки зрения: ты уверен, что кормишь миллион людей, а они думают, что тяжело работают на тебя!

Мы вошли в небольшой элегантный зал клубного казино. Несколько человек играли за столами в блэкджек, кто-то лениво бросал кости на изумрудное, расчерченное тщетными знаками надежды игровое поле. Бесшумный официант разносил коктейли и сигары.

– Естественно! – продолжил Серебровский. – Потому что они работают на меня за деньги. Устают и сильно злятся на меня. А когда эти люди играют в футбол, или пляшут, или выпивают целую ночь – нешто они тратят меньше сил? Но они их тратят с наслаждением и на усталость не жалуются…

– Ага! Для убедительности сравни усилия счастливого любовника в койке и мучительный труд наемного жиголо!

– Правильной дорогой идете, товарищ! Вас там, в международной ментовке, учат зрить в корень. Факанье – это венец, пик, зенит нашего бытия! – почему-то грустно сказал Сашка. – Здесь – людское начало и человеческий конец. Или трахание – самое острое счастье всей твоей жизни, или занудная потная работа на какую-то противную тебе тетю…

К нам приближался сложным галсом менеджер казино – он остановился на некоторой дистанции, но так, чтобы оказаться рядом, как только понадобится, и весь его вид был сплошная готовность прийти на помощь, оказать услуги или просто проявить нам знаки внимания, искреннего почтения и сердечной привязанности.

– Занятно, – покачал я головой, – услышать это от тебя…

Серебровский с усмешкой смотрел на меня:

– Удивительно? Да? Наполеончики избегают очевидцев их блеклой и невыразительной молодости?

– Твоя молодость не была блеклой…

– Она была никакой! Как у всех тех, кто сильно устает от работы… Кстати, ты не увлекаешься? – Сашка кивнул на игровые столы.

– Азарта не хватает… Знаешь, когда мы были пацаны, этого ничего не было, а потом так и не встрял. А ты что, играешь?

– О-о! Еще как! Большая страсть!

– Рулетка? Баккара? Кости? – поинтересовался я.

– Нет, – покачал головой Серебровский. – Игра у меня страшноватая, но замечательная…

– Уточни?

– Я скупаю, отнимаю и открываю казино…

– Ничего не скажешь – классная игра, – согласился я охотно. – По доходности сидит между наркотой и торговлей оружием. Самый высокий съем бабок с алчных дураков. И без обмена финансовыми рисками…

– Ну-ну-ну! Как любил говорить Кот – не преувеличивай! Финансовые риски есть в любой игре.

– Жизненные риски есть. А финансовые – пустяки, – уверенно не согласился я. – Все эти игры – домино с дьяволом, у игрока всегда в конце «пусто-пусто».

– А гигантские выигрыши? – смотрел на меня Сашка с усмешкой. – А все легендарные саги о сорванных банках?

– Перестань! Казино – это чертов храм, роскошная языческая молельня, где безмозглые верующие просят Маммону отсыпать им чуток…

– Это не совсем так, – сказал Серебровский. – Игра – лихой, стремный и трудный бизнес. Стратегия нужна. И очень перспективный – в мире полно свободных денег…

Ой-ой-ой, как интересно! Я мгновение пристально смотрел на него – лицо у Сашки было совершенно невозмутимое, я спросил его:

– Але, акула с Арбат-стрита! Это не твои людишки пытаются купить в Лас-Вегасе огромный отель-казино «Тропикана»?

– А что?

– Не отвечай, как еврей, вопросом на вопрос. Твои дела?

Серебровский развел руками:

– Любой мудрый еврей отвечает вопросом на вопрос, потому что он – как и я – не занимается делами, на которые можно дать однозначный ответ…

– Саня, я уже догадался, что твои дела нужно делить, умножать, брать в скобки, возводить в степень, потом интегрировать, слегка дифференцировать…

– Не забудь в конце извлечь корень моего интереса, – заметил Серебровский. – Все равно в ответе – хрен целых, ноль десятых…

– И все-таки что с Лас-Вегасом? – настырно переспросил я.

– А почему это тебя так заинтересовало?

– Потому что у американцев из ФБР и у нас в штаб-квартире в Лионе есть мыслишка, что это русские деньги…

– Ну и что в этом плохого? – простовато спросил наивняк Сашка.

– Видишь ли, если бы казино стояло посреди Челябинской губернии – Бог с ним, налоговики разберутся. Но в штате Невада рубли не ходят. Есть у нас слушок, будто эти два миллиарда долларов – русская часть контракта с колумбийским наркокартелем Кали. Ты к этому имеешь отношение? – очень серьезно спросил я.

Серебровский смотрел на меня долго, с интересом, а раздумывал одно короткое мгновение. Потом твердо сказал:

– Нет. – Помолчал и добавил: – Уже не имею. Я чуть не встрял в это… Они играли через очень респектабельных лондонских посредников. Кузьмич, молодец, вовремя прокачал этот вопрос.

– Я надеюсь. Просто хочу сказать тебе, Саша, – там история довольно смрадная. Смотри поостерегись…

– Хорошо, Серега, спасибо, обязательно остерегусь. – Серебровский взял у крупье стопку фишек, заметив в его сторону: – Запиши на меня…

Лениво, не торопясь, он расставил в манеже рулетки фишки, на обороте которых было написано с лаконичным достоинством «$1.000», сказал мне своим зыбким недостоверным тоном:

– На твое счастье ловлю удачу…

Крупье объявил:

– Ставок больше нет… – и запустил лихим броском шарик.

Долго крутился легкий бесшумный барабан, бронзовая вертушка бликовала, мимо недвижимых четырех карточных эмблем скакал шарик по лункам и бороздкам с черными и красными цифрами удачи – лживый угадчик уже предрешенной судьбы. Последний щелчок, тихое жужжание, и крупье сообщил:

– Двадцать два, черное, – и поставил золоченую фигурку на выигравшее поле, закрытое фишкой Серебровского. – Выигрыш – один к двадцати четырем.

Лопаточкой крупье придвинул стопку фишек к Серебровскому.

– Поздравляю! – восхитился я. – Блеск! Точный выстрел, казино наказано!

– Да! Хорошо бы только в другом месте…

– В смысле?

– Это – мой клуб…

Я лежал на тахте и мирно глазел телевизор, который с приглушенным звуком вел себя не так агрессивно-нахально, как обычно. Рядом со мной – слева на полу – стояла бутылка вискаря, которую я потихоньку пригубливал, а справа под боком так же тихонько лежала Лора и с упоением читала мемуары Андрона Кончаловского, который обстоятельно и очень тепло вспоминал, где, когда и при каких обстоятельствах он трахал разнообразных знаменитых и малоизвестных девушек.

Честно говоря, мне это ее занятие не нравилось – я опасался, что могу задремать, умиротворенный вискарем и притихшим теликом, а тут-то как раз распрекрасный Андрон выскочит из-под картонного переплета и ухряпает мою любимку.

На экране метался, пел и плясал какой-то разбитной парубок, этакий лихой рэп-звезда с Хрещатика. А мне он был чем-то симпатичен, он мне не мешал думать – его клип с пришибленным звуком был забавным мельканием цветовых пятен, которые в барах называют еще светомузыкой.

Лора оторвалась на миг от хронологии режиссерских оргазмов, взглянула на экран и засмеялась:

– Жив курилка! Это Богдан Лиходед. Его когда-то называли секс-символом России…

– Это – от недоедания… Случается!.. Секс-символ! Это ж надо!.. Секс-символ… – окончательно развеселился я. Сделал хороший, глубокий глоток и сообщил подруге: – Вообще на почетное звание секс-символа страны тянул только один мужик. Я тебе говорил о нем – мой друг Харлампий Спиридоныч Фотокакис…