Ее улыбка вспыхнула и тут же погасла, она отступила чуть в сторону и испытующе смотрела на меня, стараясь понять, не шучу ли я. Потом она взяла себя в руки и сказала:

— Это ты говоришь со злости.

— Нет, это действительно так, — сказал я, на этот раз совершенно спокойно и даже сочувственно, подавив в себе возмущенного моралиста. — Вот дай я тебе покажу. — Я взял у нее газету, пробежал глазами статью и продолжал:

— Вот, например, посмотри: “Эта и другие сомнительные угрозы была...” — ты видишь, подлежащее и глагол не согласуются, должно быть “были”, а не “была”.

Она нахмурилась было, но потом нетерпеливо тряхнула головой.

— Как у меня, звучит лучше, — ответила она.

— Нет, хуже. — Я перевел взгляд на другое место в статье. — А вот другое место...

Но она не пожелала меня слушать и поспешила закончить неприятный для нее разговор:

— Ты просто придираешься. Так тоже можно сказать.

— Сказать-то можно, но писать так не годится, — не унимался я и продолжал анализировать фразу за фразой теперь уже с точки зрения стиля. — А посмотри, какой у тебя бедный словарь! Без конца мелькают одни и те же слова.

Теперь уже на ее лице не оставалось и следа самодовольства.

— Откуда ты выискался, такой пурист?

— Ну, если ты собираешься и дальше писать, тебе предстоит основательно усовершенствовать свой стиль и научиться правильно строить предложения. — На этот раз я рискнул улыбнуться. — Впрочем, все это не так уж важно в такой маленькой газетенке, как “Путеводная звезда”, — добавил я, — но с такими данными вряд ли тебе удастся пробиться в большую прессу. В самом деле, может быть, тебе не стоит наклеивать эту статью в альбом своих журналистских шедевров?

Я попал в цель. Она вырвала газету у меня из рук и швырнула на пол.

— Тебе лучше убраться отсюда, — сказала она. — Если бы я сказала папе, кто ты...

— Может быть, тебе следует еще раз набело переписать статью, — сказал я.

— Я ее три раза переписывала, — озадаченно сказала она и тут же спохватилась. — Я пошла за папой.

— Я ухожу. — Я обвел взглядом разбросанные на полу газетные листы. — Можешь оставить себе этот экземпляр. Мне он больше не нужен.

Я повернулся, пошел прочь из гостиной и столкнулся нос к носу с направлявшимся в гостиную мужчиной. Ему на вид было около пятидесяти. Это был крепкого сложения энергичный человек со светлыми добрыми глазами. Он посмотрел на меня, вежливо и с удивлением улыбнувшись, и взглянул через мое плечо на Сондру:

— Ну что? Кто это?

— Папа, — сказала она язвительным тоном. — Я рада была бы познакомить тебя с Полом Стендишем.

В первый момент мое имя не вызвало у него никаких ассоциаций, и я поспешно проговорил:

— Раз познакомиться с вами, сэр. Я соученик Сондры.

— Отлично, отлично, — сказал он, улыбаясь чуть шире, и пожал мне руку. Затем улыбка стала сползать с его лица, и он взглянул на меня более внимательно.

— Совершенно верно, сэр, — сказал я. — Я глумливый, дерзкий Пол Стендиш, профсоюзный громила, о котором писала ваша дочь. Вы прочли статью?

— Да, — ответил он после некоторой заминки. Взгляд его сделался жестче и холоднее, он явно недоумевал, что я здесь делаю.

— Не слишком-то блестяще написано, конечно, — сказал я, — но можно надеяться, что после окончания колледжа она сможет работать репортером в “Путеводной звезде”.

— Боюсь, я не пони... — сказал он.

— Он сошел с ума, — пояснила Сондра. — Он явился сюда, чтобы выразить свой гнев из-за того, что я его предала.

Он отступил, освобождая мне проход, и сказал:

— Думаю, вам лучше уйти.

— Конечно, сэр. — Я прошел мимо него, затем обернулся и сказал:

— Мне жаль. Но когда я вернусь в колледж, мне придется рассказать мистеру Ридмену, как здесь со мной обошлись. Мне жаль, Сондра, но не жди, что я стану лгать, выгораживая тебя. — Я повернулся к двери.

— Одну минутку, — остановил он меня, пытливо разглядывая мое лицо. — Вы действительно учитесь в Монекийском колледже?

— Конечно. Разве вам Сондра не сказала?

Он взглянул на дочь, и та поспешно отозвалась:

— Наверно, учится. Я иногда его там встречала.

— Признаюсь, я ничего не понимаю. Вы уже окончили колледж?

— Нет, у меня полугодовая практика, точно так же, как у Сондры.

— В этом, в профсоюзе?

— Это достойная работа, мистер Флейш. Мы не продаем марихуану в школьных дворах. Это намного более почтенная и честная работа, чем та, которую проделала со мной ваша дочь, или работа, которую я испытал на себе в вашем полицейском департаменте.

— Я думаю, нам стоит поговорить. У вас есть время?

— Да, есть.

— Вернемся в гостиную. Нет, Сондра, ты лучше останься.

— У меня много других дел.

— Я хочу, чтобы ты это тоже слышала, — строго сказал он дочери и, уже обращаясь ко мне, любезно добавил:

— Присядьте, пожалуйста. Я вернусь через минуту. Мне надо вам кое-что показать.

— Хорошо.

Мы сидели, храня враждебное молчание, не глядя друг на друга. Я поднял часть газеты со статьей и свернул ее.

— Возьму на всякий случай... для доктора Ридмена. — Я положил газету в карман.

Она глядела на меня злобно, с презрением.

— Почему бы тебе не пойти к чертям? — прошипела она и отвернулась к окну.

Мистер Флейш вернулся с огромной картонной папкой, опоясанной резинкой.

— Не думаю, что вы слишком много знаете о профсоюзе, в котором работаете, молодой человек, — сказал он. — Когда я только вступил на свой нынешний пост, я узнал о том, что когда-то АСИТПКР пытался организовать здесь местное отделение. У меня было предчувствие, что теперь, когда на фабрике сменилось руководство, они предпримут вторую попытку, и поэтому собирал вырезки из газет — все об АСИТПКР. Думаю, вам полезно посмотреть их. — Он снял резинку, открыл папку и протянул ее мне, говоря:

— Они здесь все вперемешку, не в хронологическом порядке.

— Спасибо. — Я взял у него папку и начал читать, а он сидел напротив меня, сложив руки на коленях.

Большинство статей касалось всевозможных расследований комиссий конгресса по делам профсоюзов. В этих расследованиях основное место занимали люди, подобные Джимми Хоффе и Дэйву Беку, но от внимания комиссий конгресса не ускользнули и другие профсоюзы, в том числе и АСИТПКР. В залах, защищенных депутатским иммунитетом, руководство АСИТПКР обвиняли в незаконном использовании средств фонда государственного пособия и членских взносов. Отмечалось, что в нескольких местных отделениях таких крупных городов, как Нью-Йорк и Чикаго, работали люди с криминальным прошлым. Во многих местных отделениях выборы были фальсифицированы, их результаты оказались подтасованными. По меньшей мере трое служащих из местных отделений продолжали получать зарплату в профсоюзе, в то время как они отбывали срок в тюрьме — двое за азартные игры, а один — в Детройте — за контрабанду. Все три случая имели место в конце сороковых годов, из них самый последний — в 1949 году. В редакционной статье газеты, выходящей на Юге, — почти все вырезки были из газет, издающихся в восьми самых южных штатах, — утверждалось: “АСИТПКР в некотором смысле более опасны, чем Хоффы или Торио, потому что они безлики. Среди их руководства нет таких “гениев зла”, как Бек — Хоффа — Торио, которых можно выявить и изгнать. АСИТПКР руководит бездарный комитет из двенадцати членов, каждый из которых, возможно, так же продажен и корыстен, как любой другой из руководящей рабочим движением верхушки. Их количество обеспечивает им своего рода анонимность, а значит, и защиту от общественного мнения. Невозможно вычленить лицо, которое можно было бы призвать к ответственности перед судом общественности, чтобы по-настоящему очистить рабочее движение, следует прежде всего разогнать это нечестивое объединение”.

Я прочитал все вырезки и посмотрел на мистера Флейша.

— Тенденциозная подборка, не так ли?

— О, конечно. Профсоюз имеет возможность сколько угодно говорить о фактах, свидетельствующих в его пользу. А у вас в руках мои контраргументы.