— Я Пол Стендиш, — сказала я дежурному. — У вас мой бумажник.

— Совершенно верно. — Он протянул мне пакет со словами:

— Проверьте содержимое, напишите вот здесь, что все получили в полной сохранности, и поставьте свою подпись.

Поскольку все действительно было в целости и сохранности, я подтвердил это в соответствующей форме, потом надел ремень, вдел в ботинки шнурки и убрал бумажник в карман. Затем снова подошел к дежурному:

— Я хочу поговорить с моим другом, Уолтером Килли.

— Время для посещения — с двух до трех.

— Время посещения? Он арестован?

— Вы сможете поговорить с ним в любое время с двух до трех.

— Но ведь... разве они его не отпустили? Меня же отпустили.

— Мне это не известно, — сказал он. — Время посещения с двух до трех.

— Я подожду, — сказал я. Он пожал плечами:

— Как хотите.

У противоположной стены была скамья. Я подошел к ней и сел. Большие часы над головой дежурного показывали шесть двадцать.

Уже наступило утро, и, следовательно, я провел в этом здании двенадцать часов. Я закурил сигарету и поерзал, устраиваясь поудобнее на скамье, готовый провести здесь еще двенадцать часов. Мне надо поговорить с Уолтером, понять, что происходит и что мне следует делать дальше. В этой игре я был всего лишь любителем и без Уолтера был обречен на проигрыш.

Без двадцати пяти минут семь из глубины здания показался Джерри. Ленивой походкой он приблизился ко мне и с ухмылкой проговорил:

— Известно ли вам, какой срок дают за бродяжничество?

— Я жду мистера Килли. Он указал на часы.

— Видите секундную стрелку? Сейчас она на отметке девять. Как только она совершит круг и перейдет эту отметку, вы будете считаться бродягой. И я арестую вас за бродяжничество. И тогда вы проведете здесь тридцать дней. Вам это подходит?

Бросить Уолтера? Но я пропаду без него. Я не буду знать, что делать. Я следил, как движется секундная стрелка, от двенадцати к одному, потом к двум, к трем, и думал, стоит ли тягаться с Джерри. Я не мог идти один в этот город. Секундная стрелка прошла отметки четыре, пять и шесть, я взглянул на Джерри и понял, что он не шутит и что больше всего на свете он хочет, чтобы, когда секундная стрелка дойдет до отметки девять, я все еще сидел на этой лавке, и тогда у него будет повод снова затащить меня внутрь. Когда секундная стрелка прошла отметку семь, я встал, а когда она подходила к девяти, я открывал уже наружную дверь.

Небо перед восходом было мрачным, и улицы выглядели убогими и заброшенными. Стоя на тротуаре, я ощущал прохладу утреннего воздуха и некоторое время глядел на здание, пока из дверей не вышел Джерри. Он остановился на верхней ступеньке и с всегдашней своей ухмылкой взирал на меня. И я пошел налево.

Куда мне идти? Что делать? Они не отпускают Уолтера; мне надо во что бы то ни стало вызволить его отсюда. И немедленно покинуть этот злополучный город. Но как это сделать?

Мне нужно кому-то позвонить. Проходя мимо закрытой аптеки, я заметил в витрине синюю табличку с надписью, из которой следовало, что в аптеке имеется телефон, которым при необходимости можно воспользоваться, и мне захотелось кому-то позвонить.

Но куда? Может, позвонить в Вашингтон? Но я там никого не знаю. Я и правда никого не знал в АСИТПКР, кроме Уолтера. Я их не знаю, и они меня не знают. И насколько мне известно, Уолтер находится в городе, где вообще нет никаких проблем.

Тогда кому? Доктору Ридмену? Эта мысль меня просто покоробила. Какой, черт возьми, от него толк?

Я дошел до Харпер-бульвара и увидел открытую забегаловку. Я старался сосредоточиться на своих проблемах — ведь Уолтер все еще находится в тюрьме! — но яркий неоновый свет сбил меня с толку. Я вдруг понял, что смертельно голоден. Раньше я как-то этого не замечал: голова была забита совсем другим.

Я попытался пройти мимо забегаловки, чувствуя, что было бы нечестно по отношению к Уолтеру в подобный момент думать о еде, но не смог. Терзаясь угрызениями совести, я тем не менее вошел и заказал две порции яичницы с беконом, ржаную булочку, колбасу и три чашки кофе. Расправившись со всем этим, я почувствовал себя лучше и морально и физически. За последней чашкой кофе я закурил, окончательно расслабился и стал размышлять.

Как оказалось, все мои мысли заканчивались знаком вопроса. Что в эту самую минуту происходит с Уолтером? Что случится со мной? Каким образом мы с ним сможем убраться прочь из этого ужасного города? Кто в действительности убил Чарлза Гамильтона и связано ли это на самом деле с присутствием в городе представителей АСИТПКР?

Только теперь мне стала ясна логика событий. Во-первых, Гамильтон был убит. Застрелен. Полиция явилась к его жене, и та рассказала им о нас, но по какой-то причине солгала, сказав, что не знает, зачем мы хотели видеть ее мужа. Тогда они отправились к нам, ворвались с револьверами на изготовку, потому что мы были таинственными незнакомцами, угрожавшими женщине, а потом, вполне вероятно, убившими ее мужа. Как только они выяснили, что мы были представителями профсоюза, Уиллик позвонил Флейшу и получил от него указание: создать парням из профсоюза трудности. Флейш даже не поленился приехать, чтобы взглянуть на нас.

Я не думаю, что с того момента, когда они узнали, кто мы, Уиллик и компания всерьез подозревали нас в убийстве, но они продолжали выполнять указание Флейша. Они создали-таки нам трудности. А Уолтеру все еще продолжают их создавать. По-видимому, меня отпустили потому, что я оказался слишком наивен, чтобы осознать эти трудности, и через некоторое время мог бы добиться оправдания с помощью междугородного звонка.

Обо всем этом я додумался сам. Но почему миссис Гамильтон солгала, я не мог понять. Почему был убит ее муж и кто его убил — до этого я не мог додуматься. Как я умудрился дожить до двадцати четырех лет и не знать, что такое возможно, — это выше моего понимания.

Туша сигарету в блюдце, я взглянул на часы и был удивлен, что уже восемь часов пять минут. Этого не могло быть; ведь когда я вышел из полицейского участка, не было еще и семи часов.

Время шло, и не оставалось ничего, кроме времени. Ни знаний, ни власти, ни влияния, ни друзей — ничего, кроме времени; и даже оно было ограничено.

Я вдруг осознал, что должен срочно начать действовать, — сколько времени ушло с тех пор, как меня отпустили, а я до сих пор ничего не предпринял, ничего-ничегошеньки. Необходимо немедленно начинать действовать.

Я снова подумал, что надо кому-то позвонить, и снова отбросил эту мысль. Помимо того, что я просто не знал, кому можно звонить в такой час, звонок с просьбой о помощи — это пассивный ход, а мне хотелось активных действий. Меня отпустили; и я должен воспользоваться этой благоприятной возможностью.

Но что же можно предпринять?

Ведь существует миссис Гамильтон, черт ее подери! Я должен пойти к ней и разобраться, почему она так поступила.

Заплатив по счету, я вышел из забегаловки и направился в сторону мотеля. Был уже день. Движение на Харпер-бульваре становилось все более оживленным по мере приближения к центру. Я шел, чувствуя на себе случайные взгляды людей из проезжавших мимо автомобилей, и это вызывало у меня желание заорать им: “Знаете ли вы, что ваш город сделал со мной? Знаете ли вы, знаете ли вы?” Я закурил последнюю сигарету.

Эмоциональное напряжение, вызванное пребыванием в тюрьме, на самом деле еще не улеглось. Множество чувств роилось в моей душе, стремясь выплеснуться наружу, и это мешало мне сосредоточиться. Ярость, страх, жалость к самому себе, самоуверенная радость и паническое спокойствие постоянно сменяли друг друга, и соответственно менялся мой душевный настрой. Тем не менее все это время я продолжал идти, остановившись лишь однажды, чтобы купить сигарет, и все это время я продолжал думать, что прежде всего мне следует повидаться с вдовой Гамильтон.

Наконец я дошел до мотеля. Проходя мимо стойки дежурного, я взглянул на часы и увидел, что было четверть девятого. Я подошел к двери нашего номера и обнаружил, что она не заперта.