Дикстер внимательно присматривался к туристам — насколько это позволяла высота двадцати этажей. Дикстеру показалось, что какой-то подозрительный субъект намеревается, похоже, незаметно отделиться от группы и улизнуть в боковую улочку…

Чуть ли не прижавшись носом к оконному стеклу, адмирал осмысливал, что ему делать, волновался и быстро озирался кругом, надеясь, что Беннетт не видит его.

Джоном Дикстером постепенно завладевала навязчивая идея, и он сам сознавал это.

— Однако к тому есть все основания, — пробормотал он, как бы оправдывая самого себя.

Мог ли он, Джон Дикстер, забыть революцию — время, когда он не придавал большого значения таким неважным на первый взгляд деталям, и его мир рухнул в пламени, бушевавшем вокруг. Чуть больше двадцати лет прошло с тех пор. Но ничего не стерлось из памяти Джона Дикстера.

Когда три года назад королем стал Дайен Старфайер Первый, ему посоветовали превратить Королевский остров в зону безопасности, доступ куда имели бы лишь самые необходимые здесь работники. Джон Дикстер, видевший двадцать лет назад Блистательный Дворец в огне и крови, был склонен поддержать эту идею. Но Дайен категорически отказался от такой меры предосторожности. Он не хотел быть в изоляции от своего народа, не желал становиться богоподобной фигурой, вознесенной на недосягаемую высоту и обращающейся к своим подданным с телеэкранов.

Его величество любил путешествовать и постоянно находился в разъездах. Повсюду, где бы он ни появлялся, сразу же собирались огромные толпы желающих увидеть его, и король был доступен людям, как только может быть доступен монарх в окружении вооруженной стражи и обремененный необходимостью придерживаться строгого регламента, расписанного с точностью чуть ли не до секунды. На частых публичных выступлениях, устраиваемых там, куда выезжал король, он лично принимал от приглашенных жалобы и петиции.

Эти встречи были адским испытанием для Королевской гвардии, ответственной за жизнь Его величества, несмотря на то что всех получивших доступ к королю подвергали самой тщательной проверке. Обычно это делала сама администрация тех мест, куда король намеревался отправиться с визитом, — их обыскивали, чуть ли не выворачивая наизнанку.

— Я уповаю на милосердие Господа, — сказал Дайен Дикстеру, когда адмирал осмелился выразить Его величеству формальный протест.

При этих словах король улыбнулся, и Дикстер не мог бы с полной уверенностью сказать, что Его величество не иронизирует. Адмирал же оставался серьезен.

— Прошу прощения, сир, — возразил он, понизив голос, — но я знал другого короля, не раз повторявшего то же самое.

Дайен положил свою руку на руку своего старого Друга.

— Господь Бог хранит меня, сэр.

Позднее, в разговоре о безопасности короля с Като, капитаном Королевской гвардии, Дикстер заметил, что так-то оно так, но хотелось бы знать, кто хранит Господа Бога.

— Дерек Саган, — пожал плечами Като.

Обо всем этом вскоре узнали в казармах, и ответ Като Дикстеру заслужил высокую оценку у Королевских стражников, особенно у тех из них, кому в свое время довелось служить под началом покойного Командующего. Сам Дикстер улыбался, вспоминая остроту капитана, однако не сомневался, что капитан вовсе не шутил.

— Я не хочу, чтобы меня видели живущим в страхе, — заявил Его величество при своем вступлении на престол. — В мои намерения входит внушить всем ощущение спокойствия и надежности. Если люди увидят, что я и моя семья чувствуем себя уверенно и ничего не боимся, то и сами они будут чувствовать себя в безопасности и ничего не будут бояться. Надо, чтобы все видели меня контролирующим настоящее и уверенным в будущем.

И такая позиция оправдала себя. Дайен взял бразды правления в свои руки и держал их надежно. Он установил конституционную монархию, учредил парламент. И все же борьба не прекращалась ни на один день. Каждый день приносил с собой какой-нибудь новый кризис. Казалось, король вот-вот утратит свою власть и будет выбит из седла, а уж позади него найдется немало всадников, готовых растоптать упавшего наземь предводителя.

— И такая жизнь нравится ему, — повторял самому себе Дикстер.

Но шло время, и адмирал проникался все возрастающим уважением к юному королю, изумленный той зрелой мудростью, которая отличала дела и мысли Его величества. Дайен знал, когда лучше столкнуть между собой ссорящиеся группировки, а когда — держать их в изоляции друг от друга. Он безошибочно определял, когда и с кем лучше заговорить, а когда — хранить молчание, когда и кому угрожать, а когда — кого-то ублажать и задабривать. Его политическое чутье никогда не обманывало его, а политические расчеты — никогда не тяготили. На него проблемы действовали, как биостимуляторы. После изнурительных заседаний он казался свежим и бодрым, в то время как другие участники выглядели измученными и обессиленными.

Тем временем гид там, внизу, рассказывал туристам о расположении королевских покоев, монотонной скороговоркой перечисляя роскошные предметы из королевской коллекции фарфора, королевского серебра, посуды и постельного белья, королевские драгоценности, предметы одежды, обуви и так далее и тому подобное. Туристы, ошарашенные этим потоком статистических данных, задирали головы, разглядывая с благоговейным трепетом окна дворца, сверкавшие на солнце где-то в казавшейся недосягаемой вышине.

Дикстер в печальной задумчивости смотрел туда же, куда и туристы. Там, за теми окнами, Дайен был так далек от телекамер и микрофонов. Там заканчивалось действие этого «лекарства» и наступала реакция. Да, в своем доме, где он один на один противостоял судьбе, бросившей ему вызов, совсем еще молодой человек, сумевший примирить враждующие между собой галактики, не мог провести и пятнадцати минут в мире и согласии с собственной женой.

Дверь бесшумно открылась, и в кабинете Дикстера возник адъютант адмирала Беннетт, принявшийся ненавязчиво наводить порядок.

— Прекрасный вид, милорд, — заметил Беннетт, проследив за взглядом Дикстера.

— Да? — прищурился Дикстер, не отрывая глаз от объекта своего наблюдения. — Да, конечно. — Он грустно улыбнулся. — Ни за что не угадаете, Беннетт, куда я смотрю.

— Разумеется, нет, милорд, — согласился Беннетт, давая понять своему шефу, что и не станет пытаться угадывать, потому как готов к любой неожиданности и ничему не удивится.

— На окна короля. А помните нашу с ним первую встречу? Я был в том трейлере на планете Энджелис. Помните?

— Помню, что было жарко, милорд.

— Жарко? Да, пожалуй. Я не обратил тогда на это внимания. Мы бывали в местах и пожарче.

— Так точно, милорд, — Беннетт продолжал наводить порядок, возвращая на свои места стулья, сдвинутые как попало после совещания, выливая из чашек остатки кофе, убирая со стола бумажные салфетки.

— Тогда Таск привел его ко мне. Я помню первое впечатление от этих огненно-рыжих волос и таких синих глаз. Знаете, Беннетт, когда я возвращаюсь в мыслях к тому моменту, мне кажется, что вся моя жизнь была до этого серой. Не могу вспомнить ничего яркого в ней. И так длилось годами. — Он вздохнул и потер глаза, болевшие от бившего в них солнечного света.

Беннетт украдкой покосился на своего шефа. Другие, обращаясь к Дикстеру, называли его сэр Джон или «лорд Дикстер», но для Беннетта он всегда был «генералом», с тех самых пор, как пятнадцать лет назад началась служба старшего сержанта Беннетта у генерала Дикстера.

У Беннетта были свои собственные воспоминания. Он смотрел на Джона Дикстера, блестящего или по крайней мере выглядевшего безупречно в своей форме, которую украшали награды, присвоенные ему многочисленными галактиками. И первой среди этих наград была медаль с изображением львиной головы в виде солнца. Ее повесил на грудь Дикстеру собственноручно король Дайен. То был первый официальный акт короля.

Беннетт огляделся вокруг. Один из письменных столов в огромном кабинете не уступал своими размерами тому трейлеру, на планете Энджелис, где сидел когда-то генерал. Старшему сержанту вспомнилось, как он впервые встретился с Джоном Дикстером в баре на Ласкаре. Это произошло вскоре после революции. Дикстера преследовали по подозрению в роялистских симпатиях, и он вынужден был спасаться бегством от своих преследователей. Была даже назначена награда за его поимку, и Дикстер стал наемником, обосновавшись на более-менее свободной планете. Бар, в котором они повстречались впервые, был единственным баром на Ласкаре, который постоянно посещал Дикстер. Единственным баром, где он мог позволить себе по-настоящему напиться. В ту ночь Дикстер признался Беннетту, абсолютно постороннему человеку, почему.