Это был самый странный сон из всех, что он видел не только на Сомнии, а и за всю свою жизнь. Безусловно, были сны и страшнее, и причудливей — но не было снов более чужих ему, воистину кем-то потерянных, кем-то, кого он не знал и знать бы (по крайней мере, в своем Замирье) не хотел.

Драко стоял на маленькой площадке над крутой и узкой лесенкой. Ступени вели в просторную, хотя изрядно захламленную и не слишком опрятную, кухню. Стены кухни выкрашены были в веселый оранжевый цвет, и, освещенное пламенем допотопного очага, помещение выглядело довольно уютно. Полки высокого буфета забиты были посудой, какими-то шкатулками с торчащими наружу лепестками шелка и бархата, свернутыми рулонами салфеток, взбивалками, ложками, кофемолками, вазочками, тарелками, кувшинчиками, куклами и связками сухих трав. Над огнем в очаге болтался закопченный котелок, в нем приветливо булькало.

Круглый стол был покрыт клетчатой скатертью, и за ним сидели две женщины.

Третий — высокий, сутулый мужчина — стоял у очага, скрестив руки на груди. И еще одна — девочка — стояла напротив стола, уперев руки в бока и низко наклонив голову, словно собиралась боднуть сидящих.

Ее рыжие, сильно вьющиеся, волосы были свободно рассыпаны по плечам. Черный свитер с глухим воротом, черные брюки до колен, полосатые гетры и такие же, в черно-белую полоску, варежки-митенки. Она была симпатичная, хотя лицо ее оставалось недобрым, а взгляд, которым девочка упиралась в женщин за столом, просто сверкал от ярости.

— Ты испортила бальное платье, — одна из женщин повысила голос. Драко пригляделся, и без труда узнал бывшую заучку и не самую приятную девицу Хогвартса. Гермиона Грейнджер больше не носила челку, волосы ее были собраны в низкий пучок. Она сидела, обхватив ладонями большую уродливую кружку, и смотрела на девочку с тем же примерно выражением, что когда-то Драко видел на лице ее завзятого врага. На милом личике Долорес Амбридж.

Удивительно, до чего доводит людей родительство, подумал он с мрачным смешком.

Девочка и бровью не повела.

— Мне не нужно бальное платье.

— Но Рози! — вторая женщина, полноватая, но, как говорится, из тех, кто старается держать себя в форме, с рыжими густыми волосами и ясными карими глазами, пыталась говорить нежно и деликатно. У нее выходило, впрочем, скорее просительно и растерянно.

Она посмотрела на мужчину. Тот ухмылялся.

— Рон, что ты молчишь? Ты не можешь повлиять на свою собственную дочь?

Гермиона Уизли нахмурилась.

— А почему он должен влиять? Она уже достаточно взрослая, чтобы понимать…

Рот у мужчины опять растянулся чуть не до ушей. Он выглядел уставшим, и, кажется, просто развлекался, наблюдая, как его дочь воюет с двумя рассерженными дамочками.

— Пусть делает, как хочет, — сказал он. — Лично мне все равно. Я буду удивлен, только если она отправится туда голышом. И то. Не очень.

— Папа! — девочка повернулась к отцу, вспыхнув от гнева.

— Я тебя знаю, милая, — безмятежно сказал Рональд Уизли, — и твой характер, и как ты всегда хочешь показаться самой, самой, самой.

— Я не хочу никому показаться!!! Никакой! Ни самой! Ни самой ужасной, ни самой прекрасной…

— Рози, послушай меня, — Гермиона отставила кружку. — Эй! Хватит кричать. Речь не о том, как именно ты желаешь выглядеть на рождественском балу.

— Если вообще желаю показаться на этом идиотском…

— Рози! Речь о том, как ты уважаешь труд старших. Бабушка очень старалась с этим платьем. Ты слышишь меня? Джинни, ну скажи хоть ты ей. Бабушка слепнет, а она шила ночами, торопилась, чтобы любимая внучка…

Рози топнула ногой.

— Я знаю, мама, знаю! Но никто не спросил меня…

— Она хотела сделать сюрприз.

— Никто не спросил, чего я хочу…

— Хоть иногда подумай о чем-то, кроме своих желаний, — взорвалась Гермиона. — Иди в свою комнату и подумай там. Я клянусь тебе, ты вырастешь, и ты будешь жалеть, что так обидела бабушку. Ты будешь очень жалеть. Когда-нибудь станет поздно, когда уже нельзя будет попросить прощения…

Он вдохнула и остановилась на полуслове.

Рон и Джинни опустили глаза. Рози сморщилась. По ее щекам побежали слезы.

— Я никого не хотела обижать… — прошептала она. — Вы не понимаете. Вы ни черта никто не понимаете…

— Ну так объясни, — мягко предложил Рональд Уизли.

Драко было трудно сказать, он вправду настолько поумнел, или просто устал от женской перепалки.

— Я пойду туда в черном! Я уже сказала! Радоваться нечему.

— Ты? Ты заявишься туда вот, — Джинни показала на ее свитер и брючки. — В этом вот клоунском…

— Это не клоунское. И — да, тетя Джинни, я приду туда такая, как есть. И я буду не одна, если вам так интересно.

Джинни подняла брови.

Рональд повернулся к полке над очагом и взял какой-то сверток.

— Это и есть улики по делу об изуродованном платье? Что она натворила, милые леди?

— Не говори обо мне в третьем лице, папа, — огрызнулась Рози. — Это неприлично, к твоему сведению. Я еще здесь. Хоть меня и пытаются отправить под домашний арест!

— Какая драма, — негромко и холодно произнесла Гермиона.

— Рози срезала все жемчужинки и золотые пайетки, — тихо сказала Джинни.

— Пае… что? — спросил Рон.

— Неважно. Мама расшивала это платье, все пришила сама, вручную, она так старалась. Рози в последнее время была грустной, и она…

— И Молли подумала, что ее развеселит подарок к рождественскому балу. Очевидно, она сильно ошиблась, Рональд.

Гермиона устало потерла лоб.

— Ее внучка ни во что ни ставит балы…

— Это верно! — воскликнула Рози почти польщенно.

— Балы, платья, а самое главное — своих родственников.

— И все? — озадаченно спросил Рон. — Пусть наденет платье без пае… без вот этого самого, что бы там ни было.

— Она отрезала рукава, — мягко сообщила Джинни. — И вырезала огромные дыры на лифе и подоле… Словом, платье испорчено. Рози, это было жестоко и…

— Папа, дай его сюда, — Рози выхватила сверток у отца из рук. — Если вы так хотите, я все зашью, выучу все заклинания из «Домоводства для ведьм», и зашью, но знайте же, что я никогда, никогда, ни за что не надену это дурацкое платье на этот дурацкий бал!

— Да в чем дело, — Рон начал сердиться. — Что за причуды, Роза?

— Как будто вы не знаете, — протянула девочка. Она отступила к лестнице, все еще красная от гнева. — Спросите у Ала, тетя Джинни. И даже Джейми его поддержал! Мы все будем в черном. Все, все так решили. А платье я порезала не потому, что я не люблю бабушку! А потому, что это было глупо, глупо, и я не хотела…

Она скривилась и зарыдала вдруг, как маленький ребенок — долго, с подвыванием и без пауз.

Взрослые переглянулись.

— Это из-за… того мальчика, — осторожно начала Джинни. — сына Малфоя. Мы все, конечно же, знаем… Мы…

— Это из-за Скорпиуса! Он умирает, а нам устроили рождественский бал! Веселитесь, детки! Глупые, бессердечные детки!

Рози, всхлипывая, прижала сверток к груди. Тонкая бумага порвалась, и посыпались на пол бусины, какие-то блестящие конфетти: тонкая россыпь золотого, белого, серебряного.

Рози встала на четвереньки и принялась собирать блестки горстями. Она плакала, волосы свисали на ее низко опущенное лицо: волна жарко-красного, завитки и волны.

Рон бросился было на помощь, Джинни и Гермиона вскочили.

— Не надо, папа, оставь. Я сама. Я пришью…

Рози собрала фальшивые богатства и выпрямилась. Она подняла голову и уперлась горящим взглядом в лицо Драко.

— Я буду в черном, — сообщила она, не отводя глаз. Драко был уверен, что она его видит. Она смотрела на него прямо и совершенно спокойно. — Я буду в черном, и все они будут в черном. Обещаю.

От ее взгляда он вздрогнул всем телом и отступил в угол, в темноту.

Зажмурился, а когда открыл глаза — увидел спутанные длинные, темно-коричневые, с бурым отливом, шерстинки. Ухо пса дернулось, по мускулам на спине прокатилась судорога.