Пес метнулся прочь, зарычал, взвизгнул. Драко попытался подтянуть колени к груди — и опять ухнул вниз, на сей раз с головой. Вынырнул, плюясь и хватая воздух ртом.

— Гарри! Гарри, отойди, ты… делаешь хуж…

Он провалился в пустоту, в ледяное влажное безмолвие. И опять каким-то немыслимым движением вытянулся, вынырнул.

— Земля проседает! Отойди, — гаркнул он на пса, но Гарри не уходил, он метался вокруг, потом прыгнул вперед, распластался и, вытянув шею, схватил зубами ворот куртки.

Он тянул, рыча от напряжения и ужаса, тянул на себя, его лапы проваливались в тину, спина выгнулась.

Драко, помогая ему, безуспешно хлопал руками по тряскому месиву. Куртка затрещала по швам.

— Черт, — Драко чувствовал, что силы неравны. — Черт, да горгулья тебя забери, ты сейчас тоже провалишься… Нам нужна моя пика. Гарри! Гарри, отпусти меня! Подтащи ее сюда!

Пес не слушал. Или не понимал. Наконец Драко почувствовал, как густая похлебка под его ногами расступается, вода стала холоднее, но это была просто вода, нечто понятное и легкое — пес сумел подтащить его к краю, к зыбкой, но относительно надежной, поверхности тропы.

Драко заколотил руками, ногами, выбросил локти вперед и ощутил скользкий край, сплетенные корни и травы. Ухватился за них онемевшими пальцами, куртка сползла с его плеч и натянулась над головой. Драко сгруппировался, каким-то немыслимым движением сумел прокатиться вперед — тропа прогнулась под ним — и он остался лежать, хватая ртом воздух, слушая собственное мокрое, сиплое дыхание.

Пес выпустил его, лизнул макушку и упал рядом. Обожженный бок поднимался и опускался, быстро и неровно. От оголенной кожи поднимался пар. Драко сел, пошатываясь, все мускулы в его теле словно порвали на куски, а между ними затолкали толченое стекло.

— Я… я, — начал было он. Пес не шевелился, не скулил. — Я думал, мне конец… Гарри. Гарри, ты в порядке?

Драко ощупал его рану, волдыри лопнули и потекла какая-то розоватая липкая жидкость. Глаза пса помутнели, смотрели в пространство. Язык вывалился.

— Мерлин и Моргана. Пожалуйста. Гарри, пожалуйста. Совсем немного. Я обещаю. Будет много еды. Я обещаю…

Драко встал и попытался поднять пса. Тот тихонько зарычал.

— Боже мой, если ты не встанешь, я тебя пну, клянусь тебе, пну прямо по твоей гребаной ране! Ты в болото полетишь от такого пинка, ты… ты сдохнешь, прямо здесь, твою мать, Гарри. Ну же? Ну?!

Пес привстал. Его задние лапы дергались.

— Пожалуйста, давай пройдем еще немного… Где пика? Где она?

Драко нашел оружие и ткнул им перед собой. Пика ушла в чавкающую грязь.

— Да поднимайся же, ленивая тварь. Я ищу дорогу, она здесь… Я ищу ее, Гарри, вставай и иди со мной.

Понукая и угрожая, он заставил пса проползти вперед. Почва под ними больше не перекатывалась, только пружинила. Драко встал на четвереньки и обхватил грязную морду руками.

— Гарри. Еще только день пути. Еще совсем немного. Потерпи. Я знаю, что больно. Терпи. Посмотри на мою руку? Разве я жалуюсь? Разве я лежу тут, посреди топи, как последняя тряпка?

Драко оторвал кусок от подола рубашки и собрал вонючую жидкость с лопнувших волдырей. Гарри всхлипнул, совсем по-человечески.

— Тихо. Вот так.

Он смочил ткань в воде и опять прижал к раненому боку бедного животного.

— Молчи, не скули. Сейчас станет легче.

И вновь он видел все с высоты воображаемого птичьего полета: человек бредет по опасной тропе, только на сей раз собаки нет рядом с ним.

Человек тянет за поводок из свитых кусков ткани, петля на шее у пса то и дело натягивается до предела.

Ноги у путешественника по щиколотку в грязи, волосы свисают сосульками, лицо блестит от пота и, может быть, от злых слез. Собака позади упирается, скулит, проваливается в вязкие лужицы, от которых поднимаются облака нестерпимой болотной вони. Бок у собаки облез, раны гноятся, мокнут. В ее глазах тоже слезы, но это отчаяние пополам с умоляющим, животным терпением: собаке больно двигаться, каждый шаг причиняет ей только страдание.

И все равно они идут: идут медленно, так смертельно медленно.

Солнце поднимается выше и пропадает в туманных полосах. Закат длится и длится, словно кто-то на небе забывает о ночи и долго любуется тем, как розовое переходит в бледно-желтое, желтое — в белое, белое — в синее, а синее — в черноту. Зажигаются звезды и смотрят вниз, на путников, на их дерганные шаги, слушают собачий скулеж и стоны человеческие. Смотрят долго, всю ночь напролет.

Драко уже не пытался притвориться оптимистом. Он уверился в том, что топи прикончат их двоих — не трясиной, так голодом, не голодом, так безумным, до костей холодом, не холодом, так гниющими от испарений ранами. Тем не менее, нечто, прежде отвечавшее в его голове за чувство опасности, отключилось, или пришло в полную негодность: он шел, уже сам не понимая, зачем и куда. Что-то сродни тому, что было с ним на леднике, но усиленное во много раз: чувство, что не идти нельзя, но без знания, без уверенности, даже без цели.

Мысли его не путались, но при этом как-то упростились, стали плоскими и бесцветными: остановиться, проверить карту. Остановиться, промыть раненый бок Гарри. Остановиться, пить воду прямо из продавленной сапогом лужицы. Между этими несложными действиями — идти и тянуть поводок. Если поводок дернулся, натянулся и резко ослаб — обернуться. Гарри лежит на кочках, сунув нос в холодную воду, и пьет.

Так прошел еще день, и еще одна ночь. И наступил короткий рассвет, и превратился незаметно в холодный полдень. И Драко почувствовал, что раскачивается при ходьбе лишь по привычке: земля больше не пружинила и не кренилась, не волновалась коркой на сыром пудинге. Она стала обычной: неровной, но твердой.

Не доверяя своим ощущениям, он легонько топнул, и был даже уверен, что нога ухнет в ничто, в воду, или, хуже в того — в трясину — но ничего не произошло. Следующий шаг позволил Драко нащупать камень, еще шаг — и еще один.

— Гарри, — он обернулся, — болота кончаются. Мы прошли эту проклятую топь.

Пес заворчал недовольно, бормотнул по-звериному, но вдруг распластался по земле и зевнул во всю пасть. Драко тупо смотрел на два ряда огромных зубов, потом засмеялся и лег рядом.

Они проспали ночь, а может быть, две — кто знает. Усталость сковала все тело, сомкнула веки, стерла все мысли, воспоминания, украла и время, и сны.

Чахлые кустики сменились чахлыми деревцами, и постепенно лес — если можно было его так назвать — становился гуще. Корни сплетались вокруг камней, и топь исчезала. Теперь, двигаясь среди деревьев, замечая ажурные тени от голых ветвей, остатки алой и желтой листвы кое-где, Драко чувствовал себя не так безотрадно, как на болотах. Он смог нарвать каких-то диких ягод, сморщенных и сухих, и, как привык, скормил половину Гарри. Пес брел рядом с ним безучастно, Драко заметил, что он больше не пытался отлучиться — даже по нужде, он делал все с автоматизмом совершенно обезумевшего существа, на ходу, без проблесков стыда.

Драко и сам бы присоединился к этому торжеству отчаяния, но мысль о том, что они, они оба, израненные, изможденные, голодные, преодолели топь, придавала неясной и нелепой гордости. Он, в отличие от Гарри, все еще человек.

Путники к вечеру прошли границу болот — невидную, но ощутимую: исчез запах испарений, влага перестала оседать на волосах и одежде, воздух стал теплее, суше. Пахло теперь травами, лесом, сонной осенней землей.

Еще одна долгая ночевка — Драко развел костер, принес воды из ручья и выскоблил лицо ножиком, снимая отросшую грязную щетину. Еды не было, но Гарри только сонно приоткрыл глаза, когда Драко сказал извиняющимся тоном:

— Прости, но и на этот раз без ужина. Завтра. Я думаю, мы найдем фермы или целые селения тут, в Вечернем Краю. Не все люди сбежали после войны.

Он лег рядом с псом и слушал его мерное, глубокое дыхание. От шерсти воняло чем-то сладковатым, гниющим, но Драко не обращал внимания. Он положил руку на толстую шею и уснул.