Наверху, в классных комнатах, Драко нашел превосходно оборудованный кабинет — нечто среднее между лабораторией алхимика и библиотекой. Поддавшись странному чувству брезгливой ностальгии, он разглядывал колбы, реторты, обрывки рецептов, кучки сухих трав, растертые в порошок снадобья и бутыли с маслами, эссенциями, мазями. Леннар по натуре своей был, наверное, скорее ученым, чем учителем — мальчики рассказали, как много времени он проводил тут, за исследованиями полезных растений. Дети его, впрочем, любили — побаивались, считая колдуном самой страшной силы — но любили.

Два вколоченных в стену крюка отмечали место, откуда был снят меч Луча. Трудно было судить, обладал ли он вправду какой-то особой силой. Гарри считал, что меч тут был лишь символом. Чем-то, отмечавшим долину, но не делавшим ее особенной. И Драко вынужден был согласиться — музейный экспонат, не более… ведь от эпидемии меч никого не спас.

Но теперь он у моего мальчика, подумал он со смесью страха и надежды. Он не безоружен. Он не один…

Гарри запряг мула в единственную повозку. Драко ему не помогал, но, когда Джон затопал по двору, потянув за собой легенькую конструкцию, ушел в дом.

— Мэнни, — крикнул он. — Каспиан! Соберите все одеяла. Все, что есть теплого.

Они закутали больных детей в несколько слоев шерсти, отдали им даже плащи. Тех, что могли идти, одели в кофты и кафтаны, закатав рукава и подпоясав. Отыскалась и дюжина пар крепких башмачков.

Затем собирали еду — долго, тщательно, все до крошки: черствый хлеб, солонина, брюква, морковь, яблоки. Воду решено было набирать в ручьях.

Когда вся странная процессия, наконец, двинулась прочь по дороге — зрелище было, наверное, забавнейшее. Мэнни вел Джона, Каспиан и Юна шли, держась за руки. Драко и Гарри вышагивали по обеим сторонам возка — два бесполезных телохранителя. Пошел сильный дождь. Кто-то из самых слабых захныкал. Гарри натянул рогожку поверх одеял. Драко взял Юну на руки — дорога раскисала в считанные минуты.

Он оглянулся. Дом Луча стоял пустой, за стеной воды, мрачный, гордый, неприветливый. Каспиан вдруг остановился, покачал головой, побежал назад и с трудом подтолкнул ворота — они закрылись. Мэнни вытер глаза грязной ладошкой.

— Ты тоже ждал, что родители за тобой придут? — спросил у него Гарри.

Драко быстро взглянул на него, дивясь нетактичной, тупой жестокости — но Мэнни решительно помотал головой и ответил ровно, рассудительно, как взрослый:

— Мне ждать некого. Мои умерли, когда я мелочью был. И мать померла, и бабка, и отец. Отец на войне сгинул…

— Тебя возьмут в стражи, — пообещал Поттер. — Ты будешь красавец. Мундир дадут, меч, плащ… и даже лошадку.

— Такую лошадку, как у вас была? — хмыкнул Мэнни.

Гарри засмеялся и потрепал его по рыжей макушке.

— Нет. Лучше. Куда лучше.

Он начал рассказывать про Скара, и Драко сам заслушался. Юна спала у него на плече — легкая ноша, от ее тельца шло ровное, спокойное тепло.

У подъема в ущелье они замедлили ход. Джон фыркал и упрямился.

— Что же? — осторожно, тихо спросил Гарри, подходя к Драко. — Отдашь мне маленькую? Мы уходим.

— «Мы»?

— Я думал… — Гарри стушевался.

— Ты мог бы спросить. Просто спросить.

— Вот. Теперь спрашиваю.

— Один ты не сможешь…

— Наверное. Не думал об этом.

— И на совести у тебя будет дюжина мертвых детей? Ты и об этом не думал?

— Мул хороший. Я не смогу — он дорогу отыщет, — неуверенно пробормотал Гарри. Лицо его, волосы, куртка вымокли, на ресницах и кончике носа повисли круглые капли.

— На леднике? Не отыщет, — сказал Драко.

Сердце у него сжалось от предательства, от тоски — и тут же разжалось, боль была мгновенной и нестрашной. И мука была короткой, маленькой — еще один шаг, всего-то. Дорога лежала впереди, другой не было. И он шагнул, повозка заскрипела, Джон, громко отплевываясь, возмущенно фыркая и оскальзываясь, стал взбираться по камням.

Ледник принял в свои объятия еще одного мертвеца — ночью умер мальчик, которого остальные называли «Китом». Он был тихий, почти не стонал, трудно было определить, пошел ли он на поправку вообще. Но, когда стали разбирать и пересчитывать одеяла, обнаружили тело, лежащее у борта: скрюченное, твердое как камень, маленькое. Глаза смотрели в пустоту, куда-то, где Кит теперь искал пристанища и тепла.

Драко отнес его в сторону и положил прямо на твердый, скрипучий наст. Он подумал и, вздохнув, без жалости, стащил с ножек башмаки, а с плеч — вязаную кофту. Кит остался в темноте, позади него — запятая на сером, переливчатом листе.

Больше потерь не было. Когда спускались в леса Полудня, рядом с повозкой шагали уже четверо детей.

В хуторах их встречали хмуро, без особенной радости. Совсем без радости. Драко и Гарри провели инспекцию подопечных на предмет подозрительности вида — и замотали всем горло шарфами, обрывками плащей. Но люди здесь, в лесах, были не дураки, карнавал в заблуждение никого не вводил. Гарри шел, обнажив меч. Мэнни поглядывал вокруг воинственно. Не стоило и думать о том, чтобы попросить еды или ночлега.

Спали в окружении тварей, под их внимательными и почти добродушными взглядами.

Драко вспоминал об усталости, которая казалась ему такой безбрежной и тяжелой по пути в долину Луча — и готов был смеяться над собой, над тем, каким же он был… слабаком.

Усталость обратного пути была не свинцом в костях и не болью в замерзшей плоти — она была горячей, полыхающей, как загнившая рана. Сгустком тревоги, вины, страха и опустошения. Усталость была грязной мордочкой Юны, которая выпрашивала лишнее яблоко на ужин, и недоверчивым, взглядом Мэнни, лихорадкой в маленьком теле, натертыми в чужих башмаках ножками, мокрым от мочи платьицем, голодом, голодом, поминутным, таким, от которого перестаешь даже чувствовать себя голодным: напротив, кажется, что весь мир вокруг изнурен, истощен.

Он не помнил толком, когда, при каких обстоятельствах, в последний раз ощущал это тягучее, долгое, как звон колокола, чувство собственного бессилия. Но определенно оно было знакомо. Было как-то связано со Скорпиусом. Драко отупел от пути и тревог, не мог ясно вызвать в памяти ситуации, сцены — но память сердца живее памяти ума. И он шел, думая о том, как отчаянно хотелось ему, часто хотелось — стать тем, маленьким человеком, который терпит боль, отдавать даже не часть своей силы, взрослой и правильной, а всю силу.

Не как мать отдает ребенку последний кусок хлеба, а как отец: отдавать ребенку силу, чтобы этот хлеб добыть. Или чтобы продержаться без еды еще… ну хотя бы день. Пока не добрались до Кольца.

— Мэнни — попросил он, когда они брели вдоль реки, уставшие и понурые, — расскажи мне о Скорпиусе.

Мальчик посмотрел на него долгим, цепким взглядом.

— Что рассказывать? — голос у него ломался, от этого слова звучали то глухо, то слишком громко. — Я вижу уже, в чем тут дело, зачем вы его искали. У вас волосы как у него. И глаза.

Драко усмехнулся.

— Только вы никакой не сильнейший на свете волшебник, а, господин Драко?

— Нет. Совсем нет.

— Но вы за ним пришли. Откуда?

— Из замирья.

Мэнни недоверчиво помотал головой.

— Нам он тоже о нем говорил.

— Что? Что он говорил?

— Что он богат. В доме у него полно игрушек, книг, сладостей. Есть еще сад. Он умеет летать. Много чего умеет.

Мэнни хохотнул, цинично и хрипло, и все же беззащитно — так только подростки могут.

— Так правда это? Вы богач?

Гарри сказал:

— Он не из бедных, наш Драко.

— А теперь, здесь, у вас нет ни коня, ни земли, ни дома, — удовлетворенно закончил Мэнни.

— Зато есть мой сын.

— Он плакал, когда пришел к нам. Ну… это многие плачут. Но он не трусишка, и не девчонка. Когда мы играли в тварей ночи, с ним весело было. Не жаловался, когда побьют. И сам мог поколотить, если надо! Пока не пришла эта Хромоножка, и он не перестал с нами водиться. Они только и делали, что шептались и куда-то бегали в долине. Нет, я говорю — чума пришла за ней. А может, и вместе с ней.